Евгений Сухов - Медвежатник Страница 51

— Как он выглядит?

— У меня имеется даже его фотография. Извольте взглянуть, — Макаров протянул небольшой снимок.

Аристов осторожно взял. С фотографии на него смотрел весьма недурной малый. Крепкое, самоуверенное выражение лица, чего не сумела стереть даже казенная рука фотографа. Очевидно, он знал себе цену и наверняка на каторге заработал немалый авторитет. Скорее всего, он был из «иванов», из тех самых, что запросто подминают под себя каторжан и разгуливают в окружении «рабов», готовых по первому цыканью хозяина броситься на обидчика.

Такого человека можно легко представить бредущим по темной московской улочке с «фомичом», сжимающим в крепких объятиях красавицу гувернантку, щедрым барином, расплачивающимся с цыганами за удалой пляс; и совсем немыслимо узреть его в качестве приказчика в какой-нибудь купеческой лавке. Человек, запечатленный на фотографии, был сам себе хозяин, о чем красноречиво свидетельствовали упрямые морщины в уголках губ.

И все-таки это был совершенно иной типаж, и к обстоятельному повествованию Алексея Ксенофонтовича он не имел никакого отношения. Агент Смердячий говорил о барине, изъясняющемся учеными словами, о тонколицем господине, поигрывающем тростью с набалдашником из слоновой кости, а с фотографии на него смотрел самый что ни на есть громила с рабочей окраины, по субботним дням балующийся водочкой, а по воскресеньям, скуки ради, готовый подраться где-нибудь на пустыре стенка на стенку.

Определенно разговор шел о двух разных людях. Но важно другое: оба они являются медвежатниками.

— Я не думаю, что этот человек сумел взломать Национальный банк, — наконец произнес Аристов. — Для этого нужно разбираться во многих технических вещах, что подразумевает весьма неплохое образование. А у этого господина, насколько я вас правильно понял, оно отсутствует?

— Точно так-с.

— Мы имеем дело с двумя разными людьми. Мой опыт мне подсказывает, что их пути должны пересечься. Медвежатники, как мы с вами знаем, — Аристов значительно посмотрел на Макарова, — короли преступного мира, и они всегда тянутся друг к другу, как два магнита. Это своего рода каста. Причем замкнутая. И я вам даже скажу большее: если мы выйдем на одного из них, то непременно отыщем и другого. Это нам с вами кажется, что Москва — большой город, но преступниками он уже давно поделен и разбит на многочисленные квадраты. Вы меня поняли?

— Разумеется, ваше сиятельство.

— Так вот, соберите всех своих агентов, дайте им словесное описание интересующего нас субъекта, и пускай они поищут его во всех малинах. Чует мое сердце, он должен проявиться.

— Слушаюсь. Разрешите идти?

— Ступайте, голубчик. Ступайте.

Макаров аккуратно собрал бумаги и бережно, как если бы это была фотография возлюбленной, уложил тюремный снимок в папку, после чего поднялся со своего места.

— Одну минуточку, — произнес Аристов, когда Макаров уже взялся за медную ручку. — Вы провели чистку в приемнике-распределителе?

— Так точно, ваше сиятельство.

— И что обнаружилось?

— Улов, прямо сказать, не очень богатый. В основном бродяги. Мы уже вывезли их за пределы Москвы. Но вы же знаете, что это за народ: не пройдет и недели, как они вернутся обратно. Затем отыскались трое городушников, они были в розыске. Двое фармазонщиков — те самые, что продали княгине Прониной фальшивые бриллианты в прошлом году.

— Помню, милейший, а как же, — качнул головой Аристов. — Княгиня дала описание преступников. У одного из них, кажется, на правой щеке крупная родинка, а у другого на верхней губе неровный шрам.

— Точно так, — отвечал Макаров, продолжая сжимать ручку. — Еще двое форточников, но это так, мелочь.

— Ладно, ступайте.

Макаров, слегка кивнув, прикрыл за собой дверь.

Телефонный звонок прозвучал неожиданно и заставил вздрогнуть.

— Слушаю, — поднял трубку Григорий Васильевич.

— Господин Аристов? — послышался начальственный голос.

— Да, а с кем, собственно, честь имею…

— Вы меня забыли, — голос неизвестного прозвучал почти обиженно. — А мне показалось, что мы с вами так обстоятельно переговорили, что вы должны были меня запомнить. Выходит, я ошибался.

— Послушайте, у меня не так много времени, чтобы пускаться в бессмысленные дискуссии, — начал терять терпение Аристов. — Что вам, собственно, от меня нужно?

— Помните, я вам говорил, что собираюсь ограбить Национальный банк?

— Так это вы?!

— Разумеется. Ну, наконец-то, вы меня узнали.

— Что вам нужно?

— А собственно, ничего. — Неизвестный говорил доброжелательно. — Просто я хотел вам сообщить, что выполнил свое обещание. Надеюсь, теперь вы поверили, что я и есть тот самый медвежатник.

Аристова бросило в жар. Теперь он нисколько не сомневался в том, что мягкий, приятный голос принадлежит преступнику, о котором говорит вся Москва и которого он сам разыскивает с небывалым рвением. Самое обидное заключалось в том, что медвежатник находился вне зоны досягаемости, как если бы звонок был с того света. Наверняка в это самое время губы грабителя перекосила самодовольная ухмылка — если это не так, тогда отчего он цедит слова, словно липкую слюну через щербатый рот?

— Предположим.

— Тогда, я думаю, нам стоит вернуться к нашему первоначальному предложению.

— О чем именно?

— Вы должны отпустить Парамона…

— Это шантаж?

— Боже упаси! — яростно завозмущался неизвестный. — Шантаж — это совсем иное. Вот, скажем, если бы вас застали в номерах «Пассажа» с девицей легкого поведения и при этом представили фотографии, запечатлевшие, так сказать, момент совокупления, директору департамента, — вот это, я понимаю, был бы шантаж. А так… Разговор двух деловых людей. Знаете что, уважаемый Григорий Васильевич, я позвоню вам несколько позже, думаю, у нас с вами найдется тема для разговоров.

Тотчас зазвучали короткие гудки. Аристов в раздражении бросил телефонную трубку — черт бы тебя побрал!

В дверь постучали. Это был Вольдемар. В безукоризненно отглаженном кителе он представлял собой воплощение надежности полицейского департамента. Каждый, кто смотрел на него, невольно задумывался о мощи государственной машины, которая без особого напряжения может стереть в муку самую твердую человеческую кость.

В этот час он обычно приносил корреспонденцию.

— Давайте сюда, — распорядился Аристов, хмуро посмотрев на адъютанта, находясь еще под впечатлением состоявшегося разговора.

Вольдемар положил пачку конвертов на край стола и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.

Внимание Аристова привлек темно-синий конверт. Внутри было что-то плотное, скорее всего картон. Обратного адреса не было. На конверте аккуратно выписаны его фамилия и звание. Подобные письма приносил курьер, и с ними полагалось знакомиться в первую очередь.

Аристов надорвал край конверта и вытряхнул из него содержимое. На стол упало несколько фотографий. Он взял одну из них. На ней был запечатлен крепкий мужчина в дорогом английском костюме. Боже! К лицу Аристова прилила кровь. В статном импозантном мужчине он узнал себя. Все бы ничего, если б не место, где был произведен снимок — у одного из самых приметных и дорогих борделей Москвы, находящегося под попечительством мадам Жозефины, в прошлом популярной шансонетки.

Конечно, подобное пребывание у столь известного заведения можно объяснить профессиональной необходимостью. Но уже следующая фотография должна была развеять все сомнения по поводу его нахождения в гнуснейшем притоне: он держал на коленях жрицу любви, и, судя по его довольной физиономии, такая близость доставляла ему немалое наслаждение. Даже этот эпизод можно было списать на невинную шутку «его сиятельства», если бы не одна маленькая деталь: Григорий Васильевич в этот раз находился при всем параде, даже аксельбанты пышными золотыми гроздьями свешивались через плечо, в то время как жрица любви предстала только в Евином наряде.

Самое обидное заключалось в том, что он толком так и не смог вспомнить, когда был сделан этот снимок. Подобных эпизодов в его жизни набиралось такое изрядное количество, что они смешались в его памяти в огромный спутанный клубок. Не исключено, что запечатленный момент имел место после крупной карточной игры, когда ему удалось сорвать немалый банк, и под впечатлением переполнявших его эмоций он нагрянул к своей старинной приятельнице мадам Жозефине. Может быть, подобный казус произошел после встречи государя императора, когда ему следовало явиться при параде и орденах. А немного позже, изрядно устав от великосветской официальности, он решил устроить себе разрядочку в одном из известнейших в Москве домов терпимости; благо женщины там мягкие и очень понимающие.