Любовь Рябикина - У каждого свой путь Страница 48

В Москве в это время шел разговор между двумя полковниками. Бредин повернулся к Горчакову с улыбкой:

— Представляешь, она вытащила Садыгова целым и невредимым! Ну, что будем делать? Докладываем начальству или молча готовим вторую “смертницу”?

Горчаков пожал плечами:

— Конечно, новости впечатляют. Но я бы не стал торопиться. И со второй женщиной тоже не стал бы спешить… — Полковник вздохнул и продолжил: — До меня дошли сведения: инструктора сами жалуются — она пытается их соблазнить! Представляешь, что будет, если мы ее запустим в отряд? Искандер не проявляла интереса к мужчинам и за полгода никто не заподозрил, что она женщина. Эта выдаст себя в первый же рейд, я уверен.

Бредин потер висок:

— И ты только сейчас говоришь мне об этом!

— Сведения дошли до меня вчера. Давид прошла усиленную пятимесячную подготовку, но того результата, что был у Искандера за полтора месяца инструктора так и не добились. По-моему, она просто охотник за приключениями и все ее рассказы сущий бред! Что будем делать с Давидом теперь?

— Отправить в Афганистан, непосредственно в “Альфу”. Командиру негласно дать указания — отправлять в бой наравне с солдатами, прикрытия не давать. Нам ни к чему болтливая баба. Хорошо то, что она не знает об Искандере. Надеюсь, никто не проболтался, что она не первая?

— На этот счет можно не беспокоиться. Инструктора с большим опытом и умеют держать язык за зубами.

— Я собираюсь дать Искандеру отпуск. Все же полгода безвылазно среди мужиков, это срок не малый. Пусть побудет снова женщиной, съездит на родину. А доложить начальству, я считаю, надо! Четверо освобожденных и многие километры пройдены этой женщиной. Ее надо представлять к награде, а как наградишь, если о ней не знают? О второй неудачной попытке говорить не станем. Ну, что, пошли к генерал-лейтенанту…

— Ох и получим мы сейчас по шапке!..

Марина ехала домой. Пассажирский поезд мчал ее мимо городов и деревень. Стояла глухая ночь, но она не спала. Вышла из купе в коридор, отодвинул шторку на окне в сторону и смотрела на мелькавшие мимо огоньки. Часто ощупывала лицо, так как без маски чувствовала себя неуютно. Золотистые волосы, тщательно промытые и расчесанные, за восемь месяцев отросли до плеч. Она думала о том, как ее встретят дома. В Москве, кроме двух десятков писем от родителей, ей вручили три письма от Олега Татарникова. Капитан писал о возвращении Юрия Лозового, о его расспросах о ней, Маринке. Спрашивал, почему не пишет. В третьем письме объяснялся в любви и предлагал замуж. Вскользь Олег упомянул, что Лозовой стал каким-то странным и теперь рвется в Афганистан. Письмо пришло за два месяца до ее прилета в Россию.

Полковник Бредин, накануне отъезда, на собственной машине провез Степанову по магазинам: накупили колбасы, масла, конфет, майонеза и разных гостинцев. В общем всего того, что в маленьких городках давно исчезло с прилавков. За два дня до отъезда генерал-майор Зосимов вызвал ее к себе и вручил орден боевого Красного Знамени. Вечером, вместе с Брединым и Горчаковым, Марина “обмыла” награду в водке. Теперь орден лежал в сейфе начальника, вместе с документами. Подвыпившие полковники с интересом разглядывали ее. Бредин спросил:

— Если хочешь, можешь дослуживать здесь, в Москве. Все-таки Афганистан не парк Горького. Что решаешь? Ответ сейчас нужен…

Степанова твердо ответила:

— Здесь мне делать нечего, а там я пользу принесу. Разрешите вернуться в Афган?

Офицеры переглянулись. Горчаков вздохнул:

— Значит, не навоевалась? Один из инструкторов до сих пор о тебе вспоминает. Следом просился, в пару с тобой хотел. Влюбился парень…

Марина промолчала и разговор сам собой затих.

Около восьми утра она вылезла на знакомой станции. Поставила тяжеленные сумки на платформу и огляделась. Вокруг обнимались люди, шипение поезда и гул людских голосов слились в странную какофонию. Она не сразу заметила родные лица в привокзальной толпе: мать и отец встречали ее. Бестолково бегали по платформе. Маринка вспомнила, что забыла написать в телеграмме номер вагона. Крикнула:

— Мама! Папа! Я здесь!

Они сразу услышали родной голос и кинулись к ней, расталкивая народ. Мать обхватила ее за шею с плачем:

— Доченька!!! Какая же ты худая стала!

Отец обнял их обоих и только в эту минуту Марина заметила на его висках седину. В рыжеватых прокуренных усах тоже виднелись седые волоски. Когда первый порыв прошел. Елена Константиновна и Иван Николаевич подхватили Маринкины сумки:

— На площади машина ждет. Собинов выделил сразу, как только узнал, что ты приезжаешь. Зайти просил, когда отдохнешь.

В родительском доме почти ничего не изменилось. Разве что мебели прибавилось: они перевезли вещи из их с Сашей квартирки. Степанова прошлась по комнатам, дотрагиваясь пальцами до стульев и шкафов. Все было таким родным и знакомым. Родители следили за ней из-за стекла в дверях. Она долго стояла возле трельяжа, разглядывая себя в зеркало, пока не заметила испуганные глаза матери. Обернулась и слегка улыбнулась:

— Ты чего, мам?

— Словно чужая ведешь себя. Свое лицо в зеркале ты девчонкой столько не разглядывала, как сейчас. Мне показалось, что ты забыла его. Марина, ты на улицу в Москве совсем не выходишь?

— С чего ты взяла? Вон вчера за продуктами моталась…

— Ты бледная и волосы не выгоревшие, хотя лето прошло.

Маринка вздрогнула и решила, когда вернется в Москву, поговорить с Брединым, чтоб таких проколов больше не было. Пожала плечами:

— Вообще-то гулять некогда. Вам писала и то через пень-колоду. Работы много.

Отец спросил:

— Ты на радиостанции или просто на телеграфе?

Дочь спокойно ответила:

— На радиостанции.

— Лозовой прибегал. Допытывался, где ты, как? Он тебе не писал? Мы адрес давали.

— От Юрки писем не было, а вот Олег писал. Отвечать было некогда. Ну, ничего, я с ними встречусь, поговорим!

Иван Николаевич вздохнул:

— Не поговоришь. Оба в Афган ушли. Неделю назад проводили.

Марина села на стул у окна. Глупо спросила:

— Как, ушли? И меня не дождались?

— Кто же знал, что ты явишься. Татарников вообще считал, что ты не раньше, чем через год прибудешь.

Мать осторожно спросила:

— На сколько отпустили?

— Две недели пробуду. Поохочусь, на рыбалку схожу, вам помогу.

На самом деле ее отпустили на три недели. Она хотела слетать в Каунас и побывать на могиле мужа. Родителям сообщать о планах не хотела, чтобы не расстраивать. Отец спросил:

— В часть пойдешь?

— Обязательно. — Обернулась и как-то обыденно спросила: — Сына нашего, где похоронили?

Елена Константиновна побледнела. На лбу выступила испарина. Не желая того, всхлипнула:

— С прабабкой положили. Вместе на кладбище сходим, если захочешь.

— Мам, ты извини, я одна схожу. Я помню, где прабабушка похоронена.

— Смотрю, ты так и не переодела кольцо на левую руку…

Марина покачала головой:

— И не переодену. Я всегда его женой буду.

— Не зарекайся, Марина! Ты молоденькая, встретишь! Вокруг, наверняка, молодых ребят хватает…

Степанова вспомнила лица мотострелков в горах и кивнула:

— Хватает! Только я теперь другая…

Отец прервал тягостный разговор, скомандовав:

— Ну-ка, хватит о грустном! Гостью надо за стол сажать, а не баснями кормить!

На столе появилась бутылка красного вина и Марина впервые выпила в присутствии родителей. Заметила их наблюдающие взгляды. Вино подействовало на нее слабо, лишь раскраснелись щеки, а глаза смотрели трезво.

У четы Собиновых за время ее отсутствия появился прехорошенький мальчишка. Сам Петр Леонидович здорово изменился. Он помолодел внешне, похудел и выглядел очень хорошо. Марина застала его возле дома, качающего коляску и что-то напевающего. Он тихонько поздоровался с женщиной и приложив палец к губам, улыбаясь сказал:

— Спит, разбойник! Весь в меня, буйный! Настя пеленки стирает, а я вот во время обеда с ним гуляю.

— Как назвали?

— Сашкой!

Степанова побледнела и с трудом проглотила комок в горле. Подполковник сделал вид, что ничего не заметил, наклонился поближе. Огляделся по сторонам украдкой и выдал:

— Тебя ждали. Будешь крестной матерью у парня!

Сказано это было так, что женщина поняла — отказаться не удастся. Она кивнула:

— Хорошо, буду! Надеюсь, за две недели успеем?

Он приблизил свое лицо к ее:

— Успеем-то успеем! Только надо все это так провернуть, чтоб никто не знал. Влетит мне за крестины по первое число, сама знаешь! Настя настаивает. Не могу я против желания жены идти. А сам в церковь не пойду! Понимаешь?

— Понимаю! Крестным кто будет?