Гарольд Койл - Крещение огнем Страница 48

Захваченный словами Диксона врасплох, Льюис помедлил, прежде чем ответить. Хотя сам он не раз использовал те же доводы и говорил то же самое, только другими словами, обвине­ние подполковника подействовало на него, как пощечина. Член конгресса и видная фиіура в Вашингтоне, он тоже был косвенно причастен к этому, олицетворяя собой и здравые, и абсурдные призывы, исходившие из этого города.

Диксон постарался скрыть усмешку: он видел, что Эда удивил и смутил его ответ. "Ничего, ты сам на это напросился", — подумал он. И все же не стоит забывать, что Льюис — член конгресса, а он, Диксон, — обычный подполковник, каких мно­го. Льюис — вершитель политики, а Диксон — простой вояка. Поэтому, стремясь ослабить возникшую между ними напряжен­ность, Диксон спросил:

—     Скажите, конгрессмен, вы никогда не изучали кампанию Литтл Биг Хорн?

Довольный, что подполковник сменил тему, Льюис с готовно­стью поддержал разговор.

—     Читать — читал, но серьезно никогда не изучал. А что?

—     В 1875 году у нас в стране были люди, которые считали, что индейцы представляют "помеху" для осуществления их пла­нов. По их мнению, индейцы напрасно занимали земли, богатые полезными ископаемыми. И вот для того чтобы обеспечить про­цветание страны и, между делом, нажиться самим, эти дей­ствовавшие "из лучших побуждений" сторонники кампании при­ложили максимум усилий, чтобы такую помеху устранить. Дабы ускорить ход событий, они сделали ставку на слепую ненависть, которую белая Америка питала к краснокожим дикарям. А в качестве орудия использовали армию Соединенных Штатов.

Льюис поднял руку.

—    Ладно, подполковник, можете не продолжать. Вы хотите сказать, что сегодняшние потомки прежних грабителей собира­ются развязать войну, и что защита своих границ — не оправда­ние?

—   Вовсе нет, — невозмутимо ответил Диксон. — У меня нет никаких оснований утверждать, будто кто-то в Соединенных Штатах пытается спровоцировать этот кризис. Я только хочу обратить ваше внимание на то, что есть люди, которые, руковод­ствуясь самыми лучшими намерениями, Используют свое влия­ние, чтобы оказать политическое давление на правительство и вынудить его к опрометчивым действиям, способным привести к самым непредсказуемым и плачевным последствиям.

—         Если это так, подполковник, то почему из всех военных только вы один так резко выступаете против этой операции?

Скотт снова встряхнул бутылку.

—        Можно найти сколько угодно причин, чтобы промолчать. Прежде всего, есть принцип: мы — солдаты, и наше дело — не рассуждать, а подчиняться приказам. Национальную политику вершат президент и Конгресс, а не мы, простые служаки. Вам же знакомо старое правило: получил приказ — выполняй.

—     Вы считаете, что это неверно?

—         Кто я такой, чтобы решать, что верно, а что — нет? Но мой долг сказать, что возможно, а что — невозможно. Видите ли, я верю в американскую военную машину. Но при этом не могу смотреть сквозь пальцы на недостойные' действия некото­рых людей в наших вооруженных силах. — По-прежнему держа в руке бутылку, Диксон наставил на Льюиса указательный па­лец. — Поймите, конгрессмен: каждый раз начиная боевые дей­ствия, мы тем самым оправдываем свое существование. Получая очередное задание, мы одной рукой отдаем честь, а другой тя­немся за новыми ассигнованиями: ведь пока у Соединенных Штатов нет врага или ощутимой военной угрозы, армия превра­щается в ненужную и дорогостоящую обузу. А малочисленная армия, не имеющая конкретных боевых задач, означает медлен­ное продвижение по служебной лестнице и сомнительные шан­сы добиться славы и почестей.

—     Я-то думал, что ваши бравые ребята довольствуются бес­корыстным исполнением долга.

Скотт хохотнул:

—       Если вы все еще в это верите, советую по возвращении просмотреть записи программ новостей, сделанные во время операций "Правое дело" и "Буря в пустыне". Тогда немало ко­мандиров и офицеров очень старались попасть на экраны теле­визоров, дабы "помочь" американской общественности разоб­раться в военных действиях. А потом, когда все закончилось, они, пожертвовав военной карьерой, вышли в отставку, чтобы разъезжать с рассказами о былых сражениях — не задаром, ра­зумеется. Нет, конгрессмен, от того, что вы наденете военную форму, ни самолюбие, ни личные интересы никуда не денутся. И хотя Мексика — не та империя зла, которой когда-то слыла Россия, получается, что на данный момент — это единственная стоящая добыча.

