Евгений Сухов - Один против всех Страница 48

Взгляд у Росомахи потемнел.

— Верно. И что дальше?

— А ты не боишься потерять своего мальчика, когда он узнает о тебе всю правду? Понимаю, это жестоко, но таковы правила игры, Тамара, и их нужно принимать.

Вот уже и нет сильного нагловатого зверька с ощетинившейся рыжеватой шерстью, а есть обычная баба, мечтающая на излете короткого девичьего века заполучить для себя пусть крохотный, но выстраданный кусок счастья.

— Вы хотите, чтобы я забрала заявление. Что для этого нужно?

— Самую малость — подписать разрешение на изъятие заявления.

— И у кого, разрешите вас спросить? — подняла она глаза. Странно, но Шевцову показалось, что он вновь увидел задиристого зверька, готового царапнуть когтистой лапой своего обидчика.

— У начальника отделения, — спокойно ответил майор, подавая Сивковой чистый лист и авторучку.

Ручка быстро заскользила по бумаге.

— Число и подпись не забудьте, — ненавязчиво подсказал Шевцов.

Заявление было написано ровным крупным почерком, несмотря на торопливость, очень аккуратно. Шевцов с интересом посмотрел на Росомаху: если она делает так же качественно и другую работу, то завязавшееся знакомство можно бы и углубить.

— Ведь знала же, что выйдет как-нибудь так. — В гневе она подтолкнула лист бумаги, который, совершив нехитрый финт, успокоился под рукой Шевцова. — И дернуло меня у ментов защиты просить! Пользуйтесь!

Шевцов взял листок, быстро прочел и, одобрительно хмыкнув, сложил и сунул его в карман пиджака.

— Лети, птичка, только не особенно увлекайся полетами, а то там, куда ты воспаришь, слишком жарко, можно и крылышки опалить по неосторожности.

Росомаха поднялась и направилась к выходу.

— Послушай, Росомаха, советую тебе крепко подумать, прежде чем сделать очередную глупость. Твои хозяева, кажется, не догадываются, что у тебя есть клиенты на стороне. Насколько я знаю, это не одобряется. Хотя чисто по-человечески я понимаю твое желание иметь хорошо обеспеченную жизнь. Но ведь денежки текут мимо кассы. Так что предупреждаю тебя: если выкинешь что-нибудь, то о твоем… частном предпринимательстве сутенеры узнают в первую очередь. И еще вот что: если кому-нибудь станет известен наш разговор, то я тебя сдам Стасю Куликову. Да, это тот самый человек, которого ты узнала на фотографии.

Страха в глазах Росомахи Шевцов не увидел, скорее это был взгляд, полный самого настоящего презрения — как вы смеете сомневаться в честности порядочной девушки.

Не ответив на прощальное пожелание майора, она с силой распахнула дверь, и еще с минуту в длинном коридоре отделения раздавался удаляющийся стук каблучков.

— Детка, вокруг меня не так много преданных людей, как кажется. При первой же возможности они продадут меня даже не за тридцать сребреников, а за пятак! И поэтому я очень ценю обыкновенное человеческое общение. И способен многое сделать для людей, которых я люблю и которые, я надеюсь, любят меня, — не повышая голоса, произнес Стась.

— Но зачем нужно было резать этим бедным женщинам лица! — почти закричала Ольга.

— Дорогая моя, я не хочу, чтобы ты расстраивалась. — Люди, близко знавшие Стася, вряд ли могли подумать, что он способен на такую нежность. — То, что я делаю, все это для тебя, и я не хочу слышать, как тебя обижали… пусть даже в прошлой жизни.

Встретившись со Стасем Куликовым, Ольга многое приобрела и в первую очередь — уверенность в себе, чего не замечала за собой ранее. А тряпки, о которых она мечтала в девичестве, виделись ей такой безделицей, что не стоило и говорить. Ольга давно потеряла счет своим нарядам и могла менять по три костюма в день, а на деньги смотрела теперь без всяких эмоций, как кондитер на разноцветные фантики. И вместе с тем она потеряла немало: теперь она не могла бродить по улицам, как бывало раньше, а если все-таки выходила, за ней неотступно и угрюмо следовал широкоплечий белобрысый парень с длинными, как у орангутанга, руками. Он никогда не вынимал ладони из карманов плаща, и, даже не обладая богатой фантазией, можно было предположить, что сжимает он в них далеко не фигу.

Это был человек Стася. Говорили, что он нем. Возможно. Во всяком случае, Ольга ни разу не слышала его голоса и даже не пыталась его разговорить. Поначалу его присутствие смущало ее, это сродни тому, когда дама заходит в туалетную комнату, а галантный кавалер подглядывает за ней через неприкрытую дверь. Потом Ольга привыкла к его постоянному присутствию и даже смирилась с его тяжеловатым взглядом и неулыбчивым лицом, а позже и вовсе перестала замечать его, как это бывает с собачонкой, приставшей на улице и терпеливо семенящей следом.

