Эльмира Нетесова - Закон Тайга Страница 58

—  Какой? - оживился Тимка.

—  Стольник...

—  Иди ты с таким наваром, - отвернулся мужик,

—  Лады, полкуска.

—  Мало, - бросил Тимка.

—  Кусок...

— Два куска, - потребовал твердо.

—  Загнул, кент!

—    Тогда отваливай! Сам уламывай деда. Иль слабо?

Фартовый задумался на минуту: «Что делать? Хотели фарто­вые обратиться к деду без Тимки. Но наслышаны были о кру­том нраве старика. Может прогнать. Не станет слушать. И тог­да...» - и сказал:

—  Твоя взяла. Но больше нет. Не уломаешь, дрыгнуться не успеешь...

—  Э-э-э, нет! Так не хочу. Я за свое беру. А как получится - не знаю. Кенты гарантий не дают. Отваливай...

Фартовый глянул на Тимку зло.

—  Навар получишь, когда уломаешь.

—  Не-е-ет. Выкладывай наличность теперь. А нет - и пасть не раскрою, - пользовался случаем Тимоха.

Получив деньги, спрятал под одеяло. Фартовый ушел. Тим­ка теперь задумался, как, с чего начнет он разговор с Щштыки- ным, если фартовым повезет уговорить, вытащить ста­рика в Трудовое, в больницу.

«А и не придет, башли не верну. Мой общак зажилили? Зачем они просрали общак? Не отдам! Мое! - спрятал мужик деньги в наволочку. И улыбался довольный: - Что ни говори, в кармане потеплело. Четыре куска - не два. На них первое вре­мя дышать можно. А там что-то засветит», - подумал мужик, представив себе, как фартовые станут уговаривать, уламывать деда навестить своего напарника.

Старик, конечно, упрется. Может, и наотрез откажется. Об­зовет Тимоху какой-нибудь рысьей трандой и укажет ворам на дверь зимовья. Не захочет слышать о напарнике.

«Скорее всего так и будет», - подумал мужик. И сам себя поймал на мысли, что в больнице не раз вспоминал он тайгу и зимовье, старого охотника, ночи и дни, прожитые на заимке.

Мало выпадало там светлых минут. Но почему всякий день застрял в памяти занозой? Почему его тянет туда, в этот ад­ский холод, глухомань, где человеку не только жить, дышать страшно?

Крикни, и целый снежный сугроб свалится с мохнатой ело­вой лапы. Прямо на голову. За шиворот, за пазуху набьется. Словно играет в снежки. Без промаха.

Сколько раз за такие игры ругался мужик последними сло­вами. До паскудного промокал. А тайга новое придумывала, как озорной ребенок, неутомимый на выдумки.

Случалось, Тимка в сумерках в зимовье возвращался, а сбо­ку старая береза неожиданно вскрикивала от холода человечь­им голосом! Мужик с непривычки сжимался. Оглядывался в ужасе. Вокруг никого. Шел дальше чертыхаясь. А перед ним пихта, как ожмуренная, подрезанная, - хлоп мордой в снег и не дышит. Сгнила. Не выдержала холода. Накрылась сразу.

Тимка ее так отматерит, что горностаи с перепугу с участка рады сбежать. А мужик до самого зимовья вздрагивал да икал. Оно и понятно. Окажись на пяток шагов ближе, размазала бы, как вонючего хорька, и разом в сугроб вбила б. Сыщи потом.

—  Чтоб тебя зайцы обосрали, гнилуха треклятая, - огляды­вался потом фартовый до самого зимовья.

Сколько раз там, в тайге, подсчитывал месяцы, оставши­еся до конца сезона. А теперь хоть глазом бы глянуть на те тропинки.

«Верно, не пустуют мои капканы и петли. С них дед свой навар снимает. Мне уж не отдаст. Всяк для себя дышит. Уж если и взял мое - Бог с ним», - попытался Тимка перевер­нуться на другой бок, но застонал от боли.

Уснуть бы... Но сон не шел.

Старая няня, поправив одеяло, рассказала фартовому о сельских новостях. Тимка слушал и не слышал. Понемногу задремал. И вдруг знакомое имя донеслось:

— Дарья о тебе надысь справлялась. Обещала навестить. Все спрашивала про тебя.

Тимоха улыбался: значит, помнила его баба!

Он ждал утра. Вечером Дарья вряд ли навестит. Устанет после работы. Одной в бане легко ли управляться? После суматошно­го дня дотащить бы ноги до дома. А утром, перед работой, мо­жет заглянуть на пяток минут.

Почему раньше не пришла? Ведь были выходные. Но кто ей Тимка? Видно, не болит бабье сердце. Не дорог он ей, не нужен.

«Вот и прихиляет позже всех. Не поспешит. Чтобы чего не подумал, не возомнил. А может, и вовсе не нарисуется. Пообеща­ла... Ну и что с того? Кто я ей? Кочегар бывший. Таких в Трудо­вом полно. На всякого не наберешься тепла. Верно, забыла, как звать. Да и что я оставил на память в ее сердце? Ничего. Значит, ждать некого. И не только она сплюнет, услышав обо мне. Тот же Притыкин, - ёрзнул Тимка на койке. - Дед от зверя спас, от смерти. Дышать оставил. Ведь промажь он или рань медведя, тот на старика попер бы. А кто деда выручил бы? Не успел бы кара­бин перезарядить, как в жмура медведь обратил бы. О том старик знал. И все ж решился. На это фартовые не рискнули б. Никто. А дядя Коля о себе забыл. О нем, Тимохе, думал. Не зря следом пошел! Испугался за напарника. Не доверился тайге. Тимка доро­же оказался. Эх-х, дядя Коля! А я тебе лишь горя добавил. Про мех выговорил. Обозвал всяко. Из звериных лап вырвал ты меня. А я вместо спасибо облажал грязно. Да сдохни я там на заимке, ни мех, ни деньги не понадобились бы. Каково было тебе вместо благодарности услышать злое? Теперь уж не простишь, не при­дешь ко мне никогда. И зря фартовые на тебя надеются. Не все забывается, не все простить можно».

Закрыл Тимофей глаза. И в памяти, как наяву, встало зи­мовье.

Занесенное снегом до трубы, оно походило на пузатьш суг­роб с маленьким желтым глазом-оконцем, с охрипшей дверью, залепленной снегом. Словно дом лешего в тайге! Одинокий, забытый всеми...

И все ж нашел его фартовый. Поздней ночью отыскал за­имку. Не будь он человеком тертым, не сыскал бы охотничьего зимовья, замерз бы в тайге.

Да и так поблудил по сугробам и завалам до ночи. Мороз уже всю фартовую душу сковал. И тряслась она, будто на раз­борке в чужой «малине» оказался. Под пером. И ни вступиться, ни защититься невозможно. Вымотала тайга.

А потому, завидев светящееся оконце, кинулся со всех ног, будто не человечье жилье, а навар без охраны надыбал.

Заколотился в дверь руками и ногами, всей замерз­шей душой. И заблажил просяще:          

—  Дед, впусти!

— Чего надрываешься? Дверь не заперта, входи, - пропус­тил гостя в зимовье Притыкин.

Тот к печке сел. Зубы стучали от стужи дробно. Лицо поси­нело. Руки разогнуть не может.

—  Прости, отец, отойду малость, - переводил дух фарто­вый.

Дед Притыкин налил ему горячего чаю. Позвал к столу. Ждал. С чем пришел человек в такую ночь?

«Конечно, не с радостью. Лишь беда выгоняет в эдакую сту­жу из дому», - подумал Николай Федорович.

—  Костя я, Котом зовут. Из Трудового. Из условников я, дед. - Фартовый прихлебывал горячий чай из кружки и вздра­гивал.

Притыкин молча слушал.

—  От Тимофея я, отец. Мы с ним в ходке вместе. Он меня прислал сюда. Прийти просит. К нему, в больницу.

—  На что? - удивился охотник.

—  О том он сам трехнет. Но уж очень просил. Видать, лажа­нулся перед тобой. Дышать, говорит, не смогу, коли деда не увижу!

—  Не Тимкино это. Он без мозгов. Таких слов в его башке отродясь не водилось. Чтоб такое сказать, сердце внутрях быть должно. У Тимки там кошелек пустой. А в башке пурга злая. Не верю. Не его это сказ, - прищурился Притыкин и с подозре­нием посматривал на гостя.

—  Может, слова не те, но мысль - эта. Просит прийти. Трудно ему теперь, плохо. Один лежит. Больной. Может, в кал­гане что-то завелось. Все про тайгу да про тебя ботает. Скучает.

—  Свидеться захотел? Со скуки сердешной? Иль запамято­вал, дубина стоеросовая, что у меня тут всякая минута дорогая? Опомнился! А мне от того не теплей! Сызначала всю душу мне испакостил, злыдень, теперь кличет! Коль нужон я ему - доро­гу знает! Сам доплетется! - рассмеялся Притыкин.

—  Оно и правда, отец. Виноват Тимка. Того не скрыл. Но кто теперь в жизни перед другими чистый? Нет таких в свете. Но если злыми будем да прощать разучимся, чем село от тайги отличаться будет? Всюду - звери...

—  Ты тайгу не паскудь! На что чистое мараешь? Чего худого утворила тебе тайга? Поморозила малость? Что с того? Тут вся­кая зверюга разум и сердце имеет. Такое не каждому мужику дадено! - осерчал дед.

—  Не лесовик я, тайги не знаю. Прости, если обидел.

—  Забидеть меня тебе не дадено. Не я у тебя в гостях! А коль в тайге сидишь, не гадь в нее! - цыкнул дед.

- Я не за тем пришел. Просьбу Тимкину передать.

—  И не бреши, человече. Костей, говоришь, тебя кличут? Знаешь ты, на что Тимка меня просит. Есть в том твой интерес. Иначе не поплелся б из села в такую стужу, - догадливо усме­хался старик.

Фартовый словами подавился. Смотрел на деда удивленно.

—  Чего вылупился? Иль сбрехал я? У Тимохи нет и не было дружков, какие его лихо пополам с ним делили. Я-то знаю. И ты не таков. Не за тем ты сюда пришел. Это враз ведомо мне стало. Не то тебя щекочет, - отвернулся Николай Федорович к печке, словно потерял всякий интерес к гостю. И тому неловко стало.

Знал фартовый: так иль иначе узнает дед, зачем он прихо­дил к нему в тайгу. Но как отнесется к этому, как воспримет?