Андрей Таманцев - Рука Москвы Страница 52

— Позавчера, — поправил Томас.

— Да? Значит, позавчера.

— Почему же ты вернулась только вечером?

— Почему? — переспросила она. — А как ты думаешь, почему?

— Ты вмазалась.

— А почему я вмазалась? Потому что я не хочу в этом участвовать. Не хочу. Хватит с меня. Не хочу!

— Нет, — подумав, сказал Томас. — Все не так просто. Чтобы ввести меня в права наследования, нужно время. Многие месяцы. Мне объяснил это Краб. А он в этих делах сечет.

— Это ему нужны многие месяцы. А начальнику секретариата кабинета министров Эстонии хватит двух дней. Вот так, Томас Ребане. Теперь ты разрешишь мне уйти? Или ты все еще хочешь на мне жениться?

— Я уже ничего не хочу, — сказал он и забрался на кровать, натянул одеяло до подбородка, чтобы унять внезапный озноб то ли от холода, то ли от этого странного, тревожного разговора. — Что-то я от этой жизни немножко устал. Слишком сложная она для меня. Я тебя не держу. Дверь не заперта. Ты в норме. Если человек так рассуждает, значит он в норме. Больше я ничем не могу тебе помочь.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Да нет, — сказал он. — Я не хочу. Но этого вроде бы хочешь ты.

Рита молча забралась под одеяло.

— Скажи, что ты меня любишь, — через некоторое время попросила она.

— Я не знаю, что это такое, — признался Томас. — Я вдруг понял, что никого не любил. Наверное, и меня никто не любил.

— Соври, — сказала она. — Соври.

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Я тебя люблю, — не очень уверенно проговорил Томас, словно бы прислушиваясь к себе.

— Еще, — сказала она.

— Я тебя люблю, — повторил он и понял, что ему приятно произносить эти слова.

— Еще.

— Я тебя люблю.

— Еще!

— Я тебя люблю. Я люблю тебя. Я тебя люблю.

— Еще! Еще! Еще!

— Я тебя люблю. Рита Лоо, я тебя люблю.

— Выключи свет.

— Зачем?

— Я разденусь.

— О чем ты говоришь?! — поразился Томас. — Рита Лоо, это не женское дело!

Еще с ранней прыщавой юности, когда девчонки-сверстницы не позволяли почти ничего, но кое-что уже позволяли, не в силах противиться зову природы, Томас понял, что нет ничего пленительней ощущения, когда твои пальцы, преодолев слабое сопротивление резинки, проникают под девичьи трусики, бесконечно долго скользят по гладкой коже живота и вдруг — вдруг! — ощущают упругую жесткость волос.

Это счастливое, никогда не приедающееся от повторений изумление могло сравниться только с другим, таким же таинственным и непредсказуемым мигом, когда твоя напряженная плоть, скользящая по нежному лону, вдруг словно бы проваливается куда-то, оказывается в сладкой глубине, в сокровенной тайне, тайне из тайн, самой сокровенной и восхитительной тайне благословенного мира Господня. Только что этого не было и быть не могло и вдруг стало.

Стало. Стало. Стало. Стало.

И наградой тебе служат учащенное дыхание, бессвязный лепет или прикушенная губа, трепет ноздрей, впившиеся в твою спину ногти, взлетевшие, как лебеди, ножки и наконец сладостное содроганье женского тела, по которому, как по теплой земле после удара молнии, проходят затихающие раскаты грома.

Теплая летняя гроза над нивами и лугами.

Над лесами.

Над зелеными озерами.

Над полями поспевшей ржи.

Слава Тебе, Господи всемилостивейший, за то, что Ты сотворил Мужчину и Женщину, за то, что Ты сотворил Их.

Она сказала:

— Ты умеешь сделать женщину счастливой.

— Нет, — грустно ответил Томас. — Я умею сделать женщину довольной. Если бы я сумел сделать какую-нибудь женщину счастливой, я бы ее очень любил.

Она уснула. Это был уже настоящий сон. Томас понял, что он победил. Что он выиграл эту битву с Дьяволом. И оружием его была Любовь. Любовь, которую Он дал Мужчине и Женщине.

Которую Он дал Им.

Разбудил Томаса стук в дверь. В спальне было светло. На белых шторах лежали лучи раннего солнца. Томас поспешно натянул пижаму и выглянул. В холле стоял Сергей Пастухов.

— Одевайся. Ты нам нужен, — сказал он.

Томас растерянно оглянулся на Риту, разметавшую по подушке ржаные пряди.

— За ней присмотрят, — успокоил его Сергей. — Дядя Костя останется, он присмотрит. Побрейся. Надень серый сюртук, красную бабочку. Белый плащ. Никаких шляп.

— Почему? — спросил Томас.

