Иван Сербин - Скальп врага Страница 41

Челнок поднялся и вошел в дом. Здесь пальбу было слышно, но глухо, как из колодца.

Справа был небольшой холл с уютным диванчиком, слева, похоже, уборная — расстарался парень, — по центру винтовая лестница, ведущая на второй этаж.

Стараясь ступать тихо, Челнок быстро поднялся по ступеням. Пара все-таки скрипнула, но вряд ли Литой расслышал. Звук выстрелов, по идее, должен был заглушить и скрип, и шаги. Держа пистолет стволом вверх, Челнок крадучись пошел по узкому коридору, ориентируясь на звук. Здесь было довольно темно, свет погашен.

Бабах! — грохнул ружейный выстрел то ли за второй, то ли за третьей дверью. Нет, пожалуй, все-таки за второй.

Челнок прижался к стене настолько, насколько вообще это было возможно в таком узком коридоре.

За ближайшей дверью что-то с грохотом опрокинулось, послышались приближающиеся шаги. Челнок взвел курок пистолета, что было сил ударил ногой по двери. Створка распахнулась с пушечным грохотом. Литого в комнате не было. Зато сидела на кровати старуха лет под сто, наверное, в черном платье и коричневом платке. Она прижимала к себе девчушку лет семи, одетую в цветастое платьице и пушистые тапочки в виде розового то ли зайца, то ли слоника. Челнок не разобрал. Старуха покачивала дрожащую от страха девчушку и тянула какую-то дикую, заунывную мелодию. Наверное, колыбельную.

Окно здесь было разбито, жалюзи поломаны. Что, впрочем, неудивительно, пацаны стреляли не особо целясь, навскидку.

При каждом выстреле девочка вздрагивала и плотнее прижималась к старухе, словно та могла защитить ее от пули. На звук открывающейся двери она сжалась, глаза стали огромными, и в них отразился ужас. Старуха же даже не повернула головы. Похоже, плохо слышала.

— Лучше скажи бабушке, чтобы на пол легла, — посоветовал Челнок девочке. — Так сидеть опасно.

Дверь соседней комнаты распахнулась. Вырвался в коридор поток свежего ветра, метнулась в квадрате света чья-то тень.

— Не торопись, братан.

Челнок тоже шагнул в коридор, пытаясь свободной рукой прикрыть за собой дверь. Ботву в свои дела вмешивать — не по понятиям.

Литой моментально развернулся. Надо признать, что погоняло неплохо соответствовало его внешности. Был он парнем неробким, широкоплечим, с мощной борцовской шеей. Мама не соврала, Кеша, похоже, и правда, спал, поскольку оказался одет в широкие трусы и майку, под которой проступала рельефная мускулатура. Оружия у него в руках не было, и Челнок слегка расслабился. Как выяснилось, совершенно напрасно.

Литой внезапно качнулся влево, одновременно чуть отклоняясь назад. Челнок успел краем глаза заметить светлое пятно, надвигающееся справа, а затем в голове зазвенело так, словно его сунули головой в церковный колокол. В глазах одновременно вспыхнула тысяча лампочек. В общем, хорошо его Литой приложил, мало не показалось. И как только ухитрился в таком узком коридоре? Да еще и, похоже, ногой?

Челнока швырнуло на стену, он ударился затылком и, оступившись, грохнулся на пол. Падая, услышал плоский приглушенный звук, словно ударили палкой по днищу жестяного тазика. На мгновение коридор озарился ярким светом. Литой снова качнулся, и Челнок подумал, что второй-то удар ему явно не пережить. Если буркалы не выскочат, то уж барабанные перепонки точно полопаются на хрен. Вранье это, когда в кино по полчаса долбят, а противник все на ногах стоит. Слабо долбят, видать. Такого, как Литой, натравили бы — через минуту этого супермена можно было бы по кулькам расфасовывать, на вес.

Удара не последовало. Вместо этого Литой куда-то пропал. Бах! — встал дыбом потолок, качнулись стены. Ничего, могло быть и хуже. Челнок моргнул, пытаясь понять, а все ли кости у него целы. Поднял обе руки и тут понял, что пистолет, который он держал раньше, куда-то запропастился.

Выдохнув, Челнок приподнялся на локте, тряхнул головой. По щеке текла кровь, шлепаясь на линолеум тяжеленькими, сытыми каплями. Пистолет лежал у стены. Превозмогая дурноту, Челнок поспешно схватил его, повернулся на бок, суча ногами, в тщетной попытке отползти подальше, вытягивая руку с оружием.

Зря торопился. Литой валялся посреди коридора в луже крови. Майка у него была в крови, и трусы вроде тоже были в крови — хотя это хрен его знает, они и так темные, — и на ногах почему-то была кровь. Еще Челнок увидел рифленые подошвы то ли сандалий, то ли тапок. Вот на них крови вообще не было. Пока. Здоровенная лужа быстро натекала из-под тела, и Челнок подумал, что если сейчас же не встанет, то весь перепачкается. Впрочем, похоже, он и так уже перепачкался. Вон все плечо залито. Пиджак теперь на выброс только и годится.

