Стивен Хантер - Гавана Страница 6

Насекомое бесследно исчезло, оставив на языке привкус, который будет ощущаться еще несколько часов.

Акцию номера 4715 приветствовали бурными аплодисментами. Ничего занимательнее представления с тараканом барак не видел с тех пор, как зэк № 2098 умер, харкая кровью и проклиная Хозяина, несколько месяцев, а может быть, и лет назад.

— Спасибо, друзья мои, — сказал исполнитель представления.

И это была чистая правда: они были его друзьями, эти люди с изнуренными лицами и бритыми черепами, со скулами, похожими на шарики от кровати, с темными ввалившимися глазами, взгляды которых от перенесенных страданий сделались строгими и проницательными. Завтра снова дорога, вечная дорога, на которой они трудились в любой мороз, дорога, которая убьет их. Она строилась, поскольку существовала теоретическая возможность, что Хозяин когда-нибудь захочет совершить поездку на Северный полюс.

Хотя Хозяин недавно умер и уже никогда не сможет осуществить подобное, это событие, похоже, совершенно не затронуло дорожных строителей из Гулага № 432. Вперед, к Северному полюсу, во славу торжествующего социализма!

Но сейчас они даже забыли о своем положении, и потому, когда через несколько секунд в барак с громким топотом ввалились старший сержант Коблиский и трое солдат с винтовками, сопровождавшие его, все были донельзя изумлены. Как правило, во второй половине одного из воскресных дней каждого месяца охрана предоставляла зэков самим себе; в это время они могли отвлечься от строительства дороги к Северному полюсу на тот случай, если Хозяин восстанет из мертвых и потребует отвезти его туда. Охранникам нравилось в 432-м лагере не больше, чем зэкам. Только один человек хотел, чтобы все эти люди находились здесь, в 432-м, но теперь он был мертв, и во всем этом больше не было ровно никакого смысла.

— Эй, ублюдки, спокойно. Расступитесь, а не то я прикажу капралу пощекотать вас штыком.

Эти слова означали, что старший сержант Коблиский пребывал в хорошем настроении.

Старший сержант, в прошлом ас-танкист из Пятой ударной армии маршала Коншавского, воевавший под Курском, имел неосторожность произнести несколько сочувственных слов по отношению к бедным немецким ублюдкам, которых ему пришлось расстрелять из пулемета после того, как эти самые ублюдки сдались (такой в то время действовал приказ НКВД). Этого хватило, чтобы по окончании войны его отправили на службу в 432-й лагерь, невзирая ни на полную грудь медалей, ни на двадцать восемь уничтоженных нацистских танков.

— Ну-ка, посмотрим, где он? Я знаю, что ты здесь, чтоб тебя черти взяли. Ты пока еще не помер. Я видел тебя вчера, я видел тебя сегодня утром, я... А, вот ты где. Давай-ка сорок семь пятнадцать, подтаскивай сюда свою тощую крысиную задницу.

— Что? — спросил номер 4715. — Что? Я...

— Да пошевеливайся ты, черт тебя подери! Там зверски холодно, и я хочу поскорее завязать со всей этой суетой и вернуться к своей бутылке. Завернись во что-нибудь, и пошли.

Номер 4715 моргал, пребывая в полном изумлении. Вообще-то этот случай на памяти живущих не имел прецедента. Люди попадали сюда, люди рыдали, людей хоронили, но людей никогда никуда не вызывали. В этом не было никакого смысла. Так что происходящее было почти непостижимо.

— Да, старший сержант, я...

— Знаешь что, напяль-ка вот это, получится побыстрее.

Он кинул тщедушному номеру 4715 суконную караульную шинель. Она была настолько тяжела, что чуть не сшибла с ног беднягу, давно обматывавшегося в невообразимое тряпье, под которое набивались газеты для защиты от холода. Впрочем, у номера 4715 нашлись силы, чтобы накинуть шинель на себя и запахнуть полы. Он успел подумать: «Жаль, что у меня нет кожаных сапог или ботинок, а только деревяшки» и, сопровождаемый внушительным конвоем, вышел за дверь.

Конечно, там было холодно. Вечный ветер, швыряющий в лицо песчинки, крупицы льда и обломки чахлой растительности; мрак, казавшийся бесконечным; пейзаж, который там, за проволокой, представлял собой вечную плоскую равнину, укрытую снежной пеленой, над которой кое-где поднимались редкие кусты, — равнину, где-то неизмеримо далеко переходящую в низко нависавшее над головой свинцово-серое небо.

В Сибири была весна.

Кучка людей брела навстречу обжигающему ветру через весь лагерь к единственному из всех его построек хорошему дому — штабу, сложенному из толстых бревен. Из трубы над его крышей валил дым, говоривший о близости огня и тепла.

