Леонид Словин - Пауки Страница 47

Я понял: надо уходить… В психологию советского человека семьдесят лет подряд вбивали, что в капиталистическом мире правит бессердечный голый чистоган, что предать брата родного, не говоря уже о постороннем, тут не считается зазорным. Доверься я моему новому знакомому — не исключено, что мне пришлось бы потом выкупать у него свою справку. А может, еще и платить, чтобы молчал… Я закинул сумку на плечо:

— Я приду. Когда тебя можно тут застать?

— Приходи в понедельник… — Он явно что-то почувствовал. — Завтра меня не.будет. Сегодня я тоже тут ненадолго. Через тридцать минут мне надо быть в офисе…

Я не ушел далеко. Пошатался по аккуратным кирпичикам пешеходной зоны на Бен Иегуда. Вернулся. На месте потенциального рэкетира, воспитанного советским ВПК, в ТАБУ стоял уже другой человек, он осмотрел мою сумку, не вступая в разговор. Располагая номерами папки и ее раздела, я спокойно получил необходимую справку городского инвентаризационного бюро.

Вилла действительно принадлежала Ламму. Была приобретена меньше года назад. После получения «Алькадом» кредита от «Независимости». Из другого источника мне стала известна ее страховая оценка — шесть миллионов долларов США. Я немедленно навестил нашего адвоката. Благо все находилось на той же Кинг-Джордж. Адвокат встретила меня приветливо. Тут это было нормой. Продавец, служащий банка, официант улыбались незнакомому клиенту как близкому другу, по которому тосковали все время, пока наконец не увиделись…

— Вам привет от Шломи. Он сказал, что у вас с ним все о'кей… — Леа достала сигарету. Я щелкнул зажигалкой. — Спасибо… Вы ему понравились. Он рад сотрудничать с русскими…

— А что по поводу нашего иска?

— Все будет зависеть от того, что мы с вами сможем дополнительно представить суду…

Она успела ознакомиться с остальными моими документами. Я увидел составленную ею «Справку о заложенности ТОО „Алькад“ коммерческому банку „Независимость“ по кредитному договору…». «Доллары США… Зядолженность за пользование кредитом… Штрафные санкции за несвоевременный возврат кредита… Несвоевременная оплата процента за кредит… При курсе доллара..:». Получалась кругленькая сумма… Даже если Леа была крайне заинтересована во мне как в клиенте, она все-таки умела скрыть эту заинтересованность за вежливо-доброжелательной (не больше!) профессиональной улыбкой.

—Можно предложить вам кофе?

— Благодарю.

— Если у вас есть время, мы можем спуститься вниз, за угол, на Гилель. Тут три минуты… Возьмем капуччино или афух. Какие-нибудь свежие булочки. Я, кстати, еще не завтракала…

Мы сидели за уличным столиком. Несмотря на рабочий час, вокруг было оживленно. Все та же разношерстная толпа: израильские, американские туристы, арабские мальчики — торговцы мелочами, вооруженные молодые солдаты, полицейские, джипы военной полиции, без дверец и задних бортов, для быстрого реагирования…

—Двухсотмиллионный кредит тому, у кого вклад — один-единственный доллар… Как можно это объяснить?

—У нас особая ситуация.

Леа со вкусом курила. Перед ней лежало несколько ивритских газет и одна русскоязычная, «Вести».

— Как раз сейчас я пытаюсь установить, есть ли у нашего клиента какое-то дело в Израиле…

— Тут все сложно! Надо доказать, что кредит был вложен в принадлежащую ему фирму, имеющую то же название, что и московская…

— «Алькад» и «Экологическая продукция»…

— Да. Но это не все! Обращаться придется в российский суд, поскольку сделка была заключена там… В этом случае мне придется работать вместе с московским адвокатом…

Механизм исполнения решений между Россией и Израилем не был отрегулирован.

— Мы будем первыми…

— Действительно, сложности.

Леа загасила сигарету:

— Если дело пойдет, мы должны будем успеть перекрыть выезд этих людей из страны и наложить арест на имущество. А имущество, как я понимаю, в Израиле у них должно быть.

Я передал ей справку, взятую в ТАБУ:

— Вилла достаточно дорогая…

— Думаю, что мы сможем открытьпротив них дело.

