Андрей Таманцев - Их было семеро… Страница 6

— Так-то лучше, — одобрил я и обратился, наконец, к генералу: — Товарищ генерал-майор, не будете ли вы любезны объяснить нам, что происходит?

Он уже пришел в себя и начал раздуваться от дерьма.

— Вы пойдете под трибунал! Вы не выполнили боевой приказ! Я возразил:

— Мы получили приказ уничтожить бандформирование, обнаруженное вашей службой в ущелье Ак-Су. Там вон! — кивнул я за его спину, где за гребнем, далеко внизу, по дну ущелья протекал жидкий ручеек под названием Ак-Су, который, как говорили, во время таяния снегов превращается в ревущий поток. Но время таяния уже прошло. — Мы это сделали. Два боевика убиты, остальные восемь обезоружены и связаны. Лежат там сейчас рядком.

— Вам был о приказано уничтожить бандитов, а не связывать их! Для этого вам был выделен БТР, миномет и гранатометы!

— Кроме десяти чеченских боевиков там оказались и восемь наших. Их захватили боевики, обезоружили и тоже связали. Мы не могли в этих условиях использовать миномет и гранаты.

— Какие наши?! — завизжал он. — Там нет никаких наших!

— Это по-вашему, — сказал я. — А мы их своими глазами видели. Капитан медицинской службы и с ним еще семь человек. В нашей форме, только без знаков различия. И все без документов.

— Дурак ты, капитан! Это не наши, а их боевики, переодетые в нашу форму!

Я все еще старался разговаривать вежливо, хотя это становилось все труднее.

— Прошу прощения, генерал. Академию Генштаба я, конечно, не кончал, но отличить чеченца от русского все же могу. Все эти восемь — русские. И даже если они работали на чеченцев, зачем боевикам нападать на них и обезоруживать? Я по рации доложил обстановку и попросил срочно прислать транспорт и солдат, чтобы вывезти всех в наше расположение. Вместо этого являетесь вы со своими мордоворотами и без всяких объяснений укладываете нас в овечье дерьмо. Да еще и целите из своей пукалки мне в голову. Это что, нынче такие шутки у вас в ходу?

— Отставить разговоры! — прикрикнул он. — Я даю вам последний шанс избежать трибунала. Немедленно выполняйте приказ!

Тут уж я не выдержал:

— Но там же наши! Ты что, идиот? Не слышал, что я сказал? За этот приказ ты пойдешь под трибунал, а не я!

— Капитан Пастухов! Вы обращаетесь к старшему по званию!

— Да пошел бы ты знаешь куда, — вежливо сказал я ему.

— Ладно, — кивнул он. — Мы сами выполним этот приказ. Прикажите освободить моих людей и вернуть им оружие!

— Ага, разбежался! — сказал я ему. По моему знаку Артист собрал их модернизированные «калаши» и отволок к БТР, а Муха (лейтенант Олег Мухин, я нашел его в ставропольской бригаде совершенно случайно и сумел всеми правдами и неправдами перетащить к себе) развязал наших непрошеных гостей и кинул их ремни им на колени.

— А теперь, генерал, берите азимут сто семь и дуйте вдоль Ак-Су, имея солнце в правом глазу. Через тридцать два километра — наш блокпост. И постарайтесь не нарваться на «духов», мне почему-то кажется, что ничего хорошего вам эта встреча не принесет.

Генерал подождал, пока его орлы заправят ремни и подтянут штаны, и решительно направился к «лендроверу». Но возле него, лениво прислонясь спиной к заднему борту, уже стоял Трубач, старший лейтенант Коля Ухов, и поигрывал американским револьвером кольт-коммандер 44-го калибра, который казался детским пугачом в его огромной лапище. Этот кольт он добыл в одной из операций, когда мы вызволяли в Грозном двух американских журналистов, захваченных дудаевцами (Дудаев был тогда еще жив). Журналистов охраняли чеченцы вместе с турками и иранцами. У одного из них и был этот кольт. Коля как вцепился в него, так и не расставался — даже ночью совал под подушку. Боялся — уведут. И пытались. По-всякому. То начальство приказывало сдать трофейное оружие, то свои пробовали выменять или даже купить. Уж больно хороша была игрушка. Начальству Коля заявил, что кольт он положит на стол вместе с рапортом об увольнении (он был контрактником), а всем показал огромную дулю. Когда кто-то притащил в офицерский клуб видеокассету с фильмом «Грязный Гарри», где Клинт Иствуд играет крутого копа с такой же устрашающей пушкой, Колю даже начали называть Грязным Гарри. Но прозвище не привилось, так и остался он Трубачом. А потому Трубачом, что когда-то закончил музыкальное училище по классу духовых, играл на всем, во что нужно дуть. И хотя больше всего любил саксофон, Трубач — это было проще. И короче. Так и прилипло.

