Эльмира Нетесова - Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ Страница 6

— Красиво, складно брешешь. Да только не выйдет по- твоему. Оберегал я вас от каждого зверя на участке, приучил их уважать человеков. И вы не можете пожаловаться, что на моем участке какой-то зверь принес урон вашему здоровью или грозил жизни. Не было такого. Но не думал я, что мне вас от самих себя остерегать придется. Медведь — он и есть медведь. Это мое горе, не ваше. Только вижу я, что и к людям у тебя сердце зачерствелое. — Лесник вплотную подошел к главному геологу базы и обращался уже только к нему: — Вот ты меня, старого, осмеял. А ведь про то, будто нет опасности людям, — брешешь. Потому что боишься слов моих. Ведь тебе, ежели что, наперед других отвечать придется. Ты говоришь, что опасное место флажками обносите. А кто их в темноте в тайге видит? А сигналы, едучи на тракторе, завсегда услышишь? А сколько я трактористов уберег от беды, тебе ведомо? Когда они ехали на профиль с будками, полными людей, мимо шурфов! Кто их предупредил? Ты, что ль, суслячья морда? Иль и это моя блажь? Так у меня все эти случаи записаны. И числа, и месяцы. Все имеется. А люди! Вот они! Сами не откажутся. Тебя выгораживать не станут. И молчи! — нахлобучил Акимыч шапку.

— Ладно, спасибо тебе за доброе твое. Что помогал. Но многим ты и неприятности доставил. Давай забудем. Мирно жить надо. Без вражды и оскорблений. Без кляуз друг на друга. — Терехин заметно нервничал.

— А я не милостыни пришел у вас просить. И не мириться. Бояться мне некого. А и корить себя не дозволю. Неприятности, говоришь? У меня их от вас столько, что на душе черно… Не впрок я нас на ум, на добро наставлял. Ну да что теперь. Видно, никогда мы не поймем друг друга. Разуменье разное.

Лесник тяжело прошел к двери. Рванул ее на себя. И исчез в морозном облаке, ворвавшемся в столовую.

Вскоре геологи услышали, как визгнули лыжи под окнами. Был старик — и нет его. Он ушел так же внезапно, как и появился. Вот только настроение праздничное за столом исчезло. Словно убежало вслед за лесником в непролазную тайгу. Пойди верни его теперь!

Лица геологов помрачнели. Каждый свое вспомнил. В чем-то лесник прав. Очень прав. И хотя горе на душе у старика — за них, виновников его, беды опасается. И молчат геологи. Покуда был тут лесник, не соглашались, спорили. А нет его — и доказывать нечего. Себе не соврешь. Скучное это занятие, себе врать.

А лесник тем временем был уже далеко от геологов. От базы. Он шел не торопясь. Свой участок для лесника как свой дом. Только большой. А человек в нем такой маленький! И сердце у него слабое. Бьется, кричит, волнуется. А зачем? Но ведь хозяин он здесь. Как же иначе? Пусть не ахти какой, но все ж. И свое начальство верит ему. Не зря же. Вот только эти…

Лесник вышел на поляну. Здесь луна светила ровно, гладко. Он сел, окорячив пенек ногами. Отряхнул снег с лыж. Усталым кузнечиком сгорбился. Закурил. На душе пусто до звона.

— Эх, разбойники, туды вашу!

Ругался лесник вполголоса и озирался. Не подслушало б таежное зверье. Вот потеха, с чего это Акимыч на старости лет, да еще в тайге чернословить вздумал! Спьяну, что ли? Или одурел? Сколько прожито и пережито, лишь седин да морщин прибавлялось. Но плохие слова не говорил. «Да разве выдержишь? Нельзя же эдак! Совсем нахалами быть. Ведь вот не только зверя не щадят. Ладно ж. Всажу я вам перцу, будете знать», — ворчал старик.

Белая-белая, старая, седая тайга дремала вокруг. Будто слушала своего хозяина. Дрожали от

холода молодые деревца. Лишь луна смеялась. Смотрела на Никодима веселой бабой. И подмаргивала: мол, нечего печалиться. Я тоже одна. А ничего, живу и радуюсь. И никто мое сердце не потревожит. Далеко я от вас. Вот и ты не горюй. Живи, покуда жив.

По поляне белым шаром заяц промчался.

— Тоже на праздник опаздываешь, — хохотнул лесник и, заложив языком щель в зубах, свистнул.

Заяц, принявший лесника за большой пенек, остановился оторопело, но потом скакнул в сторону, в кусты — и исчез. Лиса, гнавшая косого, в снег вжалась, повернула обратно. Потрусила к норе. Помешал ей лесник. Испортил праздник. И надо же, в тот самый момент, когда косой уже выдыхался. Ну и старик! Зачем в такую пору по тайге бродит? Чего ему не спится? Вот и ее голодной оставил. Придется снова к геологам идти. Промышлять по помойкам. Правда, однажды она за это поплатилась. Кто-то заметил ее и поставил капкан. Попалась. Но лесник, случайно увидевший ее привязанной к будке, выручил. Велел отпустить. Так и не успели геологи шкуркой огневки воспользоваться. С тех пор и помнила лиса старика. И с виду, и по запаху. Знала, кому жизнью обязана. И не шкодила на виду у лесника.

