Антон Кротков - Африканский штрафбат Страница 50

– Как тебя занесло в это проклятое место? – поинтересовался командир наёмников. – Чтобы приехать сюда по доброй воле, нужен действительно сильный мотив.

Борис едва заметно ухмыльнулся и пояснил, что устал жить на скромную пенсию и потому решил тряхнуть стариной. Хан понимающе кивнул, подтвердив, что ему нужны хорошие лётчики, вот только работу он может предложить с определённой спецификой.

– Придётся лить напалм и химические реагенты на мирные деревни, расстреливать с бреющего полёта женщин, детей, стриков. Надеюсь, тебя это не смущает?

У Нефёдова желваки заходили на скулах. Ироничное настроение с него как ветром сдуло, ответил он очень серьёзно:

– Я постараюсь делать своё дело чистыми руками. А насчёт остального… Я солдат. Но всегда воевал за идею. Настало время попробовать заработать своим ремеслом, чтобы было с чем встретить старость. Надеюсь, теперь у вас действительно не будет перебоев с выдачей жалованья?

Хан, прищурившись, разглядывал человека, которого он всегда уважал за данный Богом талант лётчика и настоящий мужской характер.

– Как говорят у вас в России: может, хватит Ваньку валять? Хоть мы и не виделись много лет, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты здесь из-за денег.

«А вот я тебя не узнаю! – захотелось в этот момент откровенно признаться Борису. – Офицер, к какой бы армии он не принадлежал, никогда не должен унижаться до собственноручной бесчестной расправы над подчинённым».

Так случилось, что во всех войнах, в которых им пришлось участвовать, они были врагами. Тем не менее, для Бориса Хан всегда оставался одним из учителей, сформировавших его, как личность. Поэтому Нефёдоу было крайне неприятно пережить очередное разочарование в нём. Хотя он и понимал, что многолетняя служба гитлеровскому режиму не могла не оставить в характере старого германского лётчика свой тёмный след. Да и психология наёмника кардинально отличается от менталитета армейского офицера. Военный вождь полукриминального войска обязан обладать качествами жестокого, и если нужно бесчестного к своим врагам пиратского капитана, иначе ему не удержать своих «джентльменов удачи» в повиновении.

В любом случае оставалось принимать этого человека таким, каков он есть. Без помощи Хана Нефёдов не мог обойтись в своих поисках сына. А для того, чтобы объяснить ему истинную причину своего приезда и сделать своим союзником, Борис сперва напомнил немцу об одной прошлой истории:

– Надеюсь, ты не забыл, что я помог твоей невесте вытащить тебя из места похуже, чем этот «курорт». И твоя девушка готова была ради тебя даже ехать в Сибирь, которую вы немцы считаете адом. Мой нынешний мотив примерно такой же.

Хан понимающе покачал головой и заметил:

– Что ж, тогда это действительно сильный повод, чтобы оказаться здесь. Хотя чёртов африканский климат перенесёт не каждый…

Бориса пожал плечами.

– Африка – не самое худшее место, где нам с тобою приходилось бывать: против лихорадки существуют прививки, а к климату я уже почти привык. По-моему, зимой 1943 года под Сталинградом было пострашней, а? Впрочем, вам – истребителям тогда не так сильно досталось от нас, как пилотам транспортных «Юнкерсов», которые пытались по приказу Геринга организовать воздушный мост между окружённой армией фельдмаршала Паульса и «большой землёй».

Хан натянуто улыбнулся краешками губ бывшему противнику по Восточному фронту, но мысли его сейчас были совсем о другом. Нефёдов всколыхнул в его памяти болезненные воспоминания.

В самом конце войны в Корее завербовавшегося в американские ВВС бывшего полконика Люфтваффе сбили. Раненый он попал в плен – вначале к северокорейцам, а те после нескольких допросов передали лётчика русским.

Всего через 98 дней после того, как истребитель Хана срезала пушечная очередь МиГ-15, состоялось подписание мирного договора, а вскоре начался обмен военнопленными. Но бывший гитлеровский Ас, поступивший на службу к американским агрессорам, не мог рассчитывать на то, что с ним поступят, как с обычным военнопленным. Все документальные доказательства того, что он не погиб при крушении своего «Сейбра», а успел катапультироваться и был живым захвачен солдатами противника, были надёжно похоронены в секретных архивах.

Пленника немного подлечили и вывезли в СССР. Около года его продержали на Лубянке. Всё это время лётчика таскали на допросы, которые могли продолжаться целую ночь. В камере-одиночке Макс быстро почувствовал себя «железной маской». Он содержался в особой тюрьме МГБ под русской фамилией Бочкарёв. Ему не полагались свидания и передачи. Он был лишён возможности подать о себе весточку родным, чтобы хотя бы сообщить им, что жив.

Когда из пленника выжали все необходимые сведения, его осудили на четверть века каторжных работ и отправили в ГУЛАГ. Причём суд проходил без участия адвоката, прямо на территории тюрьмы. Арестанта завели в небольшую комнату и поставили перед покрытым кумачом столом, за которым под огромным портретом Сталина восседали трое офицеров госбезопасности. Тот, что сидел в центре, сразу зачитал «гражданину Бочкарёву» приговор. Узник готовился к тому, что его обвинят в военных преступлениях, в контрреволюции, в чём угодно, но никак не в порче социалистического имущества! Его – потомственного аристократа, полковника ВВС, имеющего на счету полтораста сбитых русских самолётов, осудили по той же статье, что и какого-нибудь русского забулдыгу-колхозника, утопившего по пьяной лавочке свой трактор в окрестном пруду!

Тогда он ещё был другим человеком, и потому страшно оскорбился. Чувствуя себя униженным, бесправный зек даже подал апелляцию в высшую инстанцию с требованием расстрелять себя!

Офицерская кожа начала слезать с него на пятидесятиградусном морозе под оскорбления и издевательства со стороны охранников и блатных. Советский концлагерь, куда он попал, находился за полярным кругом. Условия существования заключённых были просто ужасающими. После войны пресса открыла западным немцам глаза на то, что творилось у них в тылу, пока они воевали. Так что Хан в какой-то мере мог сравнивать гитлеровским концлагерь с русским. Они стоили друг друга! Обе системы были рассчитаны на то, чтобы прежде вытравить из заключенного душу, ещё некоторое время позволив его биологической оболочке просуществовать и поработать – в одном случае на Великую Германии, в другом во имя торжества Социализма.

Впрочем, Максу ещё повезло, что он попал в лагерь, в котором отбывало срок много «фашистов» – бывших власовцев, полицаев, эсэсовцев-прибалтов – всех тех, кто в годы оккупации так или иначе сотрудничал с новыми властями. На их фоне бывший фашистский лётчик, умеющий бегло разговаривать по-русски, не сильно выделялся. Ему даже удалось со временем стать бригадиром. Вот тогда-то характер недавнего офицера и чистоплюя-аристократа начал эволюционировать в нечто более приспособленное к суровым условиям мира, где всем заправляют жестокие биологические законы естественного отбора.

Чтобы выжить самому и обеспечить пайкой лучших работников своей артели приходилось на ходу учиться звериной хитрости и жестокости. Вместо пижонского офицерского стека Макс стал носить стальной прут – на местном лагерном жаргоне «планомер». Им он безжалостно крушил рёбра и пробивал черепа тех, кто не хотел или не мог выполнить дневную норму.

На должности надсмотрщика над рабами немец быстро понял: невозможно заставить смертельно уставших голодных людей на пределе сил работать на сорокаградусном морозе в пургу, если говорить с ними интеллигентно. И Макс быстро научился виртуозно материться по-русски. Требовалось топтать слабых, чтобы выжили сильные – самый работоспособный костяк бригады. Обладатели крепких мускулов должны были получать достаточно хлеба, тогда был в порядке их бригадир.

Первое время Макса ещё терзали угрызения совести. Он даже добился от начальства, чтобы погибших по его вине зэков не выбрасывали за лагерную проходную на растерзание лесному зверью, а по-людски хоронили в гробах. Но на выдалбливание в вечной мерзлоте могил члены бригады тратили бесценные калории, которых могло элементарно не хватить в ожесточённой борьбе (которое здесь именовалось соцсоревнованием) с другими бригадами за дополнительный премиальный паёк. Поэтому вскоре Хан перестал обращать внимание на голос совести.

Но зато со временем, когда удалось очистить команду от «человеческого балласта», в бригаде Макса уже была самая низкая смертность и лучшие пайки. Так как они регулярно побеждали в социалистическом соревновании, Макса и его людей регулярно поощряли разными льготами.

Удерживаясь у власти, немец сохранял надежду на возвращение в мир свободных людей. Сам о том не подозревая, он готовил себя к новой жизни профессионального наёмника, способного без колебаний ткнуть в бок ножом конкурента, после чего вытереть о его одежду испачканное в крови лезвие и спокойно, порезать им колбасу и хлеб.