Андрей Дышев - Темная лошадка Страница 5

Мимо нас проплыл вниз встречный вагон. Тенгиз, вскинув автомат, послал ему вслед очередь. Люди одновременно вздрогнули и переступили с ноги на ногу. В вагоне запахло кислой пороховой гарью. Тенгиз заметил, как заложники отреагировали на автоматную очередь. Ему это понравилось, он не смог сдержать улыбки. Подняв автомат над головой, для чего-то несколько раз клацнул лепестком предохранителя.

– Нет у нее удостоверения, что летать умеет, – сказал Бэл, проверив оставшиеся карманы дамочки, которые оказались пустыми.

– Нету, – совершенно серьезно подтвердила Лариса и отрицательно покачала головой.

– Это плохо, – помрачнел Тенгиз, выплевывая окурок в проем. – Тогда запустим переводчика.

– Какого еще переводчика? – уточнил Бэл.

– А вот этого! – ткнул мне стволом в живот Тенгиз. – Раз за бабу заступился, пусть вместо нее и прыгает… Ну, ты готов, сокол?

Тенгиз смотрел на меня своими карими зрачками с мутными, красноватыми белками, какие бывают от недосыпания или пьянства. Он старался не моргать и хотел, чтобы я не выдержал его взгляда и первым опустил глаза. Мне же было легко рассматривать вблизи лицо этого человека. Когда так, в упор, рассматриваешь какого-нибудь неоднозначного субъекта, всегда удивляешься: оказывается, он самый обыкновенный – и губы у него потресканные, и зубы подпорчены, и под глазом смазанное грязное пятно.

– Ну что? – не выдержал Тенгиз и оттолкнул меня стволом автомата. – Что пялишься? Может, хочешь, чтобы я к тебе по-немецки обратился?.. Гитлер капут, дранг нах остен! Быстро сигай вниз и изображай полет «Мессершмитта» над Сталинградом!

Он думал о себе, что остроумен и, ожидая реакции Бэла, повернул лицо в его сторону. Бэл помог Тенгизу и усмехнулся. Мэд вдруг стала вздрагивать, словно ее одолела неудержимая икота, и я увидел, что по ее щекам текут слезы.

– Nein, nein, es ist unnotig! Dass ihn in Ruhe! [6]

Тенгиз, продолжая невыносимо фальшиво играть самоуверенного и остроумного хозяина нашей судьбы, склонился над мокрым лицом немки и, рассматривая его, произнес:

– Ни хрена не понимаю, чего она хочет. Курлы-мурлы, шихт-михт… Ну-ка, полиглот, – перевел он взгляд на меня. – Переведи!

– Она просит, чтобы вы оставили ее в покое.

Мэд молча крутила головой и крепко держала меня за руку.

– У нее же марки должны быть, Бэл! – громко, почти криком сказал Тенгиз. Когда он кричал, он выглядел не таким жалким. – Как мы об этом сразу не подумали!.. А ну-ка, Ева Браун, хэндыхох! Финансируй возведение памятника героям обороны Эльбруса!

– Оставь ее, – не глядя, приказал Бэл, взялся за поручень и выглянул наружу. – Причаливаем к «Кругозору»!

Двуглавый конус Эльбруса исчез за мутной шторой облаков. Чем выше мы поднимались, тем заметнее усиливался ветер. Под его порывами вагон стал раскачиваться, трос скрипел, стонал, гулко гудел, ударяясь о конструкции опор. Вагон, снижая скорость, въехал в «карман» между бетонными стенами и остановился у платформы. Никто не вышел его встретить, хотя на станции был дежурный технарь, и он не мог не знать, что несколько минут назад канатная дорога была включена.

Бэл соскочил на платформу. В опущенной руке он нес автомат, другой держал лямку рюкзака. Он шел к двери свободно и, в отличие от Тенгиза, не был напряжен. Здесь, на станции «Кругозор», на высоте более трех тысяч метров, ему некого было опасаться. Милиция осталась внизу, а подняться сюда без помощи канатки могли только специально подготовленные люди, но и на это у них ушло бы не меньше трех часов.

Мелкий и сухой, как соль, снег кружился вокруг ботинок Бэла. Порывы ветра, спиралью затягивая снежную пыль в небо, пригоршнями кидали ледяные иглы нам в лица. Тенгиз заворчал и втянул лысую голову в плечи. Мы молча ждали своей участи.

Я смутно представлял, что может произойти с нами в ближайшие часы, но был уверен, что ждать помощи не следует. Насколько я мог судить, террористы действовали, как полные идиоты, и потому прогнозировать их дальнейшее поведение было бессмысленно.

Дверь открылась. Бэл качнул стволом автомата.

– Гони!

Нас перевели через коридор на другую платформу. Отсюда вагон ходил еще выше, на станцию «Мир». Там были комнаты для ночлега, чем-то напоминающие гостиничные номера, кафе и гараж для гусеничных машин. Выше «Мира» протянулась канатно-кресельная линия, почти достигающая ледовой базы. Других маршрутов в этом районе не было.

