Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин Страница 54

Я провела много дней, не выходя из дома. На улице мне было страшно. И одной в квартире тоже.

Друзья узнали, что я страдаю, и пришли навестить меня. Они были рады меня увидеть спустя столько времени. Я тоже. Они разговаривали со мной очень ласково.

Как-то ночью мне приснилась Л. Она ползла в кухне по полу с разбитой головой и глазами, залитыми кровью. Она пыталась добраться до входной двери и звала Зигги. Я смотрела на нее, неспособная прийти ей на помощь.

Я проснулась в поту и села в постели. Ужас до утра не покидал меня.

Спустя пару недель я понемногу стала выходить.

Но если кто-то шел за мной или оказывался слишком близко у меня за спиной, переходила на другую сторону. Бывало, мне слышалось чье-то присутствие сзади (шуршание моего шарфа по кожаной куртке, щелканье пряжки ремня), тогда я резко оборачивалась и встречала пустоту. Мне казалось, что за мной шпионят, следят, я чувствовала себя замаранной. Я вздрагивала от малейшего шума, ощущала, как напряжены все мои мышцы. Я была уверена, что мне грозит неминуемая опасность, хотя не знала, какая именно, не знала, притаилась ли она во мне или подстерегает извне.

Во всякое время я открывала дверь своей квартиры со страхом в животе, уверенная, что наступит день, когда я обнаружу кого-то, кто подстерегает меня, сидя на диване или спрятавшись под кроватью, кто пришел, чтобы свести со мной счеты.

Луиза и Поль очень часто приезжали домой, чтобы повидать меня. Франсуа решил остаться в Париже, я отложила все писательские планы на потом.

Я вернулась в больницу Святого Людовика, чтобы сделать контрольный снимок. С меня сняли пластиковый сапог. Поначалу я не осмеливалась наступать на ногу. Но после двух-трех сеансов реабилитации стала ходить, не хромая.

В течение нескольких недель я продолжала слышать скрип или странные звуки на лестничной площадке. Я смотрела в глазок, никто не стоял под моей дверью. Я по-прежнему днем и ночью задергивала шторы, как только возвращалась домой. Мне пришло в голову, что Л. могла спрятать в моей квартире микрофоны и видеокамеры. Я щупала везде: под столами, под подушками, в осветительных приборах и во всех углах. Чтобы проверить.

Все эти ощущения можно было расценить как последствия психологической травмы или как проявление существовавших ранее параноидальных наклонностей. У меня не было определенного мнения на этот счет.

Тем не менее мало-помалу я начала возвращаться к тому, что называют «нормальной жизнью».

Разумеется, я не переставала думать об Л. Я думала о ней как о дурном сне или немного постыдном воспоминании, к которому желательно не возвращаться. По мере отдаления того периода, воспоминание об Л. окутывалось непроницаемой оболочкой. Я размышляла, следовало ли хранить его нетронутым, в темном месте, чтобы оно не испортилось, с мыслью, что, возможно, когда-нибудь я смогу описать его, или, наоборот, сделать так, чтобы оно исчезло. Сегодня я знаю ответ.

В апреле я приняла приглашение на литературный фестиваль в Шалон-сюр-Сон. Предполагалось, что я в присутствии широкой аудитории встречусь с группой читателей, которые в течение года прочли все мои книги. Я согласилась, потому что давно знакома с организатором этого фестиваля, писателем.

И потом, разумеется, мне хотелось испытать себя, доказать себе самой, что я могу поехать туда одна.

Выйдя из поезда, я отвезла вещи в гостиницу. И прилегла на полчаса. Мне всегда нравились эти выпавшие из времени, предшествовавшие мероприятию моменты, когда вот так, будто в результате телепортации, я оказывалась в незнакомой комнате, в городе, которого я не знала. Через некоторое время я пешком пошла к театру. Я перемолвилась парой слов с членами группы читателей, пока публика постепенно занимала свои места. Я окинула зал взглядом, подобно молчаливому радару, что обшаривает толпу, не задерживаясь на лицах. Когда мои глаза вернулись к центру, я поняла, что делала. Я искала Л. Или, скорее, проверяла, что в зале Л. нет. Убедившись в этом, я сделала глубокий вдох и начала беседу.

Вопросы группы читателей касались всех моих книг и того, что их объединяет. Атмосфера была теплой. Доброжелательной. Я была счастлива оказаться там. Я вспомнила, что мне нравилось знакомиться с читателями, узнавать про их чтение, рассказывать о своей работе. Что мне нравилось подбирать образ, эмоцию, искорку, которая была в основе моих книг, задумываться над писательским трудом и вслух пытаться найти ответы, представлявшиеся мне наиболее верными.

А потом пошли другие вопросы, заданные обычной публикой. Они в основном касались моего последнего романа. Ни один из этих вопросов не был для меня совершенно незнакомым. Но я давно на них не отвечала. Однако со временем мое отношение к тексту изменилось. Мои позиции сдвинулись, я отступила, чтобы лучше видеть. Остался в далеком прошлом тот день, когда, впервые представляя свой роман в присутствии двух десятков владельцев книжных магазинов, я расплакалась. Потом мне было стыдно, что я не смогла сдержать слез. Стала предметом пересудов.

Но в тот вечер в Шалоне мне показалось, что я, наконец, хорошо держусь.

После нескольких моих ответов сидевшая в первом ряду женщина взяла слово от имени молодой девушки, Леа, которая стеснялась говорить, но присутствовала в зале. Женщина встала с микрофоном в руке. В ее тоне чувствовалась какая-то торжественность.

– На самом деле Леа хотела бы знать, искренни ли вы. Читая вашу книгу, она иногда испытывала сомнение и размышляла, нет ли тут выдумки? Правда ли то, о чем вы рассказываете? Все ли правда?

На секунду мне захотелось ответить Леа, что она попала в десятку. Ибо нет, конечно, нет, все это – чистая фантазия, ничего из рассказанного мной никогда не происходило, вообще ничего. Кстати, дорогая Леа, сейчас, когда я говорю с вами, моя мать катается по траве где-нибудь в Крезе[17], она не умерла, ни-ни-ни, она зимой и летом носит сапоги с острыми носами и скошенными каблуками, платья из золотистого шелка, живет с безумно влюбленным в нее старым ковбоем, похожим на Рональда Рейгана, она по-прежнему так же красива, и забавна, и занудна, она укрывает в своем огромном доме, наполненном растениями и беспорядком, десяток беспаспортных бродяг со всех концов света, она читает Бодлера и смотрит по телику шоу «Голос».

Вместо этого я попыталась объяснить, до какой степени я старалась быть искренней, в том смысле, который она имела в виду, да, старалась, насколько это было возможно, и, разумеется, это навредило книге, потому что теперь мне бросаются в глаза ненужные подробности, абсурдные уточнения, имена, которые мне следовало бы изменить, вся эта мешающая достоверность, дань реальности, которую, как я полагала, я должна была заплатить и от которой мне лучше было бы отделаться. А потом я попыталась сказать, как я уже не раз это делала на подобных встречах, сколь недостижимой кажется мне реальность. Я попыталась разъяснить эту мысль, к которой я непрестанно возвращалась, о том, что, что бы мы ни описывали, мы пребываем в вымысле.

– Даже если это происходило, даже если случилось что-то похожее, даже если факты доказаны, это все равно история, которую мы себе пересказываем. Мы себе пересказываем. Все эти крошечные детали, не клеящиеся с действительностью, на деле изменяют ее. Те места, где по краям или в углах отошла калька, невозможно воспроизвести точно, все равно будет немного сборить, морщиниться. И, возможно, именно поэтому книга вас так тронула. Мы все любители подсматривать за реальной жизнью, согласитесь, но, по сути, нас интересует, завораживает, возможно, не столько реальность, сколько способ, которым она трансформирована теми, кто старается показать или описать ее. Это фильтр, надетый на объектив. В любом случае тот факт, что роман «сертифицирован» реальностью, не делает его лучше. Вот что я думаю.