Евгений Сухов - Медвежатник Страница 56

— Вполне.

— Вот и договорились.

Глава 27

Толстые темно-зеленые портьеры едва пропускали солнечный свет, и поэтому в комнате царил болотный полумрак. Несмотря на июльский зной, здесь было прохладно.

Лиза лежала на широкой кровати; легкое, соломенного цвета одеяло едва прикрывало ее мраморные бедра. Ей было хорошо. Царство полумрака было для нее таким же естественным, как для лесной лягушки прохладная вязкая тина.

— Уже уходишь? — спросила Елизавета, проследив взглядом за Савелием.

— Ты же знаешь, я бы с тобой никогда не расставался, если б не дела, — грустно улыбнулся Родионов.

Елизавета выгодно отличалась от большинства женщин своей броской внешностью. Такие фигуры, в образе античных статуй, можно было встретить только в роскошных садах императора Нерона. Девушка выглядела величественным осколком давно ушедшей эпохи.

— Савелий, а ты можешь все отложить и побыть со мной еще немного?

Савелий лениво потянулся за брюками. Важно показать, что одевается он нехотя и если бы не обязательства, что душат его похлеще удавки, так три дня кряду он не поднимался бы с надушенных простыней.

Кажется, получилось: он даже сумел добиться от Елизаветы понимающей улыбки.

— Не могу, голубка.

Так же нехотя Савелий взял со стула аккуратно сложенную рубашку и не спеша надел.

Елизавета совершенно не стеснялась своей наготы и своей непосредственностью напоминала ребенка очаровательного возраста. Но причина ее откровенности была в ином — Елизавета прекрасно осознавала, что идеально сложена. А прятать изысканные формы от взгляда любимого мужчины так же противоестественно, как носить золотое колье под суровой одеждой монахини.

— Отчего же? — Елизавета кротко улыбнулась.

Савелий готов был биться об заклад, что в Смольном институте, кроме чистописания и правил хорошего тона, барышни проходят весьма подробный курс искусства обольщения.

— Плутовка! Ты же прекрасно знаешь: как только я подойду к тебе поближе, ты снова разожжешь в моей душе пожар. И опять начнется все заново, а мне ведь надо выезжать.

— Господи! Что ж во мне такого, что я могу так вскружить тебе голову? — невинно поинтересовалась Елизавета. — Ведь я еще несмышленое дитя, а ты такой опытный мужчина.

Елизавета приподнялась, опершись рукой о подушку. Край покрывала слегка сполз, еще более обнажив покатое бедро. Савелий застегнул рубашку.

— Не сомневаюсь. В твоей невинности я убедился каких-то полчаса назад, — и, воскресив в памяти ее запрокинутую голову с полуоткрытым жадным ртом, невольно улыбнулся. Он как будто бы вновь почувствовал на своей груди страсть ее поцелуев. Однако он нашел в себе силы, чтобы застегнуть у самого ворота последнюю пуговицу. — Ты целомудренна, как пасхальное яйцо.

— Я же закончила институт благородных девиц, а там все такие барышни серьезные, и с малознакомыми мужчинами мы не встречаемся.

В жизни Савелия женщин было немало. Свой первый опыт любви он приобрел на задворках Хитрова рынка, когда тридцатилетняя торговка Клава подкараулила его у торговых рядов и, дыша ему в лицо запахом жареных семечек, замешанных на доброй порции сивухи, объявила:

— Истосковалась я по тебе, Савельюшка, так у меня кровь в жилах застывает.

От бабьего откровения у Савелия пересохло в горле, но противиться опытным рукам Савелий не пожелал. А утром уже весь Хитров рынок знал о том, что Савелий получил первый урок любви.

Елизавета выгодно отличалась от всех женщин, которых ему доводилось знать раньше: красива, образованна, умна. Савелий не раз ловил себя на мысли, что мог бы жениться именно на ней. В конце концов, что еще нужно мужчине для счастья? Любящая жена и пара детишек, которые с криком: «Папа пришел!» — будут встречать у самого порога.

— Возможно, но с другими институтками мне встречаться не доводилось. Все-таки я вырос на Хитровке, а там свой контингент — бывшие шансонетки, нищенки.

Савелий застегнул запонки.

В это же самое время, как бы совсем нечаянно, Елизавета сбросила с себя краешек покрывала, обнажившись совсем.

Савелий улыбнулся. Похоже, что Елизавета не собиралась сдаваться и решила дать ему последний бой. Остановив свой взгляд на белых длинных ногах Елизаветы, Савелий улыбнулся еще шире — такому существенному аргументу трудно будет противопоставить что-либо.

