Андрей Молчанов - Экспедиция в один конец Страница 44

— Да в Афгане… — Парень произнес фразу и как‑то потерянно осекся. Затем, почесав щеку, продолжил: — Воевал в свое время… Ну, наколол какую‑то глупость…

— "Слава ВДВ!"? Или: "Верунчик — ты мой на всю жизнь!"? — хмыкнул Каменцев простодушно.

— Во, точно, — рассмеялся матрос, испытующе глядя на Каменцева, и в глазах его мелькнули холодные, озабоченные огоньки. — Только не Верунчик. Марина.

Сергей заставил себя понятливо расхохотаться, хотя опять защемило где‑то внутри, ибо отчетливо и пронзительно уяснилось: жалеет матросик, что ляпнул об Афгане некстати и явно не тому, кому знать о том положено, и отслеживает его, Каменцева, реакции, уже настороженно ожидая следующих вопросов, а вот про Марину — врет, а насчет ВДВ — это куда точнее, да только зачем столь грубо и безжалостно, явно кислотой, сводить такую татуировку?

Сама собой напрашивалась версия: солдат, попавший в плен к моджахедам, принявший в итоге ислам и обретший иное бытие и иных соратников…

Впрочем, у Каменцева хватило артистизма и такта, дабы свести беседу на темы нейтральные и возникшее со стороны пациента недоверие к себе усыпить.

Выражая свою солидарность с рассуждениями морячка о великолепии собранного на судне коллектива, Каменцев рассеянно кивал, отделываясь неопределенными междометиями: он уже опасался прослушивания данного разговора неким всеслышащим неприятельским ухом…

Уложив захворавшего матросика в отдельную каюту санчасти и следуя не столько логическому решению, а неосознанному импульсу, что, впрочем, случалось с ним постоянно, Каменцев с должной озабоченностью поведал, капитану, будто на судне появился гриппозный больной, возможна эпидемия, а потому необходимо провести срочную профилактическую вакцинацию всей команды.

Никаких медикаментов для прививок у него не было, однако в изобилии имелся физраствор в ампулах, способный сымитировать означенную процедуру.

Несмотря на строжайший капитанский приказ, от вакцинации все‑таки уклонился старпом, категорически заявивший, что ни разу в жизни не употреблял никаких микстур и таблеток — простуда его не берет — и лишний раз допускать праздное постороннее вмешательство в деятельность своего организма он никому не позволит.

Спорить со старпомом Каменцев не решился: этот здоровенный мужик, с литыми кулачищами и несгибаемой, чувствовалось, волей, вселял в него неосознанную робость, несмотря на свое безусловное добродушие и обходительность.

Старпом напоминал сонного, хорошо отобедавшего льва, уже приглядевшего себе будущую закуску, но не спешившего спугнуть ее в отсутствие актуального аппетита. Так, по крайней мере, казалось Каменцеву, в чьей крови циркулировал обильно и неустанно вырабатывающийся адреналин.

Итак, за исключением упрямого старпома, вся остальная команда дисциплинированно прошла через санчасть, и вскоре Каменцеву пришлось убедиться, что следами ранений, полученных на поле боя, отмечено шестнадцать человек. Процент, что и говорить, значительный. Однако все матросы без исключения представляли собой тип людей закаленных, основательно тренированных физически и явно прошедших военную школу, чья аура была свежа и очевидно различима. Отдельным списком проходили рыхлые специалисты–арабы, тщедушный, прибитый каким‑то неведомым несчастьем Филиппов, траченные временем специалист Забелин, подлюга Крохин и некто Уолтер — бизнесмен, ответственный за оснащение судна научным оборудованием.

Таким образом, худшие, хотя и по–прежнему неясные подозрения Каменцева подтвердились: на судне существовал связанный единой религией коллектив, причем славянская часть данного коллектива неукоснительно исполняла все исламские ритуалы, хотя таковое исполнение проходило втайне от чужих глаз. Однако въевшиеся в натуру привычки, как бы тщательно они ни скрывались, порой проявлялись довольно отчетливо, и однажды Каменцеву довелось наблюдать сцену, когда ученый араб, небрежно обратившись к русаку–боцману с каким‑то, видимо, распоряжением, получил в ответ рабский поклон, причем ладони моряка при данном поклоне механически–отработанным движением переместились на грудь.

Что могло связывать этих людей?

Мысли одна чуднее другой лезли в голову Каменцева, но к какой‑то определенной версии он не приходил.

Желание посоветоваться с Крохиным отсутствовало — прошлому партнеру по бизнесу он не верил. А его связи с мафией, да и сам факт участия в плавании, наводили опять‑таки на туманные подозрения о каверзной подоплеке присутствия явного дилетанта в составе научной экспедиции.

С другой стороны, стоило ли пытаться разрешать выпавшую ему загадку? Тем более если его окружали какие‑либо сектанты или пираты, то судно уже смело можно было считать захваченным ими, и, прояви Каменцев любознательность, дорожку за борт ему обеспечивало любое неосторожное словцо.

Оставалось полагаться на благоволение судьбы и слепо следовать в колее выработанной схемы: минимум общения, четкое выполнение обязанностей по службе и — безоглядный, как побег с зоны, рывок в глубь Американского материка со стартовой полосы долгожданного пирса.

Однако способностью к самоуспокоению натура Каменцева не отличалась, и потому, напустив на себя некую сонную рассеянность, внешне ни к чему не прислушиваясь и не присматриваясь, он усиленно стал тренировать боковое зрение и барабанные перепонки, не упуская ни одной детали, ловя каждое слово, копя материал для анализа и, соответственно, необходимого действия.

Хотя какого там действия! Случись что, как он с удручением сознавал, противостояния враждебной силе он не окажет и никуда не сбежит: судно вышло из аппендикса Балтики, впереди расстилалось холодное Норвежское море, и деться с борта было категорически некуда. Тем более его паспорт хранился в сейфе капитана и подлежал возврату в руки владельца исключительно при схождении на чужеземную сушу, в организованном порядке.

Одиночество и вернувшийся затаенный страх — теперь уже неотступный глодали Каменцева. Хотелось выговориться, найти единомышленника и друга, но таковые поиски тоже сопрягались с известным риском.

Выходя на палубу, он всматривался в окружающую его бесконечность черной глухой воды, испещренной "салом$1 — оловянными пятнами смерзшихся ледяных игл, с каким‑то отчаянием понимая, что вновь очутился в тюрьме и суровое море охраняет его надежнее всякого конвоя, а вода несет ту же смерть, что и автоматы, единственно — убивая без компромиссов, наверняка не допуская ни осечек, ни промахов.

Ночью он вскакивал, прислушиваясь к редким шагам в коридоре, и подумывал, где бы найти хотя бы какое‑нибудь оружие, дарующее смешную в общем‑то иллюзию уверенности в себе.

Однажды, движимый не то любопытством, не то томлением повседневной неизвестности, он постучался, якобы в поисках спичек, в каюту, где обитали ученые арабы, размещенные попарно.

Дверь ему открыли не сразу.

Прошло около минуты, прежде чем в проеме двери показалось чье‑то лицо, на котором сразу же различил Каменцев агрессию неприкрытого раздражения и неприязни.

Тем не менее, заискивающе улыбаясь, он осведомился относительно спичек, приметив сквозь опущенные долу глаза, что в двухместной каюте скопилось человек шесть, одетых в одинаковые блекло–бежевые, похожие на пижамы, одежды свободного покроя и в чалмы. Неясные длинные тени качались на стенах. В воздухе стоял душный, с паленой горчинкой, аромат каких‑то восточных благовоний. На стенах висели тряпичные плакаты, испещренные арабскими письменами. Здесь явно происходил какой‑то религиозный обряд.

Человек, приоткрывший дверь, грубо, на плохом английском, рявкнул, что ни спичек, ни зажигалок здесь не держат, после чего дверь выразительно и резко захлопнулась.

Вернувшись в каюту, Каменцев попытался заснуть, но из вымученной, воспаленной дремы его выдернул раскаленными щипцами звук чьих‑то ночных шагов, вкрадчиво шелестевших по ковровой дорожке коридора.

Кошачьим прыжком приблизившись к выдвижной двери, он слегка отвел ее в бок. Затем, дотянувшись до тумбочки, взял миниатюрное зеркальце, прислонив его к косяку на уровне щеки.

В скупом свете приглушенно горевших плафонов увиделся старпом Сенчук.

Нет, не Сенчук, а человек, лишь внешне его напоминающий.

Дневная мягкость черт лица старпома словно перетекла в жесткие складки, а неизменная поволока добродушия во взгляде исчезла, будто носил он некие контактные линзы, затеняющие тигриный, твердо и безжалостно устремленный к цели–жертве взор, и жуть пробрала Каменцева от такого преображения этого громоздкого, неуклюжего на вид человека, ныне похожего на оборотня, двигающегося легко и пружинисто…

Или так казалось ему — измотанному беспрерывной нервотрепкой прошедших дней?