Евгений Сухов - Алмаз в воровскую корону Страница 44

— Почему же они погибли?

— Грузовик был заминирован, таковы инструкции. В случае нападения на курьеров груз должен был быть уничтожен.

— Сколько заключенных бежало из лагеря?

— Около трехсот человек.

Сталин неодобрительно покачал головой.

— Это много.

— Много, товарищ Сталин, — вздохнув, согласился Абакумов.

— Со всем этим делом нужно разобраться самым тщательным образом. — Сталин слегка постучал трубкой по столу.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — Абакумов попытался подняться.

Иосиф Виссарионович протестующе махнул рукой.

— Сидите. И еще вот что… Война окончена, но всех беглецов надлежит наказать по законам военного времени. Слишком дорого обошлось для нас их… баловство!

— Слушаюсь, товарищ Сталин!

Выдержав значительную паузу, Сталин продолжил:

— Пропажа такого количества алмазов для нас очень большая потеря. А обязательства перед союзниками остались, и их нужно выполнять. Не далее как сегодня у меня был неприятный разговор с Черчиллем…

— Понимаю, товарищ Сталин.

— Ничего вы не понимаете, товарищ Абакумов! Я хочу сказать, что такие вещи не исчезают бесследно. — Иосиф Виссарионович строго посмотрел на Абакумова. — Так что рано или поздно алмазы обязательно объявятся. Вы согласны с этим?

— Всецело разделяю ваше мнение, товарищ Сталин, — убежденно заверил вождя Виктор Семенович.

— Это дело никогда не должно быть закрыто. Никогда!

Глава 21 АЛМАЗ «СУЛТАН»

Задернув занавески, Илья Горовой достал из шкафа шкатулку и вытащил из нее крупный прозрачный камень.

Алмаз «Султан» являлся семейной драгоценностью. Он был талисманом для трех поколений, и расставаться с ним было жаль. Крупный, с блестящими треугольными гранями, он удобно лежал в руке, и Илья Горовой жгуче испытывал потребность прикасаться к его гладким прохладным граням. От драгоценного камня исходила какая-то целительная сила, достаточно было подержать алмаз в руках, как любая усталость мгновенно пропадала. Но держать его дальше в квартире было рискованно. Илья всю жизнь привык полагаться на чутье, а оно подсказывало ему, что в скором времени к нему могут нагрянуть с обыском, и утаенный алмаз станет дополнительным и весьма серьезным поводом для обвинений.

Камень следовало перепрятать, схоронить в более надежном месте. После мучительных размышлений Горовой решил обратиться к своему двоюродному брату Абраму Зальцеру, занимающемуся в Свердловске ювелирным делом. У того в подобных делах был большой опыт. Пусть подержит алмаз у себя год-другой, а когда все утрясется, тогда его можно будет забрать.

Сложность заключалась в том, что в связи с военным положением были отменены все отпуска, а потому следовало найти вескую причину, чтобы съездить в Свердловск. И скоро такая отыскалась — из Москвы эвакуировали электротехнический завод, а потому он и поехал на Средний Урал в качестве проверяющего.

И сразу с вокзала, кое-как объяснив причину своей отлучки, Илья направился в ювелирную мастерскую, к своему двоюродному брату.

В последний раз он был здесь четыре года назад, перед самой войной. Он отметил, что в мастерской мало что изменилось, прежними оставались даже обои. Правда, обновилось оборудование, появились новые станки для шлифовки, причем немецкие, трофейные, что давало основание предположить, что Абрам Зальцер имеет солидные заказы и пользуется покровительством весьма влиятельных особ.

Увидев вошедшего Илью, Абрам вышел из-за шлифовального круга и, всплеснув руками, воскликнул:

— Посмотрите на этого человека! Ведь это и есть мой двоюродный брат?! Что же такое должно было произойти, чтобы он пришел ко мне в гости? Может быть, он принес мне хороший камень?

Кузены обнялись. На висках у Абрама за эти годы появилась густая седина, так что внешнее благополучие могло оказаться просто ложным, война обязательно прошла и через его мастерскую.

— Знаешь, ты угадал. У нас с тобой будет время, чтобы посидеть и потолковать, а пока давай взгляни-ка сюда.

Приоткрыв бархатную коробочку, в которой лежал алмаз, Горовой протянул ее Абраму. Его кузен был из тех людей, которых трудно чем-либо удивить, однако даже он крякнул от изумления.

— Ах как хорош! Более совершенный камень трудно даже представить. Это и есть тот самый «Султан»?

— Да.

— Кажется, он достался тебе от отца? — внимательно посмотрел Абрам на брата.

— Все так.

— Не в укор тебе будет сказано, но почему ты его раньше не показал мне? — мягко упрекнул Илью кузен.

— Случая как-то не представлялось.

— И что ты хочешь с ним делать… Продать?

Горовой отрицательно покачал головой.

— Через несколько дней я отправляюсь в Ялту.

— О! — уважительно протянул Зальцер. — Вижу, что мой брат хорошо устроился.

Горовой усмехнулся:

— Надеюсь, что это так… Я хочу, чтобы алмаз полежал у тебя некоторое время. У меня какое-то нехорошее предчувствие, а когда все утрясется, я его заберу.

Зальцер задумчиво покачал головой:

— Значит, ты хочешь, чтобы я его припрятал?

Заметив в глазах кузена алчный блеск, Горовой твердо предупредил:

— Только не надо уговаривать меня продать алмаз. Этот камень не предмет торга. Я отдаю тебе его на хранение.

Абрам Зальцер печально вздохнул.

— Оставь мне хотя бы надежду, что когда-нибудь ты захочешь продать его за приличные деньги.

Горовой усмехнулся:

— Хорошо. Обещаю, что если я кому-то и продам этот алмаз, так только тебе.

Абрам Зальцер открыл сейф, где держал самую дорогую продукцию, и бережно уложил в нее коробочку с алмазом.

— Это хорошая новость, за это стоит выпить. — Захлопнув дверцу, он продолжил: — Отсюда твой «Султан» никуда не денется. А теперь давай расскажи немного о себе. У меня есть хороший французский коньяк.

Глава 22 ПОРТСИГАР ЛАВРЕНТИЯ БЕРИИ

Небрежно надорвав пачку, Степан Иванович Куприянов вытряхнул на стол папиросы «Беломорканал». Едкий запах табака мгновенно распространился по крохотной комнате, шибанул по мозгам.

Папиросы лежали горкой, сваленные друг на друга, образовывая при этом замысловатое инженерное сооружение. Степан Иванович взял со стола серебряный портсигар, нажал на крохотную затертую кнопочку и откинул крышку. На внутренней стороне портсигара красивым почерком была выгравирована надпись: «Подполковнику Куприянову от Лаврентия Павловича Берии». Вот так коротенько, почти фамильярно. Берия тогда даже не пожелал нужным вписать свое воинское звание и прочие регалии. Но так оно теплее.

Портсигар был изящен, тонкой работы, какие могли делать только в старое время. Коллекционеры назвали бы его раритетом. Но даже и без этого портсигар Куприянову был весьма дорог. Степан Иванович не расставался с ним никогда, считая, что эта вещица приносит ему удачу. Если повнимательнее вникнуть в нелегкие этапы его жизненного пути, то, очевидно, так оно и было в действительности. И самое главное везение заключалось в том, что он до сих пор оставался в живых!

От портсигара Степан Иванович не пожелал избавиться даже после того, как Лаврентий Павлович Берия официально был объявлен врагом народа и агентом сразу всех империалистических держав, а демонстрировать подобные подарки в то непростое время означало накликать на себя большое лихо. Наиболее осмотрительным поступком в его положении было бы забросить портсигар с высокого моста в какую-нибудь мутную пучину, но Степан Иванович, пренебрегая осторожностью, продолжал носить его с собой. Он только поглубже прятал портсигар в карман брюк и извлекал его на свет только в том случае, когда оставался в одиночестве.

В нынешнее время за такую надпись к ответственности уже не привлекают. Берия, а вместе с ним и вся прошедшая эпоха опасности уже не представляли, теперь это была история. В Кремле уже десять лет сидел генсек с густыми черными бровями. Но даже сейчас Степан Иванович не спешил никому показывать портсигар по той простой причине, что подарен он был подполковнику Куприянову, в то время как его нынешняя фамилия была иная — Зиновьев. И у любого, кто прочитал бы эту дарственную надпись, невольно могли возникнуть неприятные вопросы. А отвечать на них Степану Ивановичу очень не хотелось.

Бережно, стараясь не вытряхнуть табак из тонкой бумаги, он принялся закладывать папиросы за узенькую резинку, почерневшую и свалявшуюся от времени. Она выглядела такой же старой, как и сам портсигар. Но менять ее Степан Иванович не торопился, пусть все останется так, как есть. Каждая вложенная папиросина закрывала кусочек надписи, и скоро на виду оставались только четыре последние буквы. Подумав, Павел Александрович Зиновьев закрыл папиросами и их.

Вот ничего более и не осталось от прежнего Куприянова.