Павел Гейцман - Смертоносный груз «Гильдеборг» Страница 49

Я открыл глаза только на промежуточной посадке в Каире. Жгучий египетский воздух сжал алюминиевые стенки самолета. Бетонная полоса раскалилась. Ревизия двигателей и заправка топливом.

Мы дисциплинированно, по двое, промаршировали в транзитный зал. Еще четыре часа полета, и я — во Франкфурте. Но это неправда, это не могла быть правдой. Проснусь в стальном омуте или в тени бронетранспортера. Что означают четыре часа полета? Это много или мало? Где мерило достоверности, чему еще на свете можно верить? От рождения до смерти — только шаг или вечность?

Я пролистал некоторые газеты, но было слишком рано, они еще не могли принести сообщение о взрыве бомбы в Дар-эс-Саламе. Мир ведь был полон других бомб и больших трагедий. Движение в аэропорту меня ошеломило, я отвык от такого шума и количества людей. Меня начала охватывать подавленность и усталость. Отдохнул я, только когда мы снова начали круто подниматься вверх за заходящим солнцем.

Все обрушилось на меня перед самым финишем. Куда я возвращаюсь, что я там буду делать? Смелость, надежда и стремление начать все снова — растаяли. Возможно, это была депрессия от этого бешеного прыжка, неспособность приноровиться к такому темпу, справиться с тем, что он приносит.

Около десяти часов аэродромный автобус выбросил меня в неоновое сияние промокшего города.

Европа!

И до Праги — рукой подать. Но я никогда не чувствовал себя хуже, чем сейчас. Прямо ночью я выехал поездом в Гамбург. Только не остановиться, не выпасть из привычного темпа! Сделать все свои дела, исполнить все решения.

На улице не переставая лил дождь, это был не сияющий полдень, а тусклый сумрак. Напрасно я повторял до отвращения: я здесь, я здесь, я выжил, вернулся. Судостроительная верфь Кратцманна еще работала, ничего не изменилось.

А потом я смотрел в лицо жене покойного Гута. Что-то в них было общее, не знаю что, но они были похожи друг на друга.

— Так вы — господин Краус, — сказала с ласковой улыбкой Шарлотта Сейдл, когда я наконец взобрался на третий этаж на Бранфельдерштрассе и позвонил у двери. Небольшого роста, стройная, наверняка за сорок, но все еще с непреходящей женской привлекательностью.

— Вы проходите, я рада, когда меня навещает кто-нибудь из друзей Гута.

Жена моряка. Уютно обставленная квартира и вечное одиночество.

— Дочь, конечно, с удовольствием познакомилась бы с вами, но… — Она пожала плечами. — Возвращается с работы только вечером. Вам повезло, что вы не плыли вместе с ними… — И она снова улыбнулась смиренной, все заключающей в себе улыбкой. — Можно пригласить вас на обед? Сейчас будет готов. — Я неуверенно посмотрел на нее. Она говорила, как будто бы давно меня знала.

— У меня мало времени, — пробормотал я. — Я вернулся только вчера и хотел вас…

— Я не думала, что это будет так скоро. Недавно ко мне заходили старые товарищи Гута и сказали, что вы тоже обязательно придете. Вы или господин Шиппер. Господин Шиппер не вернулся с вами?

Тишина! Часы легко отстукивали время. Я изучал расцветку обоев, на стенах. Розовые с фиолетовым оттенком и слоновая кость.

— Не вернулся, — сказал я хрипло. Ледянящий ужас сдавил мне сердце. Старые товарищи Гута…

— Предлагали мне помощь, но страховая компания прилично рассчиталась с семьями погибших.

Напрасно я гнал через Африку, чтобы спасти себе жизнь. Ничего я, не спас, они гонятся за мной по пятам! Электронный мозг подсчитал, где они должны меня искать. Я испускаю гамма-лучи, любой детектор Гейгера-Мюллера меня обнаружит. В голове отчаянно вспыхивал сигнал тревоги. Я не мог его выключить. Со стены мне улыбался Гут, каким он был двадцать лет назад, в идущей ему форме военного моряка. Тогда они, видимо, познакомились, и мгновение прошлого сохранилось до сегодняшнего времени. Однако у меня в памяти был другой снимок, который останется там тоже не менее двадцати лет, но тот я не мог ей показать. Возможно, что и она не хотела бы его видеть. Зачем эксгумировать останки?

Я представлял себе все слишком просто, ошибался, плохо оценил ситуацию. Мир не хочет слышать о том, что случилось, никто о том не хочет слышать. Времени достаточно, когда еще возвестят трубы о страшном суде.

Я сжал ее руку. Она была теплой и будто знакомой. Рука того неприветливого и стареющего человека, которого я напрасно пытался понять. Что мы знали друг о друге — словно смотрели друг на друга в кривых зеркалах.

— Спасибо, я не буду обедать, я хотел только встретиться с вами, высказать свое соболезнование… — И я решительно направился к дверям. Она посмотрела на меня озадаченно.

