Петр Катериничев - Иллюзия отражения Страница 44

– Не такие уж древние.

– «Гусарская рулетка» – это «русская»?

– Да.

– Это была твоя... оговорка?

Ха. Разбор оговорок – существенная часть психоанализа. Одно лишь плохо: Фрейд не придумал ничего, кроме как распространить собственные комплексы на все тогдашнее население Европы и Америки. Раннебуржуазная мораль давила детишек, как пресс, и вырастали они дергаными и закомплексованными от собственных «несовершенств» и изнурительной и бесперспективной борьбы с природой; ну а поскольку дельце оказалось прибыльным, психоанализ расцвел пышным вереском. Где еще, как не в кабинете доктора, можно сколь угодно долго болтать о себе самом и чувствовать себя при этом не психопатом, а «очень сложной личностью»! И все – за каких-нибудь сто долларов в час!

– Ты психиатр, Бетти, тебе виднее.

– А все-таки?

– Это не оговорки, это присказки, – вздохнув, ответил я. – «Это только присказка, сказка – впереди...»

– Почему «русская рулетка» пришла тебе на ум именно теперь?

– От веселости нрава. Кстати, отчего ты решила, что Катя пропала?

– Ты невнимателен. Я же навестила ее особняк. Прислуга объявила, что ее нет. Исчезла.

– Возможно, улетела с острова.

– Бортов не было. Данглар «закрыл» остров.

– Даже для частных рейсов?

– Частных рейсов было пять. Девушек там не было. Я опросила служащих.

– Они охотно делятся информацией?

– За деньги – охотно. Специфика сервиса. К тому же у меня официальная корочка детектива страховой компании.

– С острова можно уйти и по океану. К тому же девчонка могла просто напиться с расстройства. Узнала о гибели Сен-Клера и – наклюкалась. И спит сейчас где-нибудь в мотельчике. Или сняла другой – коттедж, особняк, квартирку, шале, дворец. Мы не знаем ее имени, да и кредитка у нее может быть корпоративная, от организации.

– Угу. И даже не одна. Вот только... Знаешь, почему я здесь? У меня есть основания предполагать, что девочку Сен-Клеру подставили. И была она подопечной мадам Карлсон.

– Даже так?

– Да. Я думаю, ты так или иначе пришел к похожим выводам: кодирование на суицид проводится в «Замке снов». Именно поэтому ты здесь.

– У меня к тебе два вопроса, Бетти.

– По существу проблемы?

– Нет. По жизни.

– Но мы же договорились... Опять философия?

– Здравый смысл. Мне же нужно попытаться тебе доверять.

– Спрашивай.

– Ты знаешь достаточно, чтобы разматывать дело самой. Зачем тебе делиться со мной информацией и в конечном счете деньгами?

– Одну причину я тебе назвала. Я не могу доказывать убийство в ущерб компании, которая мне платит за то, чтобы я доказала обратное. Несмотря ни на какие миллионы, они потом меня в ямку зароют и место заровняют.

– Не такие же они живодеры...

– Такие, если речь о деньгах. Естественно, все будет очень демократично и в рамках закона. Но закатать меня смогут надолго. Оно мне надо? Есть и другая причина. Мне не улыбается, если против будет работать такой конкурент, как ты. Лучше сообща.

– Лучше меньше, да лучше. Не пугайся, это не оговорка. Название статьи Ленина. Он ее написал почти в полубреду.

– Час от часу...

– А тебя не пугает, Бетти, что у меня на хвосте может висеть российская спецслужба?

– Не-а. Ты же не дурак и болтать не станешь. Я в курсе, что у вас в стране – новая жизнь. Где каждый – сам за себя. В систему ты не вписался, тут Данглар прав, ну и что тебе терять, кроме нищеты? Да к тому же ты знаешь, я работала в одной. А потому не считаю ни КГБ, ни МИ-6, ни ЦРУ монстрами о десяти головах и тридцати жалах. Везде работают люди. Как хорошие, так и скверные. Как выдержанные, так и падкие на сладкое и липкое. Да и... Никогда разведки не работали, как часы, а теперь и подавно. Ну? Ты удовлетворен?

– Последний вопрос. Ты говоришь, что представляешь страховую компанию... Но ведь ты появилась на Саратоне задолго до гибели Сен-Клера.

– Здесь много клиентов компании. В минувшем году было три неясных случая, и ей пришлось раскошелиться на очень кругленькую сумму. Поэтому я здесь: присмотреться. Теперь – все?

– Все? Все еще только начинается.

Глава 66

Мне снился город. Он был идеально красив, выверен, чист; вереницы вымытых до блеска машин плавно катились по автобанам, и не было от них ни копоти, ни пыли; пешеходы в деловых костюмах плавно скользили по тротуарам в едином, заданном ритме... И вдруг – один за другим стали падать, разрываемые пулями и снарядами, а если снаряд попадал в машину, она подскакивала и взрывалась, разметывая вокруг искры огня... И еще – я услышал смех. Но радости в нем не было: скорее удовлетворение и насмешка. Я поднял голову и увидел кучерявого ребенка, похожего на рекламного пупсика-купидона: он нажимал кнопку, звучал грохот, и нового прохожего разрывала очередь, и новая машина исчезала в пламени...