Умница номер 4715 сразу же углядел признаки чего-то необычного.

Разношерстный автопарк лагеря № 432, состоявший большей частью из старых грузовиков, которым удалось каким-то образом пережить войну, был собран на отдельной площадке поодаль от штаба. Это были дряхлые ветераны, доставлявшие заключенным еду на стройку и вывозившие оттуда трупы умерших все то время, пока дорога на метр, или чуть меньше, или чуть больше в день приближалась к полюсу. Завершение работ ожидалось в две тысячи пятьдесят шестом году. Но сегодня прямо перед штабом стояла прямо-таки удивительная машина — глянцево-черный лимузин «ЗИЛ», начищенный до жаркого блеска; лишь на крыльях можно было углядеть несколько шлепков грязи, да на бампере за время переезда от тупика железной дороги до лагеря осел тонкий слой пыли.

Но у номера 4715 не было времени гадать о значении этого странного явления. Он уже оказался в доме и почувствовал самое настоящее, щедрое, прямо-таки прекрасное тепло — впервые за много месяцев, а может быть, и за целый год: особой разницы тут не было.

— Сюда. Ты, разумеется, должен быть чистым. Нельзя оскорблять больших людей твоей вонью и грязью. На самом деле, жаль, что ты позволил себе так опуститься.

— Верно, сегодня я пропустил утреннюю ванну. Решил вместо нее выпить еще стакан чаю и съесть земляничный блинчик с кремом, — ответил номер 4715.

— Нет, парни, вы только посмотрите, как этот сорок семь пятнадцать здорово острит! Не то что некоторые мои знакомые. Ладно, сорок семь пятнадцать, тебе туда. Отведи душу, да смотри, поживее.

Номер 4715 оказался перед душевой кабиной в коридоре, где находились квартиры охранников. Он быстро разделся, вошел в кабинку и пустил горячую воду. В первый момент его чуть не ошпарило, но он даже не пошевелился, блаженно ощущая, как кипяток смывает с него многолетний слой грязи. Немного постояв, он содрогнулся от удовольствия, нашел кусок грубого мыла и намылился. Может быть, его готовили к повешению, но это не имело никакого значения. Ради того, что он сейчас испытывал, стоило даже умереть.

— Спешнев, Спешнев, Спешнев, — услышал номер 4715 хорошо знакомый голос, донесшийся до него лет этак через тысячу.

Номер 4715 даже зажмурился от ощущения новизны всего происходящего. Да, это была его фамилия. Ее произносили на людях, произносили громко и подчеркнуто ласково, после целой вечности, которую она находилась под запретом. Это было нечто сверхъестественное, настолько сверхъестественное, что номер 4715 не мог даже сообразить, как ему относиться ко всему происходящему. Но эта проблема сразу же отошла на задний план, когда он увидел говорившего — крупного и громогласного мужчину с неожиданно проницательным взглядом и с блестящими волосами, которые несколько смягчали жестокость, написанную на его лице.

Это был его наставник, его учитель, его крестный отец, его предатель, его следователь, его подневольный мучитель, судья, вынесший ему приговор, прославленный волшебник тайной службы, некто П. Пушкин, когда-то университетский профессор и чемпион по шахматам, а затем солдат в секретных войнах Красного завоевания. П. Пушкин был олицетворением воина, настоящим казаком, воспринимавшим всех противников как проявление чистого зла и считавшим, что они предназначены только для уничтожения. У этого блестящего и даже очаровательного человека был один крупный недостаток, являвшийся в то же время достоинством, делавшим его чуть ли не гением: он никогда и ни в чем не знал умеренности. Он был одет в форму генерала НКВД, а грудь мундира украшало такое количество орденских ленточек, какого не было даже у старшего сержанта Коблиского.

— Ну как ты, дружище? — с теплотой в голосе спросил Пушкин, схватив отощавшего заключенного в медвежьи объятия, как будто Спешнев только что возвратился из недельного отпуска, проведенного в деревне.

— Разумеется, прекрасно, — ответил человек по фамилии Спешнев. — Я только что съел изумительно вкусного таракана. Выиграл его в карты у польского диверсанта под номером шестьдесят семь тридцать два.

— Я вижу, что ты нисколько не утратил остроумия. Все тот же Спешнев, который всегда выигрывает, независимо от обстоятельств. Ну, садись, выпей чаю. Сигарету? Нет, на этой стадии твоего социалистического развития сигареты, вероятно, потеряли для тебя всякую привлекательность. Я тут даже слышал, что они вредят здоровью, и тебе, наверно, крупно повезло, что ты не имел возможности курить.