Поэтому каждую прогулку в обществе Стася она воспринимала радостно.

Нельзя сказать, что последний год она чувствовала себя словно бы под домашним арестом. Были обычные развлечения: рестораны, где не в диковинку голые грации, танцующие между фужерами с шампанским, выезды на природу, где существовал свой традиционный набор — стрельба из автоматов по выпитым бутылкам, купание нагишом и прочие прелести. Но не редкость и походы в театры, до которых, как оказалось, Стась был весьма охоч, а в своей среде даже слыл театральным интеллектуалом.

Этот день стал именно таким, только в этот раз они направлялись на какую-то крупную светскую тусовку, где, как обещал Куликов, в компании дюжины известных политиков будет десятка полтора деятелей искусств: художники, писатели, поп-звезды. Мероприятие было ангажированным, под острый соус и великолепные отбивные нарождающаяся партия с импровизированной трибуны хотела запустить бациллу политики в светлые умы. Вряд ли им это удастся — голодное брюхо к учению глухо.

Куликов хотел пойти на это сборище не потому, что нуждался в общении. По характеру он был малоразговорчив, а если все-таки говорил, то его речь больше смахивала на разговор бравого генерала с необстрелянными солдатами. Ему просто были необходимы свежие ощущения, без них он высыхал. Нечто подобное испытывает наркоман, умирающий от ломки до тех пор, пока в его кровь не попадает очередная доза. Соседство с опасностью наполняло жизнь смыслом, и это был единственный наркотик, к которому Куликов оставался неравнодушен.

Взяв Ольгу под руку, Стась бережно вел ее через длинный коридор в просторный зал, где уже были расставлены столы со всякой снедью. Оттуда, на фоне негромкой мелодичной музыки, раздавалось бренчание металла, звон стекла и обрывки фраз. У самого порога, в дорогих серых костюмах, возвышались великовозрастные мальчики, они жизнерадостно улыбались каждому, будто рассчитывали на щедрые чаевые.

Со стороны Стась с Ольгой представлялись роскошной парой. Прямая осанка Ольги и глубокое декольте на ее бальном платье притянули к ней немало восторженных взглядов. Куликов видел успех Ольги и относился к нему обыкновенно, как человек, привыкший к тому, что ему достается все самое лучшее.

— А этих мальчиков, про которых я тебе рассказывала… ты их убил?

Ольга подняла глаза. Лицо Куликова выражало озабоченность и ни малейшего беспокойства. На нее смотрел человек, уверенный в своей правоте.

— Если я тебе скажу, ты мне все равно не поверишь… Может быть, ты устала от меня? Устала от моей опеки, так и скажи. Крикни, что рядом с тобой убийца… Признаюсь, я не безгрешен. Твои слова найдут должный отклик в сердцах нашей бравой милиции. Благо их здесь много, — показал он на двух молодых людей, стоящих у стены с рациями в руках. — Я сейчас нахожусь в розыске, и милиция будет тебе благодарна за поимку опасного преступника, может быть, даже дадут премию. Например, получишь какие-нибудь часы, а то и вовсе покажут по телевидению. Ты станешь знаменитостью, давай кричи! Я никуда не тороплюсь. Я даже не стану сопротивляться, обещаю тебе, если уж погибать, так по воле любимой женщины.

Куликов остановился в самом центре зала, освободил руку Ольги и застыл в ожидании. Сейчас, несмотря на близость, их разделяла пропасть.

Ольга молчала.

— Я хочу добавить, девочка, я действительно очень опасный человек. Но что бы я ни делал, к тебе это не имеет никакого отношения. Ты нужна мне, как никто из людей. И еще я должен тебе сказать, что дружбу с подобными мне не прощают. А теперь делай выбор и определяйся, с кем ты. Со мной или против меня. А хочешь, я тебе помогу в твоем выборе? — неожиданно любезно предложил Куликов. — Я буду считать до трех, если ты не определишься, то я сам сейчас же расскажу такое, за что меня позже упекут на вечную каторгу. Решай, девочка, — в голосе Стася появилась грусть, — я считаю… Раз… Два…

Крачковская достаточно хорошо знала Куликова, чтобы понять — он не шутит. После счета три он подойдет к милиционерам и, выставив руки для наручников, назовет себя. Такого признания будет вполне достаточно, чтобы в следующую минуту на него обратили взоры все присутствующие, а стражи порядка выволокли бы его из зала через плотную толпу любопытных.