Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед Страница 50

– Акушера, как ты выразился, Фома.

– И удачно выразился, между прочим. В общем, этого твоего «акушера» ты минутой раньше расписал так, будто это не человек, а целое надзирающее управление с полубожественными возможностями. В самом деле, Слава – ну не всевидящее же он божество и не товарищ Берия!

– Ну, про товарища Берию ты лучше – поаккуратнее, – спокойно сказал Розов. – А то я через тестя близок к небесам, так что будет откуда падать, и будет ведь больно. Я хотел бы сказать…

Что все-таки хотел сказать следователь Розов, осталось неизвестным, потому что зазвонил телефон, и Ростислав Ростиславович схватил трубку с той энергией, с какой голодный тигр хватает брошенный ему кусок мяса:

– Да!

В трубке коротко брякнул голос:

– Сегодня, поезд Симферополь – Москва. Он уезжает. Не упустите.

– Кто уезжает? – заорал Розов. – Куда уезжает? В Москву? Кто это говорит?.. Кто – это – го….

В трубке несколько мгновений продержалась хрупкая тишина, а потом полились короткие гудки. Следователь Розов выдохнул:

– Ну вот!.. Только помянули, и пожалуйста!..

– Кто звонил?

– А черт его знает! Сдается мне, из этой кодлы, которая вертит нами, как пацан дохлой кошкой… Во сколько уходит поезд Симферополь – Москва? Или их несколько?

– Один раз в день. Кажется, в пятнадцать тридцать.

– Через пятнадцать минут… Надо звонить в Симферопольское управление!

– А кто уезжает?

– Черт, дьявол!.. – заорал Розов, совершенно теряя контроль над собой. Давненько его не видел таким эксперт Фомин.

…Уезжал Мастодонт. Он сам удивился, что вышел из дома Лаши Гогоберидзе не только живым, но и почти здоровым, преобразившимся. За две недели, прошедшие с момента чистки его организма «доктором» Снежиным, он скинул едва ли не тридцать килограммов, похудел; ушла его хваленая залихватская походка – на нее банально не хватало сил. Родная мать, гречанка Мастриди, наверно, не признала бы Мастодонта в этом высоком и сутулом, опирающемся на палочку человеке в очках и шляпе. В сером пиджаке. В сапогах. Одетом безо всякого шика. Вялом. С повисшими щеками и с медленными, как у серьезно переболевшего человека, затухающими движениями.

Очки присоветовал Мастодонту Лед.

– Поезжай, – выговорил он.

– А что это ты вдруг такой добрый? – напоследок спросил уже не очень Большой Маст. – Не добил, а, напротив, выходил?

– Ты себя сам добьешь, – серьезно ответил Лед. – Своей жизнью. Прощай, Юра.

– Прощай, Илья, – тихо ответил вор в законе.

Он сел в купе за полчаса до отправления поезда. Еще никого не было, и Мастодонт, положив на полку свой немудреный скарб, стал смотреть в окно. Заглянул проводник, тут же ушел. Потом вошел попутчик. Мастодонт даже не взглянул на него, а попутчик весело сказал:

– Хорошая компания! До Москвы?

Мастодонт не ответил. Он даже не повернул головы.

– Значит, не до Москвы, – сказал попутчик совершенно иным голосом и, вдруг упав на сиденье рядом с Мастом и обняв его за плечи левой рукой, правой аккуратно всадил в печень длинный нож. – Не до Москвы, – повторил он, – тут останешься…

Мастодонт повернул голову и увидел длинное, смуглое, исхудавшее, заросшее щетиной лицо Джебраила Гатагова. Гавана улыбался. Ничто не удивило Большого Маста ни в этой улыбке, ни в появлении Гаваны в этом купе. Мастодонт просто спросил ровным голосом:

– Кто навел?

– Да какие-то суки, – хрипло сказал Гатагов. – Наверняка из твоих бывших. Подошел какой-то маленький человек и сказал, что ты уезжаешь на таком-то поезде, в таком-то вагоне, в таком-то купе, в такое-то время. Дескать, в Москву, и больше не вернешься. Когда я резонно поинтересовался у этого клоуна, кто он таков и почему в курсе, мне сзади двинули по башке. Аккуратно так, со знанием дела.

– А-а, маленький человек? – слабеющим голосом выговорил Мастодонт, и все поплыло у него перед глазами. – Очень интересная личность… Это… это он тогда… на серпантине… завалил… это человек… Льда…

Гавана подскочил как ужаленный.

– Что-о-о-о? – закричал он. – Это он завалил на серпантине Льда? Откуда ты знаешь? Откуда? Подожди! Не надо! В ад ты еще успеешь!.. Не…

Мастодонт смотрел на него обессмыслившимися, стекленеющими глазами и оседал по стене. В тот самый момент, когда он говорил про «ад» и про «успеешь», Большой Маст умер. Гавана знал, как и куда наносить удар…

На вопли Гаваны в купе заглянул проводник и остолбенел при виде Мастодонта, на светлом пиджаке которого расплывалось огромное кровавое пятно. Он охнул, и тотчас же Гавана, выдернув нож из тела Большого Маста, попытался было дотянуться и до случайного свидетеля. К счастью для себя, проводник оказался проворным. Он отделался неглубоко пропоротым плечом и, вереща, помчался по вагону. Гавана вылетел вслед за ним и, отбросив окровавленный нож, опрометью бросился к тамбуру. Он выскочил из вагона, расталкивая пассажиров с баулами, сумками, саквояжами, и уже на перроне натолкнулся на двух вооруженных милиционеров. Гатагов оскалил зубы. С кончиков его пальцев капала кровь Мастодонта. Что-то первородно-дикое было в этом небритом, окровавленном, весело скалящемся человеке. Что-то первобытное и страшное. Он только успел чуть присесть, как для прыжка, как сотрудник угро вырвал из кобуры пистолет и дважды выстрелил ему в сердце.

6. Москва, месяц спустя

– Здравия желаю, товарищ майор!

– Уже подполковник… Кто это говорит?

– С очередным, товарищ подполковник! Это Каледин.

– Илюха? Ты в Москве? Ну, порадовал! А я наводил справки – тебя вроде посадили…

– Было дело. Треху впаяли.

– За что?

– Ну, было бы за что, двадцать пять дали бы. А так – отсидел, и на свободу с чистой совестью.

– Вот и отлично. Заходи ко мне! Кстати… а откуда ты знаешь мой телефон?

– Ну как же, в прошлом году в Калуге случайно столкнулись, разве не помнишь? Ты тогда еще спешил, времени только парой фраз перекинуться было.

– Ну да, помню, конечно… Да. Молодец, что позвонил. Если что, и остановишься, может?

– Я подумаю. А что, не боязно уголовников на постой пускать? Что скажут соседи, если что?

– Мои соседи по квартире, – отчетливо сказал подполковник Санаев, – тыловые крысы и шкуры. Меня их мнение не интересует. А своего боевого товарища, пусть он хоть трижды судимый, я всегда рад видеть. Ты откуда звонишь?

– Да с Киевского вокзала пока. Я не один, со мной двое друзей.

– Друзей? – переспросил бывший командир Каледина. В его голосе прозвучало что-то вроде подозрения, но он тут же отбросил это постыдное сомнение: – Ну конечно! И друзей приму.

– А говоришь, не боишься вписывать уголовников, Васильич, – усмехнулся Лед. – Да ладно, одного ты знаешь, подполковник, – Ванька Снежин, снайпер из твоей роты.

– А-а, Сугроб? – обрадовался Санаев. – Рад, рад буду повидать курилку! Чем он сейчас занят? Не с нар, надеюсь?

– Нет, он пока не удосужился… А второй – я тебе про него рассказывал, ученый-археолог.

– А, это тот, который хотел раскапывать какого-то там древнего царя?

– Тамерлана. Он самый.

– Ну, приятно поговорить с образованным и культурным человеком, – ухмыльнулся подполковник Санаев. – Ладно, приходи. У меня для тебя будет сюрприз, кстати. Не знаю, приятный или не особо, но уж примешь как данность. Жизнь – она штука веселая и неожиданная.

– Это точно, – сказал Каледин и вдруг вспомнил затопленную баржу в порту Ванино и ледяные огни прожекторов, слепящих и выжигающих глаза. – Ладно. К вечеру будем. Можешь уже бежать за водкой.

– У меня и так есть…

Санаев жил в центре, на Сретенке, в огромной коммунальной квартире, и занимал тут две комнаты. Каледин, Снежин и Вишневецкий застали его в момент подготовки к визиту гостей: он нарезал огурчики, гремел банками с тушенкой и жарил на сале картошку. При появлении Льда и его спутников соседка Санаева, огромная толстая бабища с заплывшими глазками, удалилась в свою комнату, покачивая глыбистыми бедрами.

– Ого! – сказал Илья. – Вот это Аврора! В смысле – крейсер, а не греческая богиня чего-то там…

– Утренней зари, – ввинтил неисправимый Вишневецкий. – Только римская, греческий аналог – Эос.

– Да и черт с ней! Ну, здравствуй, командир! Вот как привелось свидеться, – широко шагнул к подполковнику Каледин, и они от души, размашисто обнялись.

– Теперь я, – скромно подсказал Снежин.

– Здорово, сержант! А ты и не изменился, Ванька. И глаз так же щуришь. Что, не сбился прицел с фронтовых-то времен?

Перед глазами Снежина всплыл крымский серпантин, горящий «Опель Кадет» и человек, пытающийся выбраться из него. И бывший снайпер ответил коротко и решительно:

– Нет!

– А это твой историк? Здравствуйте, Борис Леонидо… Леонидович?