Михаил Серегин - Контрольная молитва Страница 53

– Давай, – после краткого раздумья согласился Парфен.

Отец Василий откинулся назад на спинку, так, чтобы постоянно видеть лежащие в непосредственной близости от спрятанных под курткой пистолетов руки Парфена, и начал говорить. Он рассказал все с самого начала, с того человека с глазами из прошлого по кличке Корявый, сбитого на центральной улице Усть-Кудеяра бандитским «Опелем», опуская только то, что следовало опустить.

Парфен слушал не перебивая и отвлекся всего пару раз. Но, когда священник завершил, недоверчиво ухмыльнулся.

– Ты не все рассказал, поп.

– О том, что касается меня и тебя, я рассказал все, – спокойно возразил священник.

Некоторое время Парфен обдумывал ответ, затем боролся с собой и все-таки не утерпел.

– Знаешь, что я больше всего в вас, козлах, ненавижу?

– В ком «в нас»? – переспросил отец Василий.

– Во всех вас: ментах, попах, во всей вашей поганой масти.

– И что же это? – отца Василия изрядно удивило такое странное объединение ментов и попов в одну кучу.

– Вы навязываете нормальным людям ржавые, от начала козлиные законы. А нам это не надо.

Парфен говорил и говорил, но все эти аргументы отец Василий уже слышал, и не раз, еще в бытность Михаилом Шатуновым. И про «понятия» слышал, и про «настоящих людей». Но изъян подобных рассуждений был даже не в том, что те, кто искренне считает «понятия» своими, их периодически нарушают. Хуже всего, что в основе основ краеугольным камнем лежало: «человек человеку волк». И это была главная, самая страшная ложь, мешающая и близко подойти к обещанному Иисусом Царствию Божьему.

– Боже мой, – тихо сказал отец Василий, когда Парфен выдохся. – Как же ты боишься признать наличие божественного в человеке!

– Я ничего не боюсь, – сурово покачал головой Парфен.

– Хочешь узнать, с чего я начал свой путь к Богу? – посмотрел бандиту прямо в глаза отец Василий. Он уже знал, что у Парфена просто не хватит мужества сказать «нет». Потому что это будет означать его немедленное поражение.

– Ну?

– Я понял, что больше не хочу бояться правды, какой бы она ни была. Я понял, что хочу стать сильнее этого страха.

– Я не боюсь правды, – покачал головой Парфен и затравленно огляделся по сторонам. – Эй, ара! Водки неси!

– И ты сможешь прийти на исповедь?

– Не лови меня, поп! – засмеялся бандит, открывая мигом принесенную Анзором бутылку и разливая водку в два стакана: себе и попу. – Никого не касаются мои дела. Ни тебя, ни твоего Бога! Лучше выпей.

Отец Василий принял стакан, не чокаясь, опрокинул в себя и закусил чем-то из поставленной перед ним Верой тарелки.

– Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, – задумчиво процитировал он.

Парфен поперхнулся. Водка явно пошла не в то горло.

– Ты меня достал, поп! – с лютой ненавистью выдавил он. – Где ты видел добро?! – он почти орал. – Где оно?! Покажи!!! Я хочу посмотреть! В малолетке, когда меня, зеленого пацана, ваши вертухаи вчетвером дубинками колбасили?! Или у родительницы моей, когда она… – Он вдруг схватился за воротник и рванул его вниз так, что посыпались пуговицы. – Все вы добренькие только для того, чтобы ближнему своему в очко заехать! Все! Менты! Попы! Училки! Все!!!

Еще сидевшие на том конце шашлычной шоферы тихо поднялись и торопливо покинули столик. Заведение Анзора опустело совершенно. Только Вера да сам Анзор прятались от дождя в стороне от крытой тентом площадки, под жестяным козырьком мангала, подальше от своего страшного клиента. Они боялись уйти, но и стоять здесь было не лучше.

Отец Василий пытался возразить как-то мотивированно, но Парфен налил еще по одной, и разговор помчался по каким-то непредсказуемым закоулкам человеческой души, и когда они, после второй бутылки, до конца поняли один другого, на востоке уже занималась заря.

Парфен ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Он настолько погряз во зле, настолько сросся с ним, что теперь даже и не пытался маскироваться. Он стал настолько откровенен, что даже согласился с тем, что «понятия» глубоко антигуманны по всей свой сути.

Но это не стало победой священника, хотя правда все-таки дала всходы. Просто, как неизбежное логическое заключение сказанного им самим к утру, Парфен признал свое полное человеческое поражение.

– Люди по своей натуре, бля, козлы, – как сквозь силу выдавливал он, опустив глаза в стол. – Все! Ты! Я! Все! И с ними надо обращаться, как с козлами! Ты понял?!

– Да, люди греховны, – соглашался отец Василий. – Но у них есть путь к спасению.

– Никто не спасется, поп! – замотал головой из стороны в сторону Парфен. – Помяни мое слово! Никто!

На этом и застал их рассвет.

– Ладно, Саша, – сказал напоследок отец Василий. – Живи, как знаешь. Только помни, что ты сам выбрал этот путь; не вини других.

Парфен молча покивал головой, встал из-за стола и медленно пошел прочь, туда, где возле рощицы на той стороне трассы его всю ночь ждала черная, блестящая, огромная, как четырехспальная кровать, машина.

Еще по пути в храм отец Василий набрал Ольгин номер телефона.

– Все, Олюшка, – сказал он. – Можешь возвращаться домой.

– Слава Тебе, Господи, – заплакала в трубку жена. – Я так устала бояться!

Целый день отец Василий старался не дышать в сторону немногочисленных по причине дождливой погоды прихожан и все равно чувствовал, как несет от него жутким, концентрированным водочным перегаром. И встретивший священника первым церковный сторож Николай Петрович, и диакон Алексий, и даже бухгалтерша предлагали самые разные способы устранения этого ужасного запаха, но все было бесполезно. Скрыть последствия целой ночи сплошного «употребления» оказалось невозможно. И все равно отец Василий был почти счастлив – этой ночью он не только успешно решил проблему личной безопасности, но и заставил, пожалуй, одного из самых «черных» персонажей усть-кудеярской истории посмотреть на себя беспристрастно. Разумеется, пока ни о каком спасении души нераскаявшегося грешника Александра Парфенова не могло быть и речи, но он по крайней мере сорвал со своих очей пелену самообмана. А это уже немаловажно.

А в целом этот день прошел, как во сне. Впрочем, как и следующий, и следующий за следующим… Увидев, как в кухонном окне светлым пятнышком мелькает родное лицо, отец Василий потерял разум. Ураганом ворвался он в свой дом, схватил в объятия мягкое, сдобное тело своей любимой Олюшки и с тех пор практически ее не отпускал – разве что на тот промежуток времени, когда находился на службе.

– Солнышко мое! – жарко шептал он в розовое ухо своей молодой жены. – Как же я по тебе соскучился!

Он говорил ей это и в первый день, и во второй, и в третий, но каждый божий день эти слова оставались по-прежнему свежи. Наверное, потому, что были чистой правдой… Отец Василий страшно боялся, что пережитый страх как-то повлияет на Олюшкино здоровье и на состояние живущего в ней, еще мало похожего на человека, но уже столь драгоценного существа. Он боялся так сильно, что долго не рисковал даже спросить ее: «Как там?» Но Ольга чувствовала его состояние еще лучше, чем обычно, и все поняла без слов.

– Ты не переживай, Мишенька, – обласкала его своим лучистым влажным взглядом она. – С нами все в порядке…

– И слава Господу! – истово перекрестился он.

За окнами все лил и лил бесконечный дождь, и отец Василий совсем перестал ходить в храм пешком – не хотелось месить грязь; а похолодало так, что, когда он выходил по утрам во двор, изо рта шел отчетливо заметный пар. Но ему было тепло и уютно, Олюшка согревала его жизнь, наполняя каждый день любовью и заботой.

С той особенной ночи вообще все вокруг изменилось. Замечательно пошли дела в пацанячьей спортсекции, Костя выбил дополнительные средства на завершение капремонта больницы, а у Веры определенно начали складываться новые отношения с Анзором. Однажды она примчалась, вся сияющая, к ним в дом и говорила с Олюшкой часа четыре, пока не пришел со службы отец Василий. Судя по всему, череда испытаний, положенных Господом отцу Василию, завершилась, и он снова мог спокойно и уверенно нести свой крест.

В один из таких дней священник и узнал о предстоящем визите Козелкова в Усть-Кудеяр. Он зашел к бухгалтерше сразу после утренней службы и только хотел было сделать телевизор потише, как услышал знакомую фамилию. Диктор сообщал о рабочем визите специальной государственной комиссии в Поволжье. Перечислялись имена депутатов и работников аппарата, среди прочих прозвучала и фамилия Вадима Николаевича.

Отец Василий подсел поближе к телевизору и превратился в слух. Диктор быстро, почти скороговоркой, сказал о надвигающейся уборочной страде и прогнозах на урожай, об озабоченности правительства Федерации сохранностью зерна и перешел к другим новостям дня.