– Что ты делаешь! – прокричал я ему. – Прекрати!

Он не слышал. Или не желал слышать. Ракеты летели в дома, обрушивали их, и голос мой терялся в этом грохоте... Я чудом уклонялся от камней рассыпающихся зданий, в голове нарастал гул все учащающихся разрывов, а я кричал и кричал:

– Прекрати! Прекрати! Прекрати!

– Но ведь это все понарошку! – сказал вдруг пупсик-купидон, и я заметил, что это вовсе не ребенок – карлик с кукольным личиком. – И ты – понарошку!

– Значит, и ты – ненастоящий?

– Не-е-т, – протянул он. – Я тут единственный настоящий! И я знаю все твои страхи.

– Я принял тебя за ребенка.

– А я и есть дитя неразумное. Незаконнорожденный плод вашего общего страха перед миром.

– Ты рассуждаешь как взрослый.

– Я не взрослый. И не хочу становиться взрослым.

– Почему?

– Так проще.

– Жить?

– Играть. Жизнь – игра. Нужно только правильно выбрать команду. Если играешь не за тех – всегда в проигрыше.

– А в какой команде играешь ты?

– Ни в какой. Я только подсчитываю время игры. Для каждого.

– Зачем ты все время стреляешь?

– Зачем? Мне скучно.

– Но там же люди...

– Они все равно когда-нибудь умрут. Тогда – какая им разница?

– Ты бы у них спросил.

– Это у тебя я могу спросить. У них – нет. Они – толпа.

– Тогда спроси у меня.

– Я же знаю, что ты ответишь.

– И что же?

– Каждый в отдельности думает, что весь мир – его. Я тоже так думаю. А раз так – зачем мне спрашивать тебя о чем-то? Для себя я уже знаю ответ. Свой. Зачем мне твой?

– Подожди... – Я пытался подобрать слова и – не мог. А должен был, должен, должен... – Подожди, – снова заговорил я. – Каждое наше действие во всякий момент времени рождает новое будущее.

– Я не хочу жить будущим.

– Почему?

– Потому что его нет.

– Прошлого у тебя тоже нет?

– Тоже. Оно прошло.

– А память?

– Какой в ней прок? Если в прошлом было много боли и мало ласки, зачем это помнить?

– А разве ты можешь приказать себе это забыть?

– Для того чтобы вспоминать, нужен досуг. А я очень занят.

– Убийством и разрушением?

– Это очень увлекательно.

– Разрушение – и есть твое настоящее?

– И твое тоже.

– Но в нем еще больше боли.

– Что мне до нее? Она чужая.

– Чужой боли не бывает! Как и чужой войны! Если ты причинил ее, она вернется к тебе!

– После? Потом?

– Да.

– Этого я не боюсь. У меня нет «после». У меня нет «потом». Я даже не думаю никогда над этим. Я просто убиваю время.

– И людей.

– Это увлекательно.

– Может, ты что-нибудь построишь?

– Из песка?

– Хотя бы.

– Бессмысленно. Да и нет здесь песка. Только этот город. Да и тот...

– Что – тот?

– Он как неживой. Его приятно разрушать. Да и вообще. Жить в здешних местах слаще разрушителем.

– Ты снова будешь убивать людей?

– Буду. Чувствуешь, как звучит? «Буду»! Эдак и у меня будет будущее.

– Думаешь?

– Знаю. Люди лучше помнят тех, кто сумел о с у щ е с т в и т ь их страх. Сделать сущим. Люди обожествляют таких. – Человечек вздохнул. – Страх куда важнее всего остального. Без страха невозможны ни власть, ни общество.

– Но есть люди, которые ничего не боятся!

– Конечно есть. Отчаянные. Те, что отчаялись. Устали надеяться. Но и они боятся.

– Чего?

– Снова обрести надежду. Ведь и она окажется ложной. Только смерть освобождает людей от всех страхов: нищеты, потерь, неудач, непризнания, да и от страха ее самой. Разве это не логично?

– Твоя логика линейна.

– Как и этот город. Как и эти люди. Мир – набор шаблонов. Я – освобождаю от них. Как и от страха.

– Так ты – освободитель?

– Да. Ладно, мы славно поговорили. А теперь – прощай. А то все стало как-то тихо, вяло и скучно. Ты никогда не пробовал сунуть палку в муравейник? В детстве?

– Пробовал.

– Вот видишь. Значит, ты меня поймешь. И не станешь сетовать на превратности судьбы. Но я дам тебе надежду. – Карлик хихикнул. – Вас так много, и вы так забавно суетитесь, что даже пули поспевают не за всеми.

Сморщенное личико карлика словно подернулось паутиной, и я понял, что это – паутина прицела.