Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора Страница 5

Шум воды в душе прекратился. Это было скверно: Глебу вовсе не хотелось, чтобы Ирина, выйдя из ванной, увидела то, что могла увидеть в эту минуту. Еще меньше ему хотелось, чтобы она вбежала в комнату и попала на мушку засевшему в доме напротив отморозку. А впрочем…

Скосив глаза, он посмотрел на электрические часы, которые как ни в чем не бывало тихонько тикали на комоде. Если верить этому прибору, у которого не было никаких причин лгать, Глеб валялся на полу за креслом уже почти четыре минуты. Независимо от того, попал в цель или нет, профессионал за это время должен был удалиться от своего огневого рубежа на очень приличное расстояние. То же сделал бы и дилетант, пребывающий в здравом рассудке. Но что, если там, на чердаке, действительно псих? Тогда дело плохо; правда, если там псих, и если Ирина, выйдя из душа, бросится спасать лежащего на полу с окровавленной головой супруга, может стать еще хуже – так, что дальше некуда.

Да какого черта, мысленно сказал Глеб и встал, готовый в любое мгновение рыбкой нырнуть под стол.

И, как и следовало ожидать, ничего не случилось.

Тогда он снял испачканную футболку, наскоро обтер ею лицо, подошел к окну и, став так, чтобы его не было видно с улицы, задернул занавеску, прикрыв продырявленное пулями стекло.

В ванной щелкнула дверная задвижка. Ирина, на ходу вытирая волосы махровым полотенцем, вошла в комнату и остановилась, увидев винную лужу на ковре, мокрую скатерть с завернутыми в нее осколками бутылочного стекла на подлокотнике придвинутого к стене кресла и полуголого мужа, который старательно вытирал стол скомканной футболкой.

– Что это ты здесь устроил? – подозрительно осведомилась она.

– Руки-крюки, – с виноватой улыбкой ответил Глеб. – Штопора не нашел, хотел открыть бутылку старым солдатским способом – ладонью по донышку, и готово. А она возьми и лопни! Прямо вдребезги, даже лоб поцарапал, гляди… Что за народ эти французы! Даже на стекле экономят, бутылки от неосторожного взгляда разбиваются… В суд на них, что ли, подать? В Гаагский, понимаешь ли, трибунал…

Ахнув, Ирина бросилась к чемодану за аптечкой и захлопотала над кровоточащей царапиной. Йод, как и положено йоду, щипался, Сиверов шипел и стонал, очень довольный тем, что занятая делом Ирина не видит, как колышется от сквозняка занавеска на плотно закрытом окне.

Глава 2

Ветер гнал по небу рваные клочья облаков – авангард наступающего со стороны Европы грозового фронта. Ветер был сильный, порывистый, он глухо шумел в кронах деревьев и морщил темную речную воду. Мелкая волна беспорядочно плескалась о низкий берег; тростник шуршал, как папиросная бумага, в которую неумелая хозяйка заворачивает и все никак не может завернуть свежий пирог. Ветер с разбега наваливался грудью на прибрежные заросли ивняка, и те с протестующим шелестом клонились к земле, показывая серебристую изнанку длинных, заостренных, как наконечники копий, листьев, отчего по темной зелени кустарника пробегали светлые волны.

Изжелта-зеленая, похожая на темное бутылочное стекло вода равнинной речки плескалась о корму легкой дюралевой моторки. Лодка была до половины вытащена на мокрый песок крошечного, с трех сторон обрамленного зарослями тростника и ивняком пляжа. Мощный японский мотор был поднят, с одной из лопастей гребного винта свисал бурый клок мертвых водорослей. При не слишком внимательном взгляде со стороны реки разрисованный камуфляжными полосами и пятнами корпус лодки сливался с пестрым фоном береговой растительности – так же, как и одетый в новенький камуфляж без каких-либо знаков различия человек, который, сидя боком на борту моторки, курил сигарету и, глазея по сторонам, стряхивал пепел в ямку, продавленную в сыром песке каблуком резинового болотного сапога. Там, в ямке, лежало уже целых три окурка: человек прибыл к месту встречи заблаговременно, чтобы успеть хорошенько осмотреться и убедиться в отсутствии засады.

Четвертая по счету сигарета была выкурена приблизительно наполовину, когда сквозь шелест листвы и заунывный посвист ветра пробился новый звук – неровное, сердитое рычание двигателя штурмующей многочисленные неровности малоезжего ухабистого проселка машины. Человек насторожился, вслушиваясь в этот звук, бросил окурок в ямку и одним движением ноги прикопал белевшие на ее дне свидетельства своего длительного пребывания на берегу. Рука, протянувшись за спину, легла на цевье прислоненного к борту лодки карабина, глаза внимательно прищурились, а поза неуловимо переменилась, сделавшись напряженной, как у мелкого хищника, еще не успевшего разобраться, кто издает послышавшийся ему шорох – добыча, которую следует поймать, или более крупный и сильный зверь, от которого надлежит спасаться бегством.