Пошатываясь, цепляясь за стену, он поднялся. Механически попытался стереть кровь с пиджака, да только испачкался еще больше. От ладони на ткани оставались бурые полосы, и это было странно, потому что из-под Литого кровь текла светлая, а у него на руках оказалась темная. Или это свет так падал хреново? После пары безуспешных попыток Челнок бросил это дело. Все равно ни фига не получалось.

Со двора теперь не доносилось ни звука. И никто почему-то не поднялся к нему на помощь. Либо пацаны сорвались, почуяв ментов, либо Литой всех положил. В любом случае надо было уносить ноги.

Челнок двинулся было к лестнице, но передумал. Если менты приехали, то, понятное дело, устроят засаду внизу. Он повернулся и побрел к видневшемуся в конце коридора окну.

В натекшей из-под Литого луже остались отпечатки его туфель, но Челноку было плевать. Он почти добрался до окна, когда кто-то схватил его за плечо. Челнок обернулся. Вообще-то он приготовился выстрелить, да не смог нажать на курок. Силы куда-то делись.

Перед ним стоял один из пехотинцев и беззвучно, как рыба, раскрывал рот. Это было дико смешно, и Челнок засмеялся. Собственный смех доносился до него глухо, словно из бочки. Пехотинец, сообразив наконец, что Челнок не реагирует на слова, схватил его за руку и потащил по коридору. Пока они шли, Челнок все пытался припомнить погоняло пехотинца, но в голову лезла какая-то ерунда, каша, в которой было все, кроме того, что нужно.

Они скатились по лестнице, причем пехотинец тащил Челнока едва ли не на себе, выбежали во двор. Кешина мама уже не сидела на корточках, она стояла с раскрытым в немом крике ртом и раскачивалась, как дерево под ураганным ветром.

Пехотинец потянул Челнока к воротам. С трудом переставляя слабые, подгибающиеся ноги, Челнок поплелся следом. Впереди четверо тащили мертвого Черепаху, ухватив того за запястья и брючины.

Челнок смотрел, как болтается у самой земли то, что осталось от головы Витька, — нечто, напоминающее перекошенный и перевернутый вверх дном котелок, заполненный шмотками чего-то белесо-розового, отвратительно-губчатого, щедро перемешанного с волосами. И, пока они шли к машинам, Челнок все силился понять, почему же оно, это розово-губчатое, не выпадает, как удерживается там, внутри, а Черепаха насмешливо качал головой и пялился на него из-под полуприкрытого века единственным уцелевшим глазом. На месте же второго зияла пустая глазница, обрамленная рваными клочьями плоти. Голова весело моталась из стороны в сторону и билась о ноги пехотинцев, оставляя на штанинах неприятные мазки.

Они выбежали за ворота. Пехотинец усадил Челнока на заднее сиденье «Волги», бережно пригибая тому голову. Черепаху же погрузили в багажник, побросав поверх ненужные теперь «стволы».

Это Челнок помнил, а вот потом силы оставили его окончательно, и он прилег на бок. Вернее, не то чтобы прилег, скорее завалился, но удачно, почти не ударившись.

«Волгу» тряхнуло при развороте, когда колесо угодило в разбитую колею. И только после этого Челнок позволил себе провалиться в спасительное беспамятство, поскольку дальнейшее от него все равно уже не зависело.

Дом Гравера стоял за городом, на отшибе, подальше от людских глаз. Нет, Гравер мог бы позволить себе и квартиру в центре, но очень уж не любил городской суеты. Опять же ему нравилось отсутствие соседей. Никто не лезет в душу, не заходит «за сахарком», не пристает с дурацкими разговорами о пенсии и работе, не просит взаймы. Гравер терпеть не мог двух вещей — разговоров за жизнь и когда просят в долг.

Семьи у него не было. Вернее, семья была, но где-то далеко и сама по себе. Дочь, кобыла перезревшая, никак не могла выйти замуж, писала ему часто о своем и материном житье, не понимая, похоже, что Граверу нет до них никакого дела, просила денег и мечтала о том, как было бы хорошо, если бы они жили все вместе «поближе к столице». На просьбы он откликался, деньги высылал, после чего дочь благополучно оставляла его в покое до следующего приступа «ностальгии» по отчему крову и деньгам. Тем их общение и ограничивалось. И слава богу.

Работу свою Гравер любил, и временами ему казалось, что он стал бы делать ее и бесплатно, ради удовольствия, однако никто не ценит наш труд так, как ценим его мы. За свою работу Гравер брал много и только в наитвердейшей волюте. И, надо заметить, размер его гонораров вызывал уважение не меньшее, чем качество работы. С другой стороны, когда долго не было серьезных заказов, Гравер, чтобы не терять навыки и квалификацию, практически задарма «рисовал» простенькие корочки, дипломы и тому подобную ерунду и сбывал их оптом, через поверенного челнока. В общем, на хлеб с маслом хватало.