Так вот, он стоял у «лендровера» и вертел на указательном пальце правой руки любимую свою игрушку, а сам вроде бы даже любовался высокими перистыми облаками и низко над землей пролетающими стрижами. К непогоде примета. Но облака были красивые, белоснежные и прозрачные. Как кисея, фата невесты.

Генерал остановился перед ним и приказал:

— Прочь с дороги!

Трубач даже глаз от облаков не оторвал, только кольт в его руке замер, как впаянный в ладонь, и сухо щелкнул взведенный курок.

Очень убедительно прозвучало. Генерал даже растерялся и оглянулся на меня.

— Да, именно так, — подтвердил я. — Ваш «лендровер» может нам пригодиться. А вам придется топать пехом. Это полезно, жирок растрясете.

— Но если нас захватят…

— Мы вас освободим, — успокоил я его.

— Но если убьют…

— Мы похороним вас со всеми почестями.

Он, видно, понял, что спорить со мной бесполезно, кивнул своим и зашагал по азимуту 107, имея солнце в правом глазу. Когда они отошли метров на десять, я окликнул его:

— Генерал! А свой портрет не хотите захватить? — Стволом «калаша» я показал на калитку овчарни. — Хороший, по-моему, портрет. И выполнен в нетрадиционной манере. Может, вас смущает, что он без подписи? Так это мы сейчас исправим.

Двумя короткими очередями я нарисовал в нижнем правом углу калитки свои инициалы: «С» и «П» (Сергей Пастухов). Немного подумал и после каждого инициала поставил по точке. Калибром 7,62.

— Вот и авторская подпись на месте. Повесите у себя в кабинете или в гостиной на даче. Будете сами любоваться и рассказывать внукам о своих геройских делах. А?

Но он, похоже, не одобрял авангардистов. Предпочитал, видно, классическую манеру живописи. Поэтому молча повернулся и зашагал со своими кадрами в заданном направлении.

— Не ценится в наше время искусство, — с сожалением констатировал я.

Ладно. Теперь нужно было разобраться с нашими пленниками. Что-то с ними было не то. Иначе с чего бы этому генералу-ублюдку так беситься?

— Артист, Боцман, Муха — остаетесь здесь, — приказал я. Красная ракета — сигнал тревоги. Форс-мажор — две красных. Отбой — зеленая. Остальные за мной!

Мы начали ссыпаться по крутому каменистому откосу на дно ущелья. Ловчее всех получалось у Тимохи. Он был верткий, как обезьяна, прыгал кузнечиком с одного каменного выступа на другой. Ничего удивительного — каскадер. На «Мосфильме» когда-то работал. Лейтенант Тимофей Варпаховский. Тимоха в нашей команде был единственным, к кому никакое прозвище не приклеилось. «Каскадер» — слишком длинно. А как еще? Так и осталось: Тимоха.

Трубач спускался по крутому откосу, как молодой слон. Не опасался, видно, что к месту назначения прибудет с голой задницей. Мне как-то жалко было свои заслуженные штаны, я старался цепляться за кустики. Хуже всего дело шло у Дока. Неудивительно — ему было уже тридцать пять. Не вечер, но мышцы все же не те. Не совсем те. Док был, как и я, капитаном. Прозвище его к нему пристало по делу. Он в самом деле был врачом, хирургом, закончил Военно-медицинскую академию, с самого начала чеченской кампании работал в полевом госпитале. Однажды их обложили дудаевцы. Док, как рассказывали, вынул пулю из плеча какого-то бедолаги, велел ассистентке наложить швы, а сам, как был, в зеленом халате и в зеленой хирургической шапочке, не снимая с рук резиновых перчаток, взял из-под операционного стола свой «Калашников» и за двадцать минут перебил человек пятнадцать нападавших. Причем укрыться там было практически негде — три палатки да две санитарные машины. Темноту, правда, он задействовал очень грамотно.

Когда мы подоспели на выручку, делать там было уже нечего. Я прямо обалдел, когда утром проанализировал ситуацию. И главное — ничему он специально не учился, ни на что такое его никто не натаскивал. Нутро было соответствующее. И тут я понял, что наша команда без него существовать просто не может. Да и врач в такой группе, как наша, а тем более хирург, — человек далеко не лишний. Я предложил ему перейти к нам. К моему удивлению, Док легко согласился — видно, и сам чувствовал, что не хирургом родился. И с тех пор не пропустил ни одной нашей операции. И как заговоренный — без единой царапины. Мы, правда, его подстраховывали, но и сам он работал очень даже грамотно и быстро набирал хватку. Возраст, конечно, был не тот, чтобы из него получился такой скорохват, как Боцман или Трубач. Но зато у него было еще одно золотое качество, которое по-настоящему я оценил лишь позже. Он был не просто добродушным человеком, но еще и как бы умиротворяющим. В его присутствии на корню засыхали мелкие стычки, готовые вспыхнуть между нашими же ребятами, — а это бывает, когда люди подолгу на нервном пределе. Он любил нас, как младших братьев, а мы любили его. Такой вот он был, наш Док — капитан медицинской службы Иван Перегудов.