Гул мотора перестал приближаться и сменил тональность, перейдя в ровное урчание холостых оборотов. Заскрежетали шестерни коробки передач, движок сердито взвыл, захрустели, ломаясь под колесами, ветки – машина разворачивалась на скрытом кустами пятачке травянистой почвы. Рука, лежавшая на цевье карабина, расслабилась, убралась и потянулась к нагрудному кармашку камуфляжной куртки за очередной сигаретой, но человек передумал курить: выкурено было уже и так предостаточно, да и характер предстоящих занятий не располагал к длительным перекурам.

Звук работающего двигателя усилился. Кусты, почти совсем заполонившие дорогу, и в лучшие времена вряд ли способную претендовать на то, чтобы считаться оживленной, раздвинулись с шорохом и треском, и из них медленно, осторожно показалась густо облепленная грязью и припорошенная пылью корма легкового «уазика». Номерной знак на ней отсутствовал, а из покрышки прикрепленного к заднему борту запасного колеса был выдран приличных размеров треугольный клок резины – чем, несомненно, и объяснялась уже начавшая беспокоить лодочника задержка в пути.

Лодочник встал и, подняв руку, заставил машину остановиться раньше, чем ее задние колеса увязли в пропитанном водой песке, откуда потом их было бы весьма проблематично извлечь. «Уазик» замер, подмигнув тусклыми из-за толстого слоя грязи тормозными огнями; снова заскрежетали шестеренки, белые фонари заднего хода погасли, двигатель чихнул и замолчал.

Захлопали дверцы, и на пляж, уклоняясь от раскачиваемых ветром, норовящих хлестнуть по лицу ивовых ветвей, вышли трое мужчин, одетых, как и лодочник, в камуфляжные костюмы различного покроя и расцветки. Это относительное разнообразие вкупе с отсутствием погон, петлиц, нашивок и прочей армейской мишуры прямо указывало на то, что костюмы не получены на складе вещевого довольствия некоей войсковой части, а приобретены в разное время в разных торговых точках как часть рыбацкого или охотничьего – короче говоря, походного – снаряжения. Охотничьи ножи в ножнах тоже были разные по размеру и форме, и носили их по-разному – один висел у своего хозяина на правом бедре, другой слева на животе, а третий – в одной из многочисленных петель камуфляжного жилета, почти под мышкой. Зато длинноносые АК-74 с ложами из шероховатого черного пластика выглядели так, словно их недавно извлекли из одного ящика и едва успели освободить от заводской смазки.

– Здорово, сталкер! – приветствовал лодочника один из вновь прибывших.

– Здоровеньки булы, – с ярко выраженным украинским акцентом откликнулся «сталкер», поочередно пожимая всем троим руки.

Ладонь у него была твердая, как доска, и шершавая от ороговевших мозолей. Прикасаясь к ней, гостям из более благополучных регионов было трудно отделаться от мысли, что вместе с микробами, которыми люди привычно обмениваются при рукопожатии, они получают еще и дозу радиоактивного облучения, размеры которой напрямую зависят от того, где побывал, чем занимался и что употреблял в пищу собеседник накануне встречи. Здесь, на окраине Припятского радиационного заповедника, возможность обзавестись лучевой болезнью приходилось учитывать наряду со множеством других, столь же неприятных возможностей. Но кто не рискует, тот не выигрывает, да и радиационный черт на поверку оказался не так страшен, как его малевали в свое время – разумеется, если соблюдать осторожность и не дразнить его, суясь туда, куда лучше не соваться.

– Как добрались? – поинтересовался «сталкер».

Он был невысокий, худой и жилистый, со смуглой кожей и густой смоляной шевелюрой – одним словом, цыгановатый. Когда он говорил или улыбался (что случалось достаточно редко), во рту у него вспыхивал неуместно ярким блеском любовно отполированной нержавеющей стали впечатляющий набор железных зубов. Обручального кольца он не носил, зато в вырезе надетой на голое тело камуфляжной куртки поблескивал золотой православный крест на цепочке того же металла. На поясе, оттягивая его книзу, болтался устрашающего вида саперный тесак в исцарапанных ножнах, с которым соседствовали три подсумка с обоймами для карабина – проверенной временем, архаичной, но безотказной укороченной версии трехлинейной винтовки Мосина.