Двери захлопнулись. Трясущимися пальцами я вытер лоб и сбежал по ступеням вниз. Господин Шиппер или господин Краус. Обо всем подумали. Я остановился у дверей дома и через приоткрытую створку на мгновение выглянул на улицу. Но не заметил ничего подозрительного. Улица была тихой, даже машин на стоянке тут было не слишком много.

А теперь она им позвонит, конечно, они об этом ее попросили. "Господин Краус здесь, уже приехал…"

Я решительно вышел из дома. Надо действовать быстро, быстрее, чем они!

Пропитанный водой небосвод и отдаленные гудки кораблей. Меня лихорадило. Я прибавил шагу. Дошел до самой Фердинандштрассе и только здесь остановил такси и поехал на вокзал. Как когда-то давно, когда я еще видел мир в изумительных красках, когда я езживал на субботу и воскресенье к Августе в Амстердам. Вечером могу быть на месте… Я пошел посмотреть расписание поездов. Около полуночи. Отлично! Я уж не допущу подобной ошибки, не пойду к Августе в квартиру, пойду в ее раздевалку в «Де-Пайпе»! Никто не должен меня заметить, никто не должен узнать об этом посещении. Может быть, это риск, но я должен на это отважиться. Должен сделать все, что в моих силах, поговорить с ней последний раз.

В вокзальном киоске я купил себе все американские газеты, которые продавались. Но напрасно я искал малейшее сообщение. Нигде не было даже упоминания ни о «Гильдеборг», ни о покушении на дар-эс-саламское агентство "Вашингтон Пост". Бомбы в Карачи, Лондоне, Риме и в Тель-Авиве. Все хотят взорвать друг друга, разорвать и взлететь на воздух. Только заряды у них слабые. Местным дилетантам не хватает груза «Гильдеборг».

Мысленно я пытался перенестись обратно, на расстояние тысячи километров. Проскользнуть в обломки канцелярии к Джосселе и посмотреть, что там делается. Вернулся ли Гиббонс? Нет, конечно, нет — я знал, что он не вернулся и никогда не вернется. "Генерал Торрес" отпустит его на свободу вместе с отбросами из камбуза где-нибудь в открытом море. Я знаю тот канал и решетку. Напрасно Джоссела звонит по телефону через океан. Господа из ее посольства уже опустили непроницаемую завесу — вплоть до окончательного расследования. Или, иначе сказать, до тех пор, пока ей тоже кто-нибудь не перережет горло!

Я вздрогнул. Это было бы ужасное преступление, и виноват в нем — я.

Осторожность! Я отвел взгляд от газетных страниц и осмотрелся. Будничный шум вокзального зала. Грязные плитки пола, кругом слякоть и вода. Никогда я не был в Африке, никогда не служил на «Гильдеборг»! Я параноик сошел с ума. В каждом пытаюсь распознать своего убийцу.

Вокзальное радио сообщило о скором Гамбург — Бремен — Утрехт — Амстердам. Я погрузился в поток пассажиров и пробивался по переходу к платформе.

Подходящий случай исчезнуть бесследно. Но напрасно успокаивал я сам себя, я был охвачен страхом.

Скорый громыхал по зеленой плодородной низменности. Фруктовые сады и поля. Я тупо смотрел из окна на фермерские усадьбы. Последний раз я ехал так с Гутом, ничто не изменилось с того времени, местность вокруг, события остались теми же.

Навещу Августу, и конец, хватит! Перейду Рубикон! Как порядочный буду топать по утрам к либеньским судоверфям. Директором, вероятно, меня не сделают, но сваривать могу там так же, как и здесь. С меня хватит. О головокружительных мечтах речь уже давно не идет. Есть вещи главные и второстепенные, незначительные и большие. Я из-за тех, второстепенных, не видел главные. И только теперь, когда дело идет о моей жизни, вслепую определяю их размеры.

Я скользнул взглядом по лицам в купе. Почти пусто, кто сейчас ездит поездом. Могу ли я себе позволить поспать? Я уткнул голову в пальто и в кармане ощутил вес пистолета. Надо от него избавиться, теперь он мне уже не потребуется. При случайном контроле меня могут арестовать за незаконное ношение оружия.

На улице безнадежно лил дождь, затяжной холодный дождь. Снова я стоял под окном бунгало на окраине Уанки и трясся от холода. Корнелия, бледная и сокрушенная, жалась к стене. Ожидание!

Я попытался воскресить в памяти лицо Августы, но оно куда-то исчезло, ускользнуло. Осталась только неясная плоскость. Я не мог себе представить собственную жену. Эти два слова звучали для меня нереально и чуждо. Они уже давно потеряли содержание, не имели формы, ничего не выражали. Неожиданно мне пришло в голову, что она, скорее всего, за меня получила пенсию, что она, собственно, вдова… Вот будет неожиданность, когда я восстану из мертвых!