— Чтобы тебя можно было сразу узнать.

Через пятнадцать минут Томас вышел из своей спальни. Его уже ждали Серж, Артист и Муха. На плече у Мухи висела небольшая спортивная сумка с надписью «Puma». В дверях гостиной стоял дядя Костя.

— Нормально, — оглядев Томаса, кивнул Серж.

Артист и Муха скрылись в глубине номера. Томас понял, что они хотят выйти из гостиницы по служебному ходу. Он хотел было пойти за ними, но Серж сказал:

— Нет, мы выйдем здесь.

Он уже открыл входную дверь, когда на пороге спальни появилась Рита, кутаясь в белый махровый халат.

— Ты уходишь? — спросила она. — Не уходи!

— Я скоро вернусь, — пообещал Томас. — Ни о чем не беспокойся, спи. С тобой побудут.

Рита перевела взгляд на дядю Костю и словно бы помертвела. Помертвел и Томас. Потому что до него вдруг дошло: то, что говорила Рита этой ночью, было правдой. Не все, конечно, но многое. Может быть, очень многое.

— Я давно заметил: если какой-то человек встретился тебе в жизни, с ним обязательно встретишься еще раз, — проговорил дядя Костя, обращаясь к застывшей в дверях спальни Рите. — Вот и мы встретились. Здравствуй, Лола.

Глава девятая

После нескольких дней ненастья в Таллин вернулась весна. Город был промыт и проветрен. Низкое утреннее солнце отражалось от влажного асфальта, слепило на поворотах.

Томас сидел на переднем сиденье «мазератти» рядом с Сергеем Пастуховым, который вел машину каким-то странным маршрутом, сворачивая с пустынного Пярнуского шоссе в узкие переулки, объезжая кварталы, снова возвращаясь на шоссе. Ранние прохожие только начали оживлять тротуары, торговцы поднимали шторы магазинных витрин.

Томас не узнавал своего города. Таким свежим, утренним, чистым он не видел Таллин уже очень давно. Он даже не помнил, когда его таким видел. Его Таллин был ночным городом. А в этом жили словно другие люди. Все трезвые. И от этого было ощущение, что он попал за границу.

Он хотел поделиться своим наблюдением с ребятами, но взглянул на хмурое лицо Пастухова, на сосредоточенные лица Артиста и Мухи, молча сидевших сзади и внимательно смотревших по сторонам, и не стал ничего говорить. Не стоило разрушать разговорами эту воцарившуюся в нем утреннюю умиротворенность. Из ночного мира, населенного адскими химерами, он вернулся в обычную жизнь, и эта жизнь ему нравилась. Она была хороша, как утро без похмелья. Она была прекрасна, как день без ломки. Да, прекрасна. А жизнь другая, темная, с остановившимся временем, с выглядывающим из углов усатым черепом генерала Мюйра, отодвинулась на задворки памяти и лишь изредка напоминала о себе каким-то беспокойством, ощущением чего-то непонятого, очень тревожного.

Не доезжая двух кварталов до перекрестка Пярнуского шоссе и бывшей улицы Кингисеппа, которую во что-то переименовали, но Томас не помнил во что, потому что этих переименований было слишком много, Серж свернул в арку старого дома. Артист молча вышел из машины, за ним вылез Муха, прихватив сумку с надписью «Puma». Они скрылись в глубине проходного двора с такой уверенностью в движениях, словно это был двор, который они знали с детства. Через четверть часа пиликнул мобильный телефон, закрепленный на передней панели. Пастухов нажал кнопку. Раздался голос Артиста:

— Порядок.

— Понял, — ответил Пастухов и кивнул Томасу, уступая ему место за рулем: — Садись. Дальше поедешь ты.

Томас не заставил себя упрашивать. Ему давно уже хотелось порулить этой шикарной тачкой. Но всего через квартал Серж сказал:

— Не гони. Паркуйся за синим «фиатом». Поставь так, чтобы можно было быстро уехать. Ключ оставь в замке зажигания.

Томас сдал тачку задом к бордюру между стоявшими вдоль тротуара машинами, заглушил движок и только тут сообразил, что этот многоэтажный дом, отделенный от улицы газоном с голыми черными липами, и есть дом, в котором живет Роза Марковна Штейн. А синий двухдверный «фиат браво» — это ее машина.

— Подождем, — сказал Сергей.

Он нажал клавишу, складывающую в гармошку и сдвигающую к багажнику крышу «мазератти», перебрался на заднее сиденье и расположился в свободной позе человека, который никуда не спешит, а наслаждается погожим весенним утром. Но перед этим повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть шоссе позади машины.

— Мы ждем Розу Марковну? — спросил Томас.

— Да.

— Тогда мы рано приехали. На работу она ездит к девяти. А езды до офиса двадцать минут.