Борис Седов - Наследница Страница 45

— Две минуты, — перебил Николай.

— Да послушай же ты…

Договорить Магистр не успел. Тип в черном костюме вдрут стремительно, словно подброшенный мощной пружиной, вылетел из своего кресла, выхватывая из-под полы пиджака пистолет. В кошачьем прыжке, которому мог бы позавидовать любой футбольный вратарь, он метнулся к массивному письменному столу, который, хоть и с огромной натяжкой, но всё-таки можно было использовать, как укрытие. Еще находясь в полете, он открыл огонь, но успел выстрелить лишь два раза. В молоко. Из такого положения попасть в цель можно было только случайно. На третий выстрел времени уже не хватило. Николай чуть развернул автомат и хладнокровно надавил на спусковой крючок. Короткая очередь, и несколько пуль буквально разворотили грудину, заодно испортив дорогой черный пиджак. А Коля, как ни в чем не бывало, опять повернулся к Магистру.

Тяжело шагнул вперед.

Теперь голову бендеровского пахана от ствола скорострельного автомата отделяю не более метра.

— Коля, одумайся! Что ты творишь! Приди в себя! Еще ничего не потеряно! Сейчас…

— Я пришел убить тебя и умереть. И сделаю так, как решил. — Николай напоминал робота. Терминатора. Ни капли эмоций, ни малейшего признака нервяка. Он уже переступил черту, за которой все действия совершаются автоматически. Такого человека уже нельзя убедить. Разговаривать с ним бесполезно. Магистр понял, что ни единого шанса ему не осталось. Но пока жив, надо бороться. И он попробовал выскочить из глубокого кресла, но сделать это так же ловко, как его покойный приятель, не сумел. Николай бесстрастно приставил ему к затылку ствол автомата и дернул указательным пальцем.

Короткая очередь снесла Михаилу Катуницэ половину башки.

Следующая — изрешетила типа с квадратной челюстью и синими от наколок руками.

Оставалось надеяться, что в магазине есть еще хотя бы один патрон для себя. В том, что его теперь просто так не убьют, а заставят конкретно помучиться, Николай не сомневался.

Но еще было время, чтобы избежать этих мучений. Мало времени — из коридора уже донесся топот охранников, — но его вполне хватало.

— Вот так-то, Магистр. Сейчас снова встретимся, — спокойно сказал Николай, вставил в рот горячий ствол автомата и в тот момент, когда в комнату ворвалась охрана, надавил на спусковой крючок.

Глава четвертая

УДАРИМ КОМПРОМАТОМ ПО БЮРОКРАТАМ!

ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР

30 ноября 1999 г. 15-30 — 20-00.

— Валерий Сергеевич. — Я останавливаюсь на пороге гигантского кабинета, оформленного в стиле незабвенных времен строительства коммунизма. Отделанные дубовыми панелями стены, массивная мебель, тяжелые плюшевые портьеры. Компьютера на рабочем месте нет, зато центральное место занимает бронзово-малахитовое изваяние, совмещающее в себе чернильницу, пепельницу и нечто вроде стакана для карандашей. — Здравствуйте. — Я слегка наклоняю голову.

На мне деловой синий костюм. Волосы на затылке туго стянуты в хвост. На лице никаких следов макияжа. Какая косметика? Я не на дискотеке, а с визитом у одного из вершителей судеб российской экономики. Притом, с весьма щепетильным визитом. Либо сегодня я выйду отсюда с победой, либо меня уведут под конвоем.

— Проходите, Виктория Карловна. — Мне навстречу спешит подвижный лысенький мужичок с небрежно повязанным галстуком. Сверкают не только его лакированные ботинки. Сверкает он весь. Вернее, лучится… лучится гостеприимством и доброжелательностью. Но это маска. Под которой — шакал, хитрый и подленький, который ошибочно решил, что на мне можно безболезненно нагреть свои лапки, и, набравшись смелости, высунул мордочку из норки. Сейчас по ней и схлопочет. — Располагайтесь. Не поверите, как мне приятно принимать столь прекрасных посетителей.

«Естественно, не поверю», — разлюбезнейше улыбаюсь я и устраиваюсь в жестком кожаном кресле «а-ля Молотов». На плотно сдвинутых коленках у меня толстая папка. А в папке бомба. Мощностью сто десять листов писчей бумаги. Сейчас я ее буду взрывать.

— Итак, Виктория Карловна.

«Итак, Валерий Сергеевич», — продолжаю улыбаться я.

Пока продолжаю…

«Три недели сумасшедшего дома», — иначе это никак не назовешь. И если первая неделя мне, исстрадавшейся от безделья, была по приколу, и я наслаждалась, то на вторую начала потихоньку поскуливать и проситься обратно к себе в конуру; а на третью у меня на губах выступила пена, я взбесилась и начала бросаться на людей.