– Вы знаете эти места? – вполголоса спросил меня Дима. Мягкая и объемная, как воздушный шарик, Ирэн склонила голову в нашу сторону. Она искала середину – ту невидимую точку, откуда можно было бы услышать разговор Эда с любовницей и мой ответ на вопрос Димы.

– Выше – станция «Мир», – ответил я.

– А еще выше?

– Ледовая база.

– А позвонить с ледовой базы можно? – спросил меня Эд.

Я отрицательно покачал головой.

– База! – фыркнул он. – Что за база без связи! Дыра! Каменный век! На горнолыжных курортах Швейцарии позвонить можно хоть с Сен-Бернара, хоть с Симплона.

– А ты был в Швейцарии, Эдька?! – воскликнула подруга, на мгновение забыв про голод.

Они говорили слишком громко и могли привлечь внимание Тенгиза. Я не хотел, чтобы террористов заинтересовал тот же вопрос. В моем вагончике на базе была радиостанция, по которой можно было связаться с дежурным контрольно-спасательного отряда Тырныауза и с моими ребятами – Чаком Касимовым и Глебом Литвиновым. Станцией я пользовался редко, аккумуляторы для нее получал еще реже, потому вероятность надежной связи была невысока, и все же.

Бэл запрыгнул в вагон, махнул кому-то рукой, и вагон тотчас отчалил от платформы. Нас окружала молочно-белая мгла, и лишь только стук колес на опорах и жесткое раскачивание воздушного экипажа свидетельствовали о том, что мы движемся, а не висим в каком-то странном пространстве, где нет ни верха, ни низа, потому как оно бесконечно во все стороны.

Глава 6

ЦИНИЧНАЯ, МЕРКАНТИЛЬНАЯ ДУШОНКА! Каюсь, более всего я опасался за жизнь Илоны, но не потому, что мною управляли высокие чувства, вроде долга или человеколюбия. Илона была внучкой богатого предпринимателя, сама владела каким-то совершенно ломовым замком в Вейсенбурге, и с какой бы яростью я ни натравливал на себя совесть, упрекая за мздоимство и расчетливость, все равно на душе становилось тепло: если все обойдется и я доставлю внучку дедушке в полном порядке, старый вояка не останется передо мной в долгу.

Я взял Мэд за руку и слегка сжал ее. Немка подняла глаза, измученные увиденным и воображаемыми картинами будущего, и слабо ответила на мое рукопожатие.

– Все будет зер гут, – сказал я и, пожалуй, впервые с момента нашей встречи на станции Азау улыбнулся естественно. Это получилось легко и без натяжки. Для того чтобы оставаться самим собой в трудные минуты жизни, Карнеги советует заняться заботой о ближних. Меркантильная сторона моего сердца увлеклась перекачкой крови, а второй половиной, предназначенной для любви, я искренне пожалел Мэд.

Молодой человек, вызвавший недоумение среди заложников очень даже нормальным поступком, страдал от холода и непонимания. Он держался в стороне от нас, невольно кучкующихся в центре вагона, где, казалось, было теплее и безопаснее, чем у заклеенных снегом окон. Он напоминал неудачника, терзаемого комплексом вечной вины за все плохое, что происходит в мире, включая ненастную погоду и экономический хаос, и сейчас, возможно, остро переживал свой благородный порыв, терзал душу обвинениями в свой адрес и еще больше уходил в себя. Он был единственным в вагоне, кто не был одет соответственно климату и особенностям Приэльбрусья. В брюках и тонкой синтепоновой куртке в горы не ездят, и я не мог понять, какого черта он оказался в рейсовом Терскольском автобусе, который обычно заполняют только местные жители да фанаты горных лыж.

На очередной опоре нас хорошо тряхнуло, и я сделал вид, что потерял равновесие, ухватился за боковой поручень и оказался рядом с молодым человеком.

– Как зовут? – спросил я.

Молодой человек глянул на меня. Снег на его очках растаял, и теперь на стеклах дрожали капли, будто человек плакал сквозь очки.

– Глушков, – ответил он и сразу отвернулся к окну.

– Замерз, Глушков?

Он не ответил и лишь повел плечами.

– Когда поднимемся на «Мир», я постараюсь добыть тебе какую-нибудь одежку, – сказал я.

Бэл повернул голову в нашу сторону.

– Эй, ты! – лениво пригрозил он. – Закрой рот.

– Этот парень плохо одет, – ответил я. – Он замерз.

– Тогда отдай ему свой пуховик! – визгливо вставил Тенгиз. – Позаботься о ближнем, вошь кукурузная! Или слабо?

Он, пританцовывая на месте, уставился на меня. Его физиономия излучала улыбку участника какой-то идиотской телеигры, типа «Выбери друга» или «Угадай, чей зад». Я пожалел о том, что начал с ним разговор. Выходило, что я проявлял добродетель лишь в доказательство своего благородства, и все же расстегнул замок на куртке и стащил ее с себя.