Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед Страница 42

– Наверно, зачем-то нужно, Леня, – сказал Каледин. – Зачем-то нужно, если я, человек с фамилией, происхождением – да и что греха таить, убеждениями белогвардейца! – воюю против тебя. Что-то есть… Тут я пошел даже против своих: ворам нельзя брать в руки оружие на стороне государства. Хотя какие они свои?

– Ну, скажи! – широко осклабился Ипатов. – Скажи красиво и с пафосом, что ты воюешь не за Сталина, не за Советскую власть, а за Россию, и не за кровавый режим, а за родину. Так, да?!

– Ты сам все сказал, – отозвался Илья и, бросившись на Ипа, одним ударом сбил и перевернул того на живот, а вторым взмахом руки вогнал нож по рукоятку под левую лопатку власовского капитана. Ипатов затрясся всем телом, попытался перевернуться и лягнуть Каледина левой ногой, однако ему удалось только лечь на бок. Он тяжело дышал, из угла рта выбивалась тоненькая струйка крови. Каледин смотрел и ждал, пока он сподобится что-то выговорить – а ведь тот явно что-то хотел сказать. И все-таки сказал:

– Дурак ты… Илюша. Рано… рано меня убил. А ведь я… мог бы тебе сказать, кто… кто на самом деле… завалил… Леву… Па-лив… Там на самом деле… все было по-другому… ты даже представить себе не мо… Лагин… он… ты…

Каледин не думал, что он еще способен на такие сильные эмоции. Его как молнией прошило. Его затрясло, как мальчишку. Сразу – живо, как вчера – вспомнился мокрый двор, тело с беспомощно раскинутыми ногами в желтых ботинках, выстрелы, крепкие руки, держащие предполагаемого убийцу, губы Альки, произнесшие это жестокое: «Не верю!» Каледин упал на колени рядом с дергающимся Ипом и, схватив того за плечо, рявкнул:

– Ну, ты! Хоть перед смертью побудь человеком! Облегчи душу… Ну? КТО?!

Тот раскрыл в рассеянной ухмылке длинный язвительный рот. У него стекленели глаза. Зубы были в крови. Было ясно, что Ленька Ип уже никогда не развяжет свой длинный язык.

Каледин выпустил плечо Ипа и сел на пол. Всю хмельную радость от выигранного боя, от взятой крепкой позиции врага смахнуло черным крылом прошлого. Как там сказал Леонид: «По всему выходит, Илья, что ты воюешь против своего прошлого»? Так?

В то же самое время и ефрейтор Солодкин разделался со своим противником и сразу же забрал трофейный «золинген», чем, по выражению его плутоватой физиономии, был доволен куда больше, чем удачей в бою.

И тотчас же в зал ворвались бойцы под командованием капитана Санаева. Он увидел поднимающихся с пола Каледина и Солодкина. Он еще успел увидеть, как дважды дернулся перед смертью изменник Ипатов. Капитан Санаев обнял своих героев и сказал:

– Спасибо, ребята. Ну… Родина вас не забудет! А я буду ходатайствовать о вашем награждении!

…Родина действительно не забыла Илью Каледина. Он еще успел взять Берлин. Еще успел вернуться в праздничную, светящуюся от салютов и счастья Москву, но уже не успел посетить Желтогорск, в котором не был много лет: в августе 1945 года он был арестован, судим и отправлен куда надо. На этот раз – на Север.

Ефрейтора Солодкина эти милости системы, кажется, тоже не обошли стороной.

8. Теплоход «Сталин», Северный морской путь, апрель 1946-го

Все заключенные, которые имели глупость сесть в трюм, задохнулись. Все до единого. Конечно, никто не спрашивал их, прежде чем согнать ударами прикладов в трюмное помещение, а остальных распихать по иным отсекам огромного корабля. Капитан корабля и начальник партии зэков были в бешенстве.

– И что я теперь отвечу, если дадут телеграмму из Управления лагерей? – орал доблестный морской волк. – Что у меня трюм вообще не рассчитан на перевозку людей и что все там могут задохнуться? Разве и до того, как отправиться в рейс, это не было известно? Лучше б я уголовников туда загнал, этим тварям все равно – чем раньше подохнуть, тем лучше! В прошлый раз вон возил этих «расписных» на Колыму, так у меня двадцать человек животы себе вскрыли, чтобы не ехать! Это они на Сахалине нахватались… самураи, мля! Все эти «пацаны» да «фартовые» – одна сволочь, один другого гаже!

Начальник партии попросту промолчал. Он не сказал, что могло было быть еще хуже, если бы не несколько активных заключенных, которые предупреждали своих товарищей о том, что им под любым предлогом следует отказываться от загрузки в трюм. В результате туда затолкали самых слабых и безответных, и страшный механизм естественного отбора, отшлифованный подогнанным под нужды времени ГУЛАГом, сработал.

В палубных помещениях корабля, где находились выжившие заключенные, шла совершенно иная дискуссия. Особо жарко было в боксах у урок. Уголовным, в отличие от многих политических, отчего-то было разрешено фактически свободно передвигаться по всему кораблю, за исключением охраняемых помещений, и оттого вечером на палубе можно было стать свидетелем интереснейших сцен, в которые только в редчайших случаях вмешивалась охрана. Охранники тоже люди, плавание было длинным и скучным, а уголовники закатывали целые концерты «блатной» музыки. Иной раз они состояли не только из веселых блатных песен, но и забавно смотрящихся со стороны стычек.

Конвой сгонял уголовных с верхней палубы только на ночь. Но до ночи еще нужно было дожить. В особенности когда на одном корабле с тобой, бок о бок – никуда не деться с корабля в ледяной Арктике – плывут такие люди, как знаменитый в уголовном мире вор Мастодонт. Блатные звали его Большой Маст и уважали за громадную физическую силу, за бесстрашие и еще за то, что он ревностно чтил воровские законы.

На четвертый день плавания Большой Маст решил сыграть в карты и выбрал себе в партнеры расторопного кавказского вора по прозвищу Гавана и еще одного, которого свои звали Солод. Отказываться от игры в компании такого уважаемого человека, как Большой Маст, естественно, никто не стал. Блатные сгрудились вокруг стола, предвкушая большую игру. «Буру» Мастодонт отверг и заявил, что будет играть в «двадцать одно» на деньги и пайку. Хотя на пайку играть и было запрещено блатными же законами. Но это был не единственный закон, который чуть погодя нарушил Мастодонт… За тем, чтоб никто не передергивал, не тянул из рукава и вообще не смел плутовать в игре со своими, должны были следить два других уважаемых человека – Лед и Саня Кедр. «Встать за игрового», как говорили сами блатные. Кедр ехал из Таганской тюрьмы, где он просидел последние три года, а вот Лед присел недавно: рассказывали, что он умудрился свинтить в третий раз – теперь уже со строительства Волжской железнодорожной рокады – и продержаться в бегах аж до окончания войны, но неудачно влетел в блудняк в Златоглавой нашей, где столько соблазнов. О своих подвигах Лед предпочитал не распространяться, по собственному опыту зная, что его биографию прекрасно напишут и без его участия.

Большому Масту не везло. Его круглое обрюзгшее лицо все чаще колыхалось от раздражения, а тонувшие в складках маленькие черные глаза вспыхивали злобой. Зато отличная карта шла у Солода. Он уже выиграл у Мастодонта все его деньги и теперь покушался на личный номерок для получения пайки. Саня Кедр шепнул Солоду, чтобы тот не очень расходился, потому как Мастодонт – вор авторитетный, а Солода мало кто знает, так как он человек относительно новый. Но тот оказался парнем азартным и уже поймал кураж, поэтому только отмахнулся.

Хитрый же Гавана, которому «не так везло», проиграл немного денег, по согласию Большого Маста из игры вышел и из участника удачно стал зрителем.

– Млядский череп! – выговорил Мастодонт. – Это что же такое? Вообще не в масть. Перебор!

– Может, хорош шпилить, а? – сунулся к нему Саня Кедр и оглянулся на Льда: – А? Ты как?

– У него самого котел на плечах варит. Пусть и решает, – хладнокровно ответил тот, скрестив руки на груди.

– Играю!

– Что ставишь? – поинтересовался Солод. Ефрейтор Солодкин, а это был он, любил риск еще с фронта, и уступать какому-то жирному вору, который всю войну просидел в тылу и нажрал себе ряшку, а вместе с ней увесистый авторитет, ему было не с руки.

Каледин не стал останавливать Солодкина. Он питал уважение к этому отчаянному человеку, который единственный из всех на этом корабле знал, ГДЕ находился в годы войны вор по прозвищу Лед. С некоторых пор Илья верил в судьбу и считал, что, если она свела его с Солодкиным и здесь, на каторжном пароходе «Сталин», – значит, так тому и быть и не надо вмешиваться в ход событий. Карточная игра Солода с Мастодонтом вполне соответствовала понятию «событие, которому не следует мешать».

– Что ставишь? – повторил Солод, улыбаясь.

– Че ты лыбу тянешь? – недовольно выговорил Мастодонт. – Ты так еще фуфлыжника во мне увидишь, которому нечего ставить или который долг не может вернуть! Играем в «три звездочки»!

– Эх ты… – уронил Саня Кедр. Второй «игровой», Лед, промолчал. Мало кто из собравшихся не понял, о чем идет речь. Еще со времен сахалинских каторжников «тремя звездочками», или «тремя косточками», называлась такая игра, где ставкой была жизнь. С той только разницей, что традиционно играли на жизнь самих игроков, а Большой Маст, кажется, собирался сделать ставкой жизнь совершенно постороннего человека. И никто не сомневался, что такие правила игры будут приняты. Мастодонт прищелкнул пальцами, и тотчас же двое урок приволокли откуда-то из притрюмного помещения до смерти перепуганного сонного человека. Он не очень-то понимал, с какой целью он здесь и что будет дальше. Мастодонт спросил: