Михаил Серегин - Приговор воров Страница 58

Он открыл белую дверь и шагнул за порог. Щукин почти бездумно последовал за ним.

«Студент! Студент! – стучало у него в голове. – Студент! Студент!»

Белая дверь тихо закрылась за ними.

– Мать твою, – выговорил Григорий.

Комната была довольно большой, но казалась очень тесной из-за множества ослепительно белых гипсовых скульптур, находящихся в ней.

Не меньше полусотни безруких, безногих и безголовых женских тел стояли на подставках, были прислонены к стене или просто лежали на полу.

Посреди комнаты стоял большой стол, похожий на операционный. Щукин присмотрелся – это и вправду был операционный стол.

На столе лежала еще одна лишенная всех конечностей гипсовая скульптура, вылепленная в отличие от остальных с удивительной точностью и тщательностью.

На том месте, где у скульптуры должна быть голова, лежала белая тряпочка, под которой, как ни странно, угадывалось лицо.

Да, эта скульптура очень отличалась от остальных творений безумного ваятеля.

Скульптура на столе была обложена красными розами – впечатление получалось странное и страшное, какое создается, наверное, в том случае, когда жених открывает дверцу свадебного автомобиля и обнаруживает там труп невесты в подвенечном платье.

– Это не выход, – выдохнул ошарашенный Григорий.

Не прошло и секунды, как Щукин подумал вдруг, что мгновения, наступившего сразу после этих слов, он не забудет никогда.

Белая тряпочка на лице скульптуры шевельнулась.

– Кто здесь? – проговорила скульптура.

Григорий побелел так, что цвет его лица ничем не отличался от цвета гипсовых скульптур.

– Кто здесь? – повторила скульптура. – Уберите с моего лица эту тряпку…

Григорий вскрикнул и стал медленно оседать; когда его руки коснулись пола, он закатил глаза и рухнул на одну из лежащих на полу скульптур.

«Счастливец, – механически подумал Щукин, – взял и просто отключился. А я… Еще несколько минут, и я, кажется, сойду с ума…»

– Это ты, Вася? – снова заговорила скульптура. – Ты же только что приходил… Боже мой, оставь меня в покое! Я тебя ненавижу!! Уходи отсюда!! – голос ее сорвался на крик. – Я уже не прошу отпустить меня! После того как ты меня изуродовал под стать своему идеалу женской красоты, я прошу тебя только об одном – чтобы ты убил меня!! Как я буду жить без рук и без ног?! Господи, я даже убить себя не могу!

Щукин молчал. Он вдруг отчетливо почувствовал каждый волос на своей голове.

– Ты сумасшедший!! – надрывалась скульптура. Тряпочка приподнималась при каждом звуке, вылетавшем из невидимого ее рта. – Я проклинаю тот день, когда связалась с тобой и стала твоей любовницей!! Ты выкрал меня из дома… изуродовал меня и держишь при себе, как… как одну из этих ужасных статуй!! Моя кожа побелела, потому что не видит света, а тебя это приводит в дикий восторг, я ведь все больше становлюсь похожей на твои скульптуры! Я тебя ненавижу!! Убей меня! Убей меня!!

Крик внезапно смолк. В наступившей тишине раздавался только приглушенный плач.

Щукин сделал несколько неуверенных шагов к столу. Ни одной мысли не было в его голове.

Не скульптура, конечно, лежала на операционном столе. Там лежала женщина с ужасно бледной от недостатка солнечного света кожей, с умело ампутированными конечностями.

Николай снял белую тряпочку.

На него смотрело искаженное рыданиями лицо женщины. Щукин внезапно понял, кто она – та самая жена журналиста, которая бесследно исчезла после исчезновения самого журналиста. Это Студент ее выкрал. Или спас? Если федералы упрятали куда-то ее мужа, то и ее заодно могли погубить.

«Но уж лучше умереть, чем стать подобием тех статуй, что нагромождены в комнате», – подумал Щукин.

Поперек горла женщины шла узкая аккуратная линия, нарисованная, должно быть, ваткой, смоченной в растворе йода.

На углу стола Щукин заметил ванночку с хирургическими инструментами и резиновые перчатки.

Студент готовился к последней операции, долженствующей завершить сходство его возлюбленной со скульптурой античной богини.

Увидев Николая, она перестала плакать.

– Кто вы? – спросила она. – Боже мой, я уже столько времени не видела никаких людей, кроме Студента и этого вонючего старика. Вас как зовут? Меня Вероника Михайловна.

Когда Щукин догадался, что в голосе женщины звучит что-то вроде кокетства, ему стало совсем нехорошо.

То, что в результате экспериментов Студента осталось от женщины, странно было называть Вероникой Михайловной. Но как ему еще было ее называть?

– Вероника Михайловна, – выговорил Щукин, тщательно подыскивая слова, – я – сотрудник федеральной службы безопасности. Мое задание заключается в том, чтобы вытащить вас отсюда. И… найти записку, составленную вашим мужем. Помните? Технология разработки…

– Помню, – сказала Вероника Михайловна. – Вытрите мне слезы, пожалуйста…

Осторожно действуя той самой белой тряпочкой, которой было закрыто ее лицо, он выполнил ее просьбу.

– Как мой муж? – спросила она.

– Он ждет вас, – сказал Щукин, – он вас ищет.

– Если я скажу вам, где Василий хранит эту бумажку, вы вытащите меня отсюда? – спросила она. Голос ее сильно дрожал.

– Я в любом случае вытащу вас отсюда, – заверил ее Щукин, – не беспокойтесь об этом. Только, я думаю, нам надо спешить… Вы кричали… Сту… Василий, возможно, слышал ваши крики и сейчас придет сюда.

– В этой комнате полнейшая звукоизоляция, – горько усмехнулась Вероника Михайловна. – А как же иначе? Ведь мои крики мог услышать кто-нибудь из жильцов. Я сначала, когда этот маньяк притащил меня сюда, постоянно кричала, думала, что кто-нибудь услышит… А потом перестала… Вы боитесь Василия… – забеспокоилась Вероника Михайловна и шевельнула культями рук, – значит, вы один. Как же вы заберете меня отсюда?

– Я уже вызвал наряд, – сказал Щукин, – ребята будут с минуты на минуту.

«И вправду, – подумал он, – кто-то из жителей соседних домов наверняка уже вызвал сюда ментов. Но менты не так скоро найдут нас в этом подвале… Так что время еще есть. Где же Студент?»

– Василий… – тихо проговорила Вероника Михайловна, – сначала я увлеклась им. Он такой необычный, так не похож на других. Мы познакомились, когда я лежала в больнице, где он работал…

– Я знаю, – сказал Щукин, нетерпеливо оглядываясь по сторонам.

– Я ничего тогда и не подозревала… – Вероника Михайловна снова заплакала. – Только когда он притащил меня в эту дыру и… и сделал это со мной, я поняла, что он… психически нездоровый человек.

– Да, – сказал Щукин. – Это точно.

– Кто-то делает любимой женщине татуировку, а Василий захотел сделать из меня… Видите эти скульптуры в комнате?..

– Да, – снова сказал он, – я знаю.

Вероника Михайловна замолчала.

– Ах да! – вдруг спохватилась она. – Записка! Я видела, куда он ее прятал. Переверните вон ту скульптуру, у двери… нет, нет, справа. Записка там.

Двигаясь механически, Щукин сделал так, как она сказала. Скульптура внутри оказалась полой. Записка была приклеена к скульптуре с внутренней стороны кусочком детского пластилина.

Щукин сунул бумажку в карман.

– Скажите, – проговорила вдруг Вероника Михайловна, – если мне попробовать поставить протезы… Я могла бы тогда?..

– Да, – сказал Щукин, – я думаю, да…

Он не заметил, как отворилась дверь. Студента он увидел, лишь когда тот уже вошел в комнату. Он остановился, подняв на Щукина совершенно спокойные глаза. В руках у него была целая кипа белоснежных бинтов.

– Как вы сюда попали? – спросил он Щукина. – Вероника, он тебя не обидел?

Вероника Михайловна промолчала.

– Не узнал меня? – осведомился Щукин.

Студент пригляделся.

– Николай? – неуверенно проговорил он.

– Он самый, – кивнул Щукин. – У меня дело к тебе.

– Как ты меня нашел? – спросил Студент, не двигаясь с места.

– Долго искал, – криво усмехнулся Щукин.

Он скосил глаза на женщину и продолжал:

– Времени у меня мало, и твои дела меня не интересуют. У меня к тебе только один вопрос.

– Задавай, – спокойно сказал Студент. – Только побыстрее. Меня тоже время поджимает. Я спешу. Погоди-ка, – прервал он сам себя. – Ведь твоя фамилия – Щукин?

Щукин кивнул.

– Насколько я понимаю, тебя здесь быть не должно, – продолжал Студент.

– Это почему? – насторожился Николай.

– Базар я один слышал, – искривив тонкие губы в усмешке, проговорил Студент. – Давно – когда поднялся настолько, что среди коронованных воров вращался. Мол, слишком много дел ты наворотил в последнее время, Коля. Куш рвешь там, где по воровским понятиям и вмешиваться не надо. Удачу имеешь в делах. Короче говоря, на очередном сходняке воры договорились тебе укорот сделать. Чтобы не зарывался. Не очень-то любят таких одиночек, как ты. К тому же ты не одному авторитетному пацану поперек дороги становился. Давно воры хотели тебя достать, но не могли – скользкий ты тип. Так что я и не удивляюсь, что ты ко мне пришел. Думал так, наверное. Во-первых, мы с тобой знакомы. Во-вторых, я среди коронованных одно время вращался – дела их знаю недавние. В-третьих, я в опале сейчас. А то, что Седой не своей смертью помер, так это и овце понятно. Давно сходняк и на него зубы точил – я так и знал, что втихомолку его отравят да все на старческие недомогания свалят. Седой просто другой формации вор был. Старый, и понятия у него устаревшие. А теперь понятия другие. И по этим понятиям выходит, что Седой долго не протянул бы. В открытую его, конечно, никто не тронул бы, но так, исподтишка… Так оно и вышло. Сходняк одним выстрелом двух зайцев решил убить – и тебя, и Седого. А насчет короны его ты не обольщайся – это место сулит бабки такие, какие ни ты, ни я в глаза никогда не видели и не увидим. Сумасшедшие деньги.