А вон там, в ветвях ели — дупло. Приметила белка сидящего на пеньке лесника. Быстро с ветки на ветку перескочила, спустилась вниз. И бегом к нему через полянку бросилась. За сахаром. Сызмальства приучил ее лесник к этому лакомству. Никогда не отказывал. И белка, осмелев, сама научилась проверять карманы. И всегда не зря. Вот и теперь громадный колотый кусок вытащила. Себе и детям хватит на всю ночь. Но странно, почему сегодня не погладил ее лесник, как всегда? Не почесал шейку? Лишь вздохнул тяжело. И сказал:

— Ешь, голубушка, покуда еще живы тайга да мы с тобой. А то построят город, никто о тебе не вспомнит. А покуда радуйся. Может, и не сыщут у нас нефть эти геологи.

Под заснеженным стлаником куропатки расшумелись. Осыпавшиеся орехи не поделили. Теперь бранились. Обещали все перья друг дружке выщипать.

«И зверье научили ругаться. Ишь как навострились лаяться, все от них, от геологов этих. Вот и пусти их на свою беду», — думал лесник.

А куропатки, осмелев, кричали все громче, злее. Свое выясняли. По-своему. Прав тот, кто сильнее.

— Эй! С чего год начали?! — не выдержал старик и швырнул снежок в сторону разругавшихся. Те разом смолкли. Разбежались в разные стороны.

— Мало вам орехов в тайге! Кроме меня да вас, все равно больше собирать их некому. Всем хватит досыта! Чего делите? На что нахальство вам? Тоже мне, забияки сыскались, — урезонивал куропаток лесник.

Тайга молча слушала его увещевания. Она привыкла к голосу своего хозяина. Знала, этот зла никогда ей не причинит.

Тайга… Ее он знал уже много лет. Сколько их прошло, — не считал. Помнил по случаям, событиям, радостям и невзгодам. Всякое бывало. Они в памяти навсегда остались…

На Сахалин Никодим приехал по вербовке. После войны. Глянули здесь на его партизанскую медаль. Ни о чем больше не спросили. Все поняли. Без слов. И предложили место лесника. Сам сказал, что до войны на родине лесником работал. Как и отец, и дед.

В первые дни на Сахалине он не мог нарадоваться. Хлеба вдоволь. Любого. Без карточек. За деньги. И очередей нет. Поначалу мешками покупал. Каждую буханку, чтоб не черствела быстро, в чистую тряпицу заворачивал. Все не верилось, что и завтра вот так же будет. Приехал — и купил свободно. Но еще больше удивился, что и масло, и сахар продавались свободно. И рыба красная. Настоящая кета. Ее впервые в жизни здесь увидел. Целый месяц ее одну ел. Пока не отворотило. Стал меру соблюдать. И уже не кидался с жадностью на консервы, которых тут было в изобилии. Всяких. Стал обживаться в зимовье. Харчи «на корню» брать. Из тайги. Свои. Не купленные. Бывало, поставит на стол сковороду жареных маслят, теши нарежет, картошки отварной — со своего огорода, варенье малиновое — к чаю. И, погладив себя по сытому животу, скажет довольно:

— А ведь не сбрехал вербовщик, когда манил на Сахалин. Всю правду сказал. Ох и верно я сделал, что приехал. Дай Бог здоровья тому, кто мне сюда дорогу указал, — вспоминал лесник вербовщика добрым словом.

Теперь, конечно, он не закупал хлеб мешками. Давно. Понял, убедился, что перебоев с ним не будет. Да и закупок делал все меньше. Пригляделся, приноровился, обвык.

А на сытый желудок и участок полюбился. Он не только заработок давал, а и кормил. За щедрость эту и лесник в долгу не оставался. Заботился о тайге, холил ее и берег.

Порядок на участке поддерживал, как в своей избе. Каждый саженец своими руками взлелеял, каждое дерево согрел. Пригодились познанья отца и деда, да и свои. И, казалось бы, не новичком в лес пришел, но кое-что приходилось узнавать по ходу дела. Что говорить, растительность и живность здесь иные, чем в лесах средней полосы. Лесник на Сахалине — не просто хозяин участка, он с каждой зверушкой должен «общий язык» найти. Повадки узнать, характер, ее пользу и вред, лакомства ее и основной корм. И не просто для познания, а чтобы обеспечить равномерное расселение хищников и их потенциальных жертв, поддержание определенной пропорции в их количестве, сохранность нужного зверя и оздоровление его потомства… А зверей и зверушек в тайге хватало. Всяких. Букашек и козявок — тоже. К ним он по-своему приглядывался.

И однажды, случилось это на третьем году жизни на участке, стали портить тайгу тля и древоточица. Из лесничества начальство приехало с проверкой работы и для помощи. Рабочие «химию» привезли. Но Никодим отказался от нее. Начальство удивилось. Стало настаивать, требовать обработки участка. А лесник уперся: