Валерий Горшков - Принц воров Страница 42

А потому короткому весниковскому «уходим!» Ярослав подчинился как собственному решению.

И вдруг стрельба стала затихать.

— Что это? — Поблескивая каплями пота на лице, Весников остановился и стал вглядываться в ту сторону, где стоял грузовик.

— Тебе по-простому объяснить или по-научному?

— По-любому, — бросил майор.

— Если по-научному… — Корсак уселся на землю и стянул правый ботинок. Шальная пуля рассекла на нем кожу, царапала стопу, взбугрила юфть, и теперь у Славы было ощущение, что он натер мозоль и та, прорвавшись, кровоточит. — Если по-научному, то наступил момент непосредственного контакта с противником. Если же по-нашему, то за вашей спиной, Иван Никитович, идет рукопашный бой…

Хуже всех пришлось, когда затихла стрельба, Сверлу.

— Ну, давай, давай, мусорок!.. — Ощерившись, бандит ходил по кругу, играя пальцами по наборной рукоятке финки. Загнанный и окруженный, он все понял и отдавать свою жизнь просто так не собирался. Он слишком давно находился в банде Святого, чтобы теперь надеяться на гуманность суда. Правая рука его, прижатая повязкой к телу, была безжизненна. О боли Сверло забывал лишь тогда, когда колол себе морфий. Когда отступал наркоманский «приход», мозг прояснялся, и он становился обычным Сверлом, только без ощущения боли и с расширенными до отказа зрачками. Эти зрачки и сейчас не реагировали на свет. Он ходил, пытаясь удерживать в поле зрения обоих фраеров в пятнистых балахонах. Фраера тоже передвигались, причем делали они это как бы навстречу друг другу, заходя за спину один другому и снова расходясь, отчего у Сверла двоилось в глазах. — А ну, теперь ты, мусорок… Не хочешь? Ты? Ну, давай, ты…

Взбесившись и увидев, как приближается, уже никуда не торопясь, третий, Сверло взвыл от отчаяния и бросился на него, как бросается на гончую загнанный в дебри леса кролик.

— Что, перевелись мужики?! Толпой хотите взять?! — непонятно зачем разыгрывал дешевый спектакль, кажущийся ему по отваге равным броску с гранатой под танк. — А раз-на-раз слабо?! Ну, хоть один-то найдется из отважных?! Волки позорные! С-суки!..

— Выруби его на хер, — приказал один кому-то из троих, — и веди к цистерне.

И двое тут же скрылись в ночи, оставляя Сверлу реальный шанс обрести свободу. Не выдержав, бандит привизгнул от удовольствия и тут же, не теряя времени, шагнул к пятнистому фраеру…

Что было потом, Сверло не помнил. Вернее будет сказать, он не успел запомнить. Вышло все как-то глупо и позорно до беспредела. Пятнистый шагнул навстречу, махнул рукой, выметая из ладони Сверла «перо», и с разворота врезал ему ногой в голову. Уже находясь в прострации, Сверло вскочил, но подлый фраер врезал ему ногой еще раз. Как раз по перемотанному сгибу руки. Вот это было то, чего Сверло никак не мог вспомнить. Очнулся он в каком-то странном душном помещении, где шершавыми были пол, свисающий над головой потолок и такие же шершавые, пахнущие теплыми женскими подмышками стены. В связи с полным отсутствием возможности видеть и слышать Сверло провел здоровой рукой вокруг себя и понял три вещи: он лежит в каком-то округлом, до боли знакомом помещении, у него нет оружия, почти нет морфия и он чувствует себя очень неуверенно.

Подумав, что оказался каким-то образом в трубе, Сверло прополз несколько метров вперед и гулко уткнулся головой в стену. Развернулся, прополз обратно и ударился тем же местом с тем же самым звуком.

Поняв все, Сверло отвалился на спину и нудно, протяжно запел. Понимая, что нужно произносить какие-то знакомые слова, чтобы хоть как-то сохранить в голове отказывающееся вернуться сознание, Сверло запел про черного ворона, но недопел. Затянул бурлацкую песню, где больше стона, чем слов, но недотянул и ее. И тогда, сжав ладонью разламывающийся от боли лоб, он закричал…

Пространство отшатнулось от него, планета показалась ему крошечной, и лишь на небесах, на краю вселенной было хорошо видно, как на пустынной дороге меж Пулково и Ленинградом стоит цистерна с надписью «Молоко», а в ней, невидимый и неслышимый простым смертным, лежит и дико кричит, разрывая себе легкие, бандит Сверло…

С Федей Гарсоном и Семой Паровозом фраерам пришлось повозиться. Взять их нахрапом, на одном мастерстве, не вышло. Озверелый Гарсон в тот момент, когда на него грудью навалился пятнистый фраер, хватанул из голенища нож и всадил его в бочину легавому так, что в тело ушел даже упор для руки на рукоятке. Легавый заплевал лицо Феде кровью, закашлял какой-то слизью и упал сразу же, едва Федя двинул плечом.

Вынимать нож не было времени, а потому, увидев, как Паровоза оседлал второй пятнистый, Гарсон повернулся к своему, выдернул у него из ножен нож разведчика и, приловчившись, вставил его второму фраеру меж ухом и ключицей.

Пока оба пятнистых корчились в агонии, стараясь продемонстрировать каждый свою кончину более кошмарной, чем у товарища, Гарсон потянул Паровоза за руку, помогая ему встать.

— Бежим, Гарс, бежим!.. — отплевываясь кровью и хрипя, Паровоз схватился за руку подельника.

Они уже почти ушли, как им показалось, но ножевой бой вернулся к ним из тех кустов, где остались лежать поверженные ими враги. Фраера были похожи один на другого, как капли воды, появляющиеся на воротнике сразу после того, как входишь в натопленное помещение с завьюженной улицы. Один из этих двоих встал, или же это был кто-то другой, да только Паровоз обмер, когда, не пройдя и трех шагов по направлению к свободе, он увидел перед собой все ту же пятнистую, словно береза в сумерках, форму.

Пятнистый вскинул руку, что-то просвистело рядом с ухом Паровоза, и через мгновение он испытал то же чувство, которое несколько минут назад испытал Хромой, когда человек из кабины выстрелил Зимородку в голову.

Что-то резкое и горячее, очень похожее на выплеснутую в лицо кружку горячего чая, шлепнулось в шею и глаза Паровозу, и он на мгновение ослеп.

Гарсон же, шатаясь во весь свой двухметровый рост, словно шатун, поднятый из спячки бестолковыми туристами, держался за горло обеими ладонями и никак не хотел верить в то, что полоска отточенной до остроты бритвенного лезвия стали рассекла ему сонную артерию…

Кровь вылетала меж его пальцев, окропляя кусты, стоящего рядом и протирающего глаза Паровоза, поливала пожелтевшую осеннюю траву и никак не хотела останавливаться. Она била из шеи Гарсона в том же ритме, в каком билось его сердце: вспрыск — пауза… вспрыск — пауза…

Прозрев, Паровоз напряг зрение и увидел друга. И сразу же подумал о том, что лучше бы он не смотрел на него.

Гарсон упал на колени и убрал от шеи руки, которые тотчас же упали вдоль туловища… Еще секунда — и его огромное тело рухнуло, подминая засохшую, еще не смятую борьбой, но уже обильно политую красным осоку.

Округлившимися глазами Паровоз смотрел на то место у Гарсона, где сходились воедино его плечи и голова, и не мог понять, что за запчасть такая, очень не похожая на кость, выскочила из подельника.

В шее Гарсона, застряв в ней на две трети, тускло отсвечивал вороненым блеском сюрикен. Очень похожий на маслянистую, горячую шестеренку.

От прозрения Паровоза до следующего движения пятнистого прошло не более секунды. Ошеломленный странной смертью товарища, Паровоз даже не сопротивлялся, и захоти сейчас фраер взять его, он даже не повелся бы на борьбу. Но пятнистый брать Паровоза живым почему-то не хотел.

Паровоз не был похож ни на одного из тех, чьи фото показывали утром и в течение всего дня каждому из пятнистых. Получается, что стоящий перед ним бандит был действительно бандитом, а брать таковых живыми полковник Шелестов не велел. Команда была одна — задержать одного, остальных уничтожить. Капитан Корнеев и майор Весников должны остаться в живых при любых обстоятельствах боя, даже если для этого потребовалась бы смерть всех десяти пятнистых. Такая была задача. А задачи брать в плен Паровоза у лейтенанта Самойленко не было. У лейтенанта Самойленко, как и у других, была задача брать Червонца, того, у кого, по сведениям полковника Шелестова, была перевязана поврежденная правая рука. У стоящего перед Самойленко бандита руки были целы и представляли угрозу, коль скоро, даже находясь в шоке, мерзавец шарил ими на поясе в поисках оружия.

Резко наклонившись, лейтенант так же резко выпрямился и небрежно взмахнул руками, словно каждой бросал на стол по козырной шестерке.

Вынутые из коротких десантных сапог отточенные электроды со свистом рассекли воздух и тут же прекратили свой свист. Рассматривать результат своей работы у Самойленко не было времени. Он точно знал, что один из отрезков стали пришелся в ямочку под горлом, второй насадил на себя, как на шампур, сердце.

Развернувшись, боец спецподразделения военной разведки СССР скрылся в ночь. Туда, где еще слышались звуки мужской, жестокой и беспощадной борьбы за жизнь и свободу…