Андрей Воронин - Спасатель. Серые волки Страница 53

Марта всегда, с самого детства, была педантична и не видела в этом ничего плохого. Но сейчас непредсказуемая, всегда выводившая ее из душевного равновесия безалаберность Липского вдруг показалась достойной зависти: по крайней мере, глядя, как он беспорядочно мельтешит, хватаясь то за одно, то за другое и оставляя за собой широкий извилистый след из разбросанных носков, засунутых в цветочные горшки окурков и блестящих, острых, как змеиное жало, статей, никто не усомнится в том, что он жив.

Переливая кофе из стеклянной колбы в тонкую фарфоровую чашку, она случайно посмотрела на телефон и досадливо оттопырила губу. Личная охрана – иногда один, а чаще всего два здоровенных, как шкафы, молодца, похожие на пингвинов в своих удушливо-черных костюмах и белоснежных сорочках, – начала таскаться за ней по пятам совсем недавно – после того, как она случайно обмолвилась Витольду о возможных неприятностях, связанных с… неважно с чем, но, вероятно, достаточно серьезных. Витольд не стал рвать на себе рубашку и медвежьим голосом реветь: «Кто-о-о?! Закопаю!!!» – а просто приставил к ней охрану. Вероятно, этим дело не ограничилось; возможно, он принял еще и другие, не столь очевидно бросающиеся в глаза меры. И если неотлучно следующая за ней охрана Марту просто раздражала, то эти таинственные – потому что неизвестно, есть они или нет и если да, то какие – меры ее откровенно пугали. В какой-то точке пространства и времени – возможно, не столь уж и отдаленной – они могли задеть тонкую сторожевую нить, и тогда…

Тогда все это могло кончиться очень скверно, и не только для Липского. Поименные списки сотрудников Генерального штаба, генеральной прокуратуры и депутатов обеих думских палат, собственноручно добытые Мартой, красноречиво и недвусмысленно свидетельствовали о калибре людей, на которых замахнулся этот сумасшедший, ее бывший супруг. Его слова о том, что эти списки будто бы нужны ему для рядового журналистского расследования, не имеющего отношения к убийству Валерия Французова и Елизаветы Соколкиной, были просто неуклюжей ложью. Врать Липский толком никогда не умел и давно оставил попытки обмануть Марту хотя бы в мелочах, не говоря уже о чем-то серьезном. Он бы и сейчас не стал пытаться, если бы во время того разговора не был так основательно навеселе. Словом, он солгал, и Марта была твердо уверена, что срочно понадобившиеся ему списки имеют-таки самое прямое отношение к двойному убийству в клинике. И если Липский знает (или хотя бы думает, что знает), что и зачем делает, ради чего рискует, то Витольд, оберегая Марту от грозящих ей загадочных неприятностей, может по неведению затронуть интересы кого-то, чье имя значится в пресловутых списках, и нажить неприятности для себя – не просто большие, а огромные.

Выходя из кухни с дымящейся чашкой в руке (потому что, как и Липский, любила пить кофе во время работы, но, в отличие от него, не имела привычки держать кофеварку на письменном столе), Марта прокручивала в уме способы остановить Андрея, заставить прекратить эту самоубийственную охоту на сановных саблезубых тигров. Переубедить? Уговорить? Обмануть? Принудить? А может быть, просто засадить на некоторое время в психушку? Пусть бы поразмыслил на досуге, поостыл, одумался… Ведь убьют же дурака!

Идя через просторную прихожую, она уже всерьез обдумывала этот вариант, представлявшийся ей самым удачным из всех, что приходили в голову до сих пор. Отчаянное положение требует отчаянных мер, разве нет? Конечно, продолжай он пить по-черному, все было бы намного проще, но связи и деньги в наше время делают настоящие чудеса. А если подключить к этому делу еще и Витольда, Липский и ахнуть не успеет, как очутится в уютной одноместной палате с обитыми мягким звукоизолирующим материалом стенами…

Конечно, это будет в высшей степени противозаконное насилие над личностью, которого Андрей, вполне возможно, никогда ей не простит. Но, в конце концов, это для его же блага! Пусть дуется сколько душе угодно, зато не придется организовывать его похороны…

Неожиданно прозвучавший звонок в дверь заставил ее вздрогнуть и изумленно приподнять брови: «Эт-т-то что еще такое?» По давно сложившейся, устоявшейся традиции звонку в дверь в этой квартире всегда предшествовал звонок по телефону, и первый следовал за вторым далеко не всегда, а лишь в тех случаях, когда Марта давала разрешение нанести ей личный визит на дому. Видимо, в данный момент имел место быть один из тех крайне редких случаев, когда в квартиру заглядывали облеченные какими-никакими официальными полномочиями посторонние лица: сотрудники управляющей компании, сантехники, электрики, контролеры… Или, скажем, участковый, который, зайдя как-то раз познакомиться с новой жиличкой, зачастил было с визитами, явно имея в виду более близкое знакомство, и был отшит в фирменной манере Марты Свирской: безупречно вежливо, предельно коротко и абсолютно недвусмысленно.