— Значит, тебя аристократки привлекают больше, чем нищенки с Хитровки? А у вас, господин хороший, очень недурной вкус!

— Ты победила! — наконец объявил Савелий. — У меня не осталось больше сил бороться с собой.

Он ослабил галстук, одним движением снял его через голову. На стул аккуратно легла рубашка. Запоздало подумал о том, что в подобных случаях он предпочитает снимать носки, но времени на размышления оставалось маловато.

Елизавета выставила вперед руку и потребовала:

— Подойди ко мне поближе.

Вот такой Елизавета нравилась ему особенно — уверенная и сильная женщина. И теперь в ней даже на каплю не было ничего от той девушки с длинными ресницами и наивным выражением глаз, какой он впервые увидел ее каких-то одиннадцать месяцев назад. Елизавета переродилась из девчонки-подростка в роскошную женщину с пепельными волосами и безукоризненной грацией русалки. Нечто подобное можно наблюдать в превращении обыкновенной гусеницы в прекрасную легкокрылую бабочку. Лиза находилась на той стадии, когда уже успела освободиться от тесного кокона. Нужно было всего лишь несколько мгновений, чтобы крылья наконец окрепли и подняли вчерашнюю гусеницу в воздух.

Девушка стояла на самом пороге расцвета. Через какой-нибудь год она уверенно войдет в десяток красивейших женщин Москвы, и вряд ли отыщется во всей Белокаменной хотя бы один мужчина, не пожелавший посмотреть ей вслед с восхищением.

— Противиться желанию женщины, тем более такой, как ты, — это выше всяких сил, — улыбнувшись, произнес Савелий.

Ладони Лизы ласково и умело скользнули по его телу. Он почувствовал на своем лице ее горячее дыхание. Хотел сказать, что не знал женщины лучше, чем она, но жаркий поцелуй заставил позабыть его все слова.

Время было вечернее. Где-то внизу, на первом этаже, оберегая покой молодых, шастал Макар. Бывший полицейский, даже на службе у Елизаветы, как будто нес бессрочную вахту. Едва ли не в каждом кармане у него было по нагану, и он, в случае необходимости, готов был поставить на кон собственную жизнь, чтобы продлить недолгое счастье молодых.

Во дворе, вооружившись пушистой метлой, чутко дремал на дощатом топчане дворник Мамай. По обычаю, голову он брил наголо, неровная, с огромными буграми на макушке и висках, она напоминала свежезапеченную картофелину. Большая борода и свисающие усы только подчеркивали его суровость, и всякий, на кого смотрел строгий татарин, чувствовал себя неимоверно виноватым и испытывал острейшее желание выскрести из карманов последнюю мелочь.

Рядом с ним лежал картуз с лакированным черным козырьком; на околышке медная пластинка, на которой вычернена лаконичная надпись: «Дворник».

Татарин Мамай был на хорошем счету не только у Савелия Родионова, в полицейском департаменте он имел низший чин, за что получал десяток целковых в месяц. Деньги, разумеется, небольшие, но их вполне хватало, чтобы угостить медовыми пряниками полюбовницу с соседнего двора. Прежде всего Мамай ценил порядок в своем околотке, а потому безжалостно сдавал полиции всякий пришлый элемент и гастролеров, надумавших поживиться за счет Белокаменной. Делалось это не совсем бескорыстно, и за старание он получал дополнительно еще по три рубля.

Окна второго этажа были распахнуты, и, как сладкая музыка, до ушей дворника доносились порой неистовые вскрики брачующейся пары.

Савелий тяжело опрокинулся на подушку.

— Господи, ты меня совсем сил лишил, — счастливо пожаловалась Елизавета. — Ни рукой, ни ногой пошевелить не в состоянии. Что ты сделал с бедной и беспомощной барышней?!

— Я бы попросил прощения, если бы не увидел в твоих глазах неприкрытого восторга, — слегка укорил Елизавету Савелий.

Даже сейчас, сполна насладившись аппетитным телом Елизаветы, он продолжал пожирать ее взглядом, с жадностью подростка, впервые соприкоснувшегося с таинством отношений мужчины и женщины.

— Тебе это только кажется.

— Неужели? А мне показалось, что у тебя глаза просто блестят от счастья.

— Что ты! — Лиза нашла в себе силы, чтобы махнуть рукой. — Все это совершенно не так! Ты наблюдаешь за девичьими слезами отчаяния.

— Вот как? А я-то по своей наивности полагал, что это блестят слезы радости. И даже, грешным делом, стал подумывать о том, что тому причиной был не кто иной, как я.

— Безобразник! — сконфуженно поморщилась Елизавета. — Разве можно смущать такими речами бедную невинную барышню!