Сначала был Белозерск, где я, как выразился Бос, «выполняла представительские функции». И первое, что сделала — это, пересилив себя, объехала семьи погибших и пострадавших при аварии. Ничего официального, никакого разговора о компенсациях. Просто несколько человеческих слов, соболезнование, которое идет не от головы, а от сердца. И везде (в каждом доме!) меня принимали на удивление тепло. С комом в горле, со слезами на глазах, но пытались попотчевать чаем, рассказывали, какие чудные были у них ребятишки, расспрашивали о моей сиротской жизни. Чудные люди! Все, как один!

В этот день я окончательно утвердилась во мнении, что Шикульский уже не жилец.

А на следующий день о моем обходе знал уже весь небольшой городок. Наплевав на Шикульского, я одна, без охраны вышла на улицу. И меня узнавали! Со мной здоровались! Со мной заговаривали, выражали свою поддержку. Я была просто шокирована такой популярностью. И откровенно ревела!

Пляцидевский и Бос были в восторге!

— За общественное мнение теперь можно не беспокоиться, — довольно потирал руки Даниил Александрович.

— Вика, ловко ты это придумала с выходом в город, — нахваливал меня Федор Евгеньевич. Он окончательно перешел на «ты», и я не возражала. Дистанция, конечно, дистанцией, но терпеть не могу ненужного официоза.

— Если вы еще скажете, что я ловко придумала со вчерашним обходом, я перестану вас уважать.

— Что ты, Вика! — смутился Бос. — Неужели я не понимаю, что сегодняшняя прогулка по городу была практичным и очень разумным ходом, а визиты в семьи рили от самого сердца. На твоем месте я бы поступил точно так же.

Хрен бы он так поступил! У этого деятеля были заботы куда поважнее. И он уже давно забыл, что такое эмоции. Потому-то Федор Евгеньевич и был председателем, а не рядовым инженером.

Межведомственная комиссия в составе пяти человек третий день торчала в затрапезной местной гостинице. Цех, где произошла трагедия, был опечатан до 10 ноября, никто из руководства с незваными столичными гостями общаться не собирался. Я было надумала их навестить, но Пляцидевский, как только услышал об этом намерении, испуганно вытаращил глаза.

— Ничего лучше придумать ты не смогла?!! Да они только того и ждут, чтобы перед ними здесь начат гнуться в поклонах. Перебьются. К тому же, тебе лучше всего держаться от этих разборок подальше. Ты еще не уполномочена официально решать даже самые ничтожные вопросы. Так что наблюдай, учись и помни о том, что ты еще дилетантка.

— Тогда какого хрена я здесь торчу? — в который раз с момента наступления кризиса задала я вопрос. И в который раз получила стандартный ответ.

— Для представительства. Ты даже не представляешь, как много ты сделала, неофициально проболтавшись здесь пару дней. А между прочим, сама того не сознавая, сумела привлечь на нашу сторону весь город. Кстати, не желаешь слетать в Подпорожье? Там сейчас Крупцов.

Я желала. Мне понравилось кататься на вертолетах. И вечером 9 ноября я уже прогуливалась по небольшой, в двадцать домов, деревушке с весьма подходящим названием Морока. Действительно, сплошная морока мне с этим концерном.

Крупцов, уже было собравшийся возвращаться в Питер, задержался из-за меня на день. И теперь месил сельскую грязь в ногу со мной.

— Мои парни провели блиц-расследование, — рассказывал он. — Выводы следующие: несомненный поджог. Работали профессионалы. На пепелище мы обнаружили следы фосфора, а дилетанты обычно пользуются бензином или соляркой. Поджог был произведен одновременно в трех местах — на крыльце, с фасада и с северной стороны, возле окна. Цель ясна: не просто спалить дешевую избу, а еще и не дать выбраться из пожара людям. Были нужны жертвы.

— Зачем?

— Для большей шумихи.

— Но зачем нужна эта шумиха? Какой смысл?

— Не торопись, Вика, — положил руку мне на плечо Крупцов. — Я обещал тебе изложить свои соображения после того, как всё проверю. И я свое слово сдержу. Наберись терпения, дочка. А сейчас загляни вот сюда. Это дом той девочки, табельщицы.

— Одной из двоих?

— Да. Она была твоей ровесницей. И жила с бабушкой. Теперь бабушка осталась одна.

Я заглянула. Да так и осталась в этом доме до следующего утра. Баба Валя, замечательная старушка, несмотря на тяжелейшую потерю единственного близкого человека, держалась просто геройски. Хлопотала на кухне, готовила к завтрашним поминкам, и я, не долго думая, нацепила передник и принялась ей помогать. В полночь зашел обеспокоенный Крупцов, посмотрел на меня, взмыленную, волчком вертящуюся возле плиты, и одобрительно кивнул. Ничего не сказал, просто кивнул, но это было красноречивее любых слов. С каждой очередной нашей встречей я всё отчетливее видела в нем настоящего друга. И похоже, что это чувство было взаимно. Я не сомневалась, что произвожу на бывшего комитетчика и теневого главу «Пинкертона» всё более и более благоприятное впечатление. И была уверена в том, что мы найдем общий язык. Впрочем, мы его уже нашли.