Звонок в дверь повторился и был куда более продолжительным и настойчивым, чем в первый раз. Марта вдруг преисполнилась крайне неприятной уверенности, что Липский наконец допрыгался и что за дверью стоит либо сотрудник уголовного розыска, явившийся сообщить, что Андрей найден мертвым, и выяснить, что ей известно о причинах убийства, либо киллер, посланный убрать ее на тот случай, если бывший супруг поделился с ней какой-то важной информацией.

В дверь продолжали трезвонить, да так упорно, прямо-таки истерично, словно где-то рядом случился пожар. Осторожно, чтобы не расплескать, поставив чашку на полочку под зеркалом, Марта на цыпочках подкралась к двери и посмотрела в глазок.

У нее разом отлегло от сердца. За дверью стоял не убийца и не полицейский, а сосед с первого этажа, седой, артистически заросший и при этом благообразный, как сосланный с неба на землю за какую-то провинность и основательно состарившийся ангел, Наум Яковлевич Шуткес – потомственный театральный художник, добрейший человек, образец изысканной вежливости и большой умница.

Несоответствие между всем, что Марта знала о Науме Яковлевиче, и непрекращающимся яростным трезвоном было таким разительным, что она не бросилась открывать, а осторожно спросила:

– Кто там?

Трезвон прекратился.

– А вы не видите?! – взвинченным голосом доведенного до крайности интеллигентного еврея воскликнул, почти взвизгнул Шуткес, без видимой необходимости указав на явную бессмысленность прозвучавшего вопроса. По лестничной клетке пошло гулять гулкое тревожное эхо. – Умоляю, Марта Яновна, открывайте скорее! Мы же с вами интеллигентные люди, нельзя же так, в самом деле! Вы нас варварски заливаете, буквально топите, а у меня картины – не мои, заметьте, а старых мастеров! Это же просто какая-то экологическая катастрофа!

– Какая катастрофа? – отпирая замок, растерянно пробормотала Марта. – Как это – заливаю? – уже в полный голос спросила она, распахнув дверь. – У меня все вы…

Она осеклась, пораженная произошедшей с Наумом Яковлевичем переменой. Художник больше не рвался в квартиру, чтобы броситься своей цыплячьей грудкой на фонтанирующую трубу, а стоял опустив плечи и понурив курчавую голову, что позволяло видеть загорелую плешь, поблескивающую среди седых кудрей, как желток яичницы-глазуньи.

– Простите, – успел сказать он, прежде чем какой-то человек, выступив из-за угла, одним движением смел его в сторону, как смятый фантик от конфеты.

«До чего глупо, – подумала Марта. – Какая примитивная уловка! Никогда не думала, что на нее попадусь…»

В следующее мгновение сильная мужская рука грубо ухватила ее за воротник халата и одним рывком легко, как морковку из рыхлой земли, выдернула из квартиры. Попытавшись вырваться и получив удар по лицу, который лишь с очень большой натяжкой можно было назвать пощечиной (тут намного больше подходило неблагозвучное слово «оплеуха»), Марта внесла маленькую, но существенную поправку: нет, не мужская рука, а волосатая конечность самца.

Увы, если это и могло как-то повлиять на ее судьбу, то далеко не самым благоприятным образом.

3

За окном, сверкая под ярким солнцем, насколько хватал глаз, синела Атлантика. Понизу ее обрамляла косматая, сочная зелень береговой пальмовой рощи; все цвета были неправдоподобно яркими, как на иллюстрации в детской книжке. Дом стоял на склоне горы, в сотне метров от высокого отвесного обрыва, о подножие которого бился океан. Шум прибоя сюда не долетал, и это было хорошо: с некоторых пор этот звук вызывал у Женьки Соколкина не самые приятные воспоминания. Врывающийся в открытое окно ветерок знакомо пах морем и еще чем-то неуловимо экзотическим – то ли местной зеленью, то ли просто Южной Америкой, в которой Женька, если честно, раньше даже и не мечтал побывать. Прежде, особенно после смерти отца, когда они с мамой ютились в подсобке пансионата для богатеньких алкоголиков и наркоманов, перебиваясь с хлеба на воду, Женька в полной мере разделял точку зрения, высказанную устами одного из его любимых литературных персонажей, Остапа Бендера: нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки тоже нет, все это сказочки наподобие «Звездных войн» или «Властелина Колец», где тоже хватает далеких стран и диковинных пейзажей.