Стивен Хантер - «...И ад следовал за ним» Страница 51

Теперь светильники зажглись уже повсюду. Полумесяц сидел на полу с вывернутой челюстью. Его широкая черная грудь была покрыта алой пеной, вытекающей из многочисленных ран, которые Эрл успел нанести острием коряги.

— Ну же, верзила, иди сюда, давай закончим! — в ярости выкрикнул Эрл, обливаясь потом и кровью.

Его полностью обуяло безумие смертельной схватки. Он думал только о том, как сокрушить, уничтожить своего противника, но Полумесяц вместо того, чтобы идти на него, отступил назад, поднимая руку. Великан-негр попятился, пытаясь остановить кровотечение из рваных ран. На эту ночь с него было достаточно.

Эрл стоял, слегка покачиваясь, так как постепенно начинала давать знать о себе боль, временно притуплённая адреналином. Сильнее всего болели руки; костяшки пальцев были украшены кровью. Эрл несколько раз разжал и стиснул кулаки, ощущая обжигающую боль. Однако все кости, похоже, были целы. Обернувшись, он увидел на лицах негров, залитых светом светильников, неприкрытый ужас. Заключенные таращились на него, словно на жестокого, кровожадного зверя, только что родившегося среди них. До Эрла лишь сейчас дошло, что он весь забрызган кровью.

Он нащупал длинный порез на голове, и его пальцы окрасились алым. Эрл осмотрел левую руку, вспоротую ножом. Обе раны кровоточили. Раскрыв мешок, украденный из прачечной, Эрл достал чистую нательную рубаху, зубами разорвал ее по швам и быстро соорудил импровизированные повязки, останавливая кровотечение. Он понимал, что ни одна из ран не смертельна, однако чем меньше крови он потеряет, тем быстрее восстановит силы. Плохо, что у него нет рыболовной лески: в некоторых местах можно было бы наложить швы.

Вдруг Эрл услышал причитания:

— Мама! Мама! Я не хочу отправиться в «дом криков»! Мама, сделай так, чтобы меня не забрали в «дом криков»! Господи, только не «дом криков»!

Негр, нападавший на Эрла с ножом, пришел в себя и обнаружил, что умирает. Сбитый с ног ударом Эрла, он ухитрился напороться на собственный нож. Лезвие глубоко вошло в бедро. Рана кровоточила настолько сильно, что не вызывало сомнений: несчастный умрет от потери крови. Вокруг раненого стояли заключенные, завороженно глядя на мучения своего товарища.

— О Господь! — вопил молодой негр, беспомощно размахивая руками. — Избавь меня от такой смерти. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы меня не забрали в «дом криков»!

Похоже, никто не знал, как ему помочь. У Эрла перед глазами промелькнули военные воспоминания: молодые парни, кровь, горечь потери, нежелание поверить в то, что все произошло так быстро, оцепенение и растерянность оставшихся в живых. Все это было знакомо ему слишком хорошо.

Поднявшись на ноги, Эрл подошел к парню и опустился перед ним на корточки.

— Сильно ты порезался, сынок, — сказал он.

— Босс, не отдавайте меня им. Пожалуйста, умоляю вас именем Господа, не отдавайте меня.

— Успокойся. Чем меньше ты будешь кричать и дергаться, тем меньше крови потеряешь.

Эрл склонился над раной. Из нее торчал нож мясника со старой, отполированной руками рукояткой.

— Сынок, сейчас я вытащу нож из раны. Тебе будет больно, очень больно.

— Босс, помогите мне!

— Эй вы, ребята, — окликнул Эрл, — кто-нибудь, подойдите сюда. Дайте этому парню что-нибудь, во что можно вцепиться. Еще кто-нибудь пусть принесет тряпку, смоченную в холодной воде, и протрет ему лоб. Если он не успокоится, ему не выжить.

Заключенные суетливо бросились исполнять его распоряжения.

Как только раненого надежно ухватили, Эрл положил одну руку на мускулистое бедро, другой ухватился за рукоятку ножа, глубоко погруженного в рану, пенящуюся кровью, подмигнул парню — как он теперь разглядел, совсем еще мальчишке, каких ему вдоволь пришлось насмотреться на войне, — и резко выдернул лезвие. Молодой негр вздрогнул от пронзительной боли, но не издал ни звука.

Тотчас же кровотечение усилилось.

— Принесите мне шнурок, веревку или еще что-нибудь. Необходимо перетянуть артерию.

Кто-то отправился на поиски, однако кровь прибывала так быстро, что Эрл испугался, как бы не опоздать. Он осторожно раздвинул края раны.

— Поднесите сюда свет, чтобы было лучше видно!

Светильник опустили, и Эрл рассмотрел в глубине раны пульсирующую рассеченную артерию. Никакого зажима у него не было, поэтому он погрузил в рану руку и пережал тонкий сосуд двумя пальцами, перекрывая кровь.

— Он должен оставаться в таком положении до тех пор, пока бедолаге не окажут врачебную помощь.

— Раньше утра это не произойдет.

— Что ж, если нам удастся держать его неподвижно, теперь, когда я зажал этот брандспойт, парню, возможно, и удастся выкарабкаться.

— Ради чего? — спросил кто-то. — Ради того, чтобы вернуться сюда?

— В чем-то ты прав, дружище. И все же я сохраню этому мальчишке жизнь. Возможно, он еще увидит лучшие времена. А вам, ребята, предлагаю затянуть песню, как это у вас чертовски хорошо получается. Это поможет раненому продержаться лишнюю минуту-другую до прихода врача.

Негры затянули песню.

Глава 25

«Дорогая, должен тебе сказать, что условия жизни здесь самые примитивные. Однако после Африки и Азии приятно снова оказаться на родной земле, хотя штату Миссисипи предстоит еще проделать очень долгий путь, прежде чем он догонит остальные США».

Сэм сидел в уютном кожаном кресле в кабинете. Перед ним стояла чашка кофе и лежала стопка писем с военными штемпелями, написанных на больших листах тонкой бумаги, которые были сложены много раз так, чтобы получился маленький и удобный конверт, и подписаны на каждом сгибе: «ПОБЕДА».

Это было самое первое письмо, датированное 9 января 1943 года.

Доктор Стоун продолжал:

"Так странно, почему-то при слове «Миссисипи» я представлял себе жаркие, душные болота, цепочки негров, которые под палящим солнцем мотыгами обрабатывают плантации. Ждал, что буду повсюду натыкаться на сюжеты Уокера Эванса[25]. Увижу что-нибудь вроде «Воздадим же знаменитым». На самом деле здесь нет ничего похожего. Разумеется, здесь повсюду убогая грязь, отсталость, но сейчас тут холодно и сыро и, конечно же, невыносимо однообразно. Вокруг одна грязь и непроходимые леса или джунгли, не знаю, как это называется. Можно понять, почему здесь устроили колонию на месте старой плантации; вопрос заключается в том, зачем здесь кому-то понадоблюсь устраивать плантацию?"

Сэм был человек прилежный, аккуратный. Он внимательно прочитывал каждое письмо от начала до конца, время от времени делая пометки в блокноте. Сэм ничего не пропускал, старался не делать поспешных выводов и всеми силами пытался не обращать внимания на эмоциональное содержание писем, которое его нисколько не касалось.

Однако именно это, особенно в первых письмах, он замечал в первую очередь. Казалось, доктор и миссис Стоуны были... были, черт побери, идеальной супружеской парой. Приблизительно в то же время самому Сэму приходилось читать письма своих подчиненных, выполняя роль военного цензора, когда его артиллерийская батарея наступала в Италии, затем была переброшена в Англию, высадилась во Франции и неудержимо покатилась по Германии. Поэтому у него имелась отправная точка, однако Сэм быстро пришел к выводу, что никакого толку от нее все равно не было. Ибо если письма простых солдат были полны таких фраз: «Передай Люку, что он по-прежнему должен мне триста долларов, и я обязательно вспомню об этом после победы» и «Кто такой этот Боб, о котором ты мне постоянно пишешь? Ширли, я столько ночей подряд вынужден спать в холодной дыре, проклятые немцы стараются изо всех сил меня прикончить, и МНЕ СОВСЕМ НЕ НРАВИТСЯ читать о том, как какой-то Боб приглашает тебя на ужин в церковь», то Стоуны казались парой из кино: "Очень скучаю по тебе, дорогая, самая любимая, и горжусь работой, которой ты занимаешься в ОСОДВ[26]"; «Любовь моя, спасибо за последнее чудесное письмо. Меня нисколько не удивляет, что в вашем клубе любителей цветов идут такие жаркие политические баталии. Все карьеристы похожи друг на друга — что в военной медицине, что в клубе любителей цветов. Но тебя обязательно в следующий раз выберут казначеем, я в этом уверен».

Не в силах удержаться, Сэм записал в блокнот: «Отсутствует эмоциональная достоверность», сам точно не зная, что хотел этим сказать.

Время от времени, когда письма становились чересчур, по-голливудски сентиментальными, Сэм отрывался от чтения, тер переносицу, отпивал глоток кофе и обводил взглядом кабинет, стены которого были увешаны фотографиями, сделанными в затерянных уголках земного шара, куда великого филантропа забрасывала борьба за избавление мира от болезней. Фотографии, казавшиеся красочными, хотя на самом деле черно-белые, были чем-то похожи друг на друга: большой человек в белом халате и пробковом шлеме стоит в окружении маленьких человечков с различным цветом кожи и в различных одеяниях, наслаждаясь их поклонением и упиваясь сознанием собственной значимости. На некоторых снимках присутствовала и жена доктора Стоуна, неизменно красивая женщина, изящно одетая и уверенная в себе. Маленькие человечки были коричневые, черные, желтые, в самых разных, неописуемо любопытных нарядах: пышные головные уборы из перьев, скромные набедренные повязки, торжественные облачения, звериные шкуры, черные робы, иногда бледные, безвкусные мундиры лакеев на службе какой-нибудь колониальной державе. Среди фотографий, естественно, нашлось место и для почетных грамот и дипломов, некоторые из них были даже на английском. Во всех говорилось об одном и том же: о беззаветной самоотверженности доктора Стоуна, о его человеколюбии, мужестве врача. Собрание это было каким-то неправдоподобным, и Сэм, разглядывая его, чувствовал себя заурядным и никчемным. Ну да, он подбил несколько немецких танков и отправил за решетку или на электрический стул несколько нехороших парней в захолустном округе, затерявшемся на бескрайних просторах Соединенных Штатов Америки. Но что это в сравнении с такой великой, такой героической жизнью?