Леа была удовлетворена. В свою очередь я был уверен, что до этого не дойдет. Я знал мафиозные российские кадры. Мы все были обречены. Каждый в свой срок. Леа подвинула мне «Вести»:

—Тут кое-что интересное…

Материал о страшной находке в Ашдоде был вынесен на вторую полосу. Труп Арлекино обнаружили ашдодские пацаны, новые израильтяне украинского помола, находившиеся, в стране от года до четырех лет. Каждый раз они выбирали новые укромные места для своих тусовок. В их возрасте, с их уровнем знания языка несовместимость с местными была еще острее и болезненней, чем у их родителей. В компанию входили мальчики и девочки лет шестнадцати. Труп заметила одна из подружек, спустившаяся в темноту убежища, чтобы сделать «пи-пи». Она щелкнула зажигалкой… Вопль девушки, отмечал автор корреспонденции, могли бы услышать на ее родине, в Днепропетровске, и одновременно в Иерусалиме, в Центральной штаб-квартире израильской полиции…

Школьники разошлись по домам, чтобы через пару часов встретиться снова. Теперь уже в участке. От кого о происшедшем стало известно ашдодской полиции, можно было лишь предполагать. На следующий день полиция разрешила сообщить о трупе по радио и в газетах. Официальное коммюнике было коротким: «Все учащиеся вызваны для допроса в полицию. Личность погибшего не установлена. Следствие по делу продолжается…»

У дома мне снова встретился Влад. У них с женой был отработанный до деталей, в точности повторявшийся каждый раз ритуал выезда. Влад спускался с галереи. Жена его уже сидела внизу, в машине. Он осматривался по сторонам. Потом садился в машину.

—Жируешь, командир?

Предполагалось, что тут, в Израиле, я всю дорогу барствую, кропая рецензии для «Золотой кареты» по тысяче шекелей за штуку. А полнотелый в темных очках Влад — весь в заботах о хлебе насущном…

— А чего делать? Как ты?

— Кое-что наклевывается. Теперь в Питере… Я тебе говорил.

— Квартира?

— Да… — Он как-то странно на меня посмотрел. — Кстати, тебя полиция не треплет?

— С чего бы? Я что-то не догоняю.

— Ну, «где родился, где крестился»?

— Нет!

— Потому что ты из России. А меня тягали. Я думаю, все потому, что у них нет обмена с МВД Украины.

— А чего?

— Все братву ищут.

Никто ни разу не вызвал меня, не спросил, где я работал в стране выезда. Словно всем это было до лампочки… Представляю, что было бы, если б я, бывший сотрудник израильской полиции, переселился в Россию.

—А может, тайно наблюдают… Да сейчас! Погоди! — Влад махнул жене. — Со мной разговаривали в Мидраш-а-Руси. На Русском подворье. Полиция тут крутая.

Разобраться было трудно: недавно миштара допрашивала премьер-министра. Закатила семичасовой допрос начальнику канцелярии премьера…

— Делать им нех…

— Полный беспредел. А знаешь почему? Они же пишут справа налево… — Он подмигнул. — А мы наоборот. Мы только еще начали строку, а им уже с другого конца все известно… Ну, бывай. Ладно!

—Ты поосторожнее с этим подонком…

Зеленоглазая Рут видела меня с Владом. Догнала. Мы поднимались по лестнице вместе.

—Привет, Рут! Как жизнь?

— Замечательно. С ним никто не имеет дела. И ты держись дальше!

— Добрый ты человек, Рут!

— Добрый… Скоро тридцать пять лет, и никто замуж не берет…

«Годы идут, а счастья нет!» — накалывали в таких случаях на грудь или на руку…

—Тридцать четыре! Ну, что это за возраст, Рут?!

Я позвонил гиду Лене Милецкой. Меня интересовал храм, о котором Хэдли упомянула в машине. Звонок застал Лену в Акко, на экскурсии. Ей было неудобно разговаривать, но она была рада моему звонку. Я уловил ее бешеный напор. Все, что распирало ей губы, свитер, джинсы. Поднималось навстречу, всходило.

— Я бы хотел посмотреть Крестовый монастырь. Когда вы в нашу сторону?

— Соскучились? Я могу хоть завтра пр-л-иехать!

— Завтра не выйдет! Как в субботу?

— Я как раз буду в Иерусалиме.

В этот день, когда иудейские святыни бывали недоступны для обозрения туристов, особенно расцветал туризм в местах, связанных с христианством.

— …Во второй половине дня. И именно в Крестовом монастыре!

— Пр-лестно… Я с вами!

Я еще добавил несколько слов на иврите, почерпнутых из «суперсловаря». Специальный раздел в нем содержал безукоризненный набор пошлостей: «Я в тебя безумно влюблен», «я в тебя влюблена по уши», «я от тебя без ума», «я увлечен тобой», «я болен от любви», наконец, «я опьянен любовью»… Лена поправила меня. Засмеялась. Я заварил чай, хотя уже много раз давал себе слово, что не буду этого делать. Кроме индийского и цейлонского, у меня были тут великолепные чаи, в том числе «Граф Грэй» и «Серый барон», которые так хорошо шли, бывало, в сауне, в Москве. Чай в Иерусалиме у меня не получался. Играла ли здесь роль вода, которая попадала в израильскую столицу издалека, из озера Кенерет, или высота Иерусалима — девятьсот метров над уровнем моря? Я подозревал, что повторялась история с самаркандскими лепешками, которые можно печь только в Самарканде и нигде больше.