—      А что предлагаете вы? Сидеть сложа руки? И пусть нале­ты продолжаются? Ведь даже вы наверняка согласитесь с тем, что не найдется ни одного сенатора из юго-западных штатов, который бы захотел сидеть в Вашингтоне сложа руки, пока его избирателей убивают прямо на пороге дома. Потребность в пря­мых и решительных действиях становится слишком настоятель­ной, чтобы ее игнорировать. Такова политическая реальность, подполковник.

Диксон кивнул в знак согласия.

—       Это понятно. Именно так поступил Терри, когда в 1876 году выступил из Форта Авраама Линкольна в погоню за индей­цами сиу, и Першинг, который двинулся в Мексику, чтобы рас­правиться с Панчо Вильей. Мы пойдем, куда прикажут, и сдела­ем то, что от нас требуют. Однако это не значит, что мы посту­пим правильно и справедливо.

—      Вижу, вы — сторонник версии Панчо Вильи.

—       Вовсе нет. Правда, на мой взгляд, такой ход мыслей наи­более логичен, хотя никто и не может его доказать. Именно это, мистер конгрессмен, я и хотел бы подчеркнуть. Никто не может ни доказать, ни опровергнуть ни одну из версий, объясняющих рейды в приграничной полосе. Но, несмотря на отсутствие на­дежных доказательств, все так и грызут удила, требуя, чтобы армия сказала свое слово. А что, если после того, как пальба закончится, выяснится, что мы уложили не того парня? Что бу­дет с нами и с будущим обеих стран? Черт побери, сэр! Даже самому жестокому убийце в Соединенных Штатах сначала предъявляют исчерпывающие и неопровержимые доказательства, а потом уже карают по закону. Разве мы не должны предоста­вить мексиканскому народу такое право?

—        Мы с вами, подполковник Диксон, сейчас говорим не об уголовном праве. Здесь — не чистенький зал заседаний в каком- нибудь городке. Речь идет о реальной жизни, поэтому давайте посмотрим в глаза реальности. Мы имеем дело с политикой и национальными чувствами. И то, и другое может отличаться без­рассудством и непреклонностью. А если добавить сюда страх, да еще и полить этот страх изрядным количеством американской крови, как это делают те, кто совершают налеты на границе, логика окажется бессильна.

Скотт хотел ответить, когда сзади подошла Джен и положила руку ему на плечо. Чмокнув подполковника в щеку, она обрати­лась к Льюису:

—          Скотти не имеет ничего против нашей стратегии, пока она не забывает об обеде. Правда, милый?

Диксон смотрел на подругу. Ни в глазах, ни в интонации он не уловил никаких признаков тревоги. Взяв руку Джен, он под­нес ее к губам, легонько поцеловал и задержал в ладони.

—      Никак, ты набралась, дорогая?

Джен возмущенно вырвала руку.

—        Я? Набралась? Со мной такого не бывает, сэр. Это ваш генерал набрался. Я просто хочу есть, можно сказать, умираю с голода. И требую, чтобы меня накормили, причем немедленно.

Льюис, улыбаясь, смотрел на них, потом заметил:

—     Я и не знал, что вы женаты.

Усмотрев случай отделаться от конгрессмена, Диксон повер­нулся к нему.

—        Мы — женаты? Никоим образом, конгрессмен. Мы про­сто спим вместе.

Джен, подбоченясь и гневно сверкая глазами, с притворным возмущением набросилась на приятеля:

—       Скотт Б. Диксон, вы, кажется, позволили себе намекнуть, будто я — продажная женщина? — Потом она обратилась к Лью­ису. — Знаете, конгрессмен, что означает буква "Б" в его име­ни? Бесстыдник. И если он сию минуту не поведет меня обедать, чтобы хоть как-то загладить свою вину, то впредь она будет означать "бай-бай", то есть будь здоров, пока, адиос, адью — одним словом, прощай.

Диксон взглянул на Льюиса и беспомощно пожал плечами.

—       Мне ужасно жаль, конгрессмен, но долг зовет. Возможно, мы еще вернемся к этому разговору позже.

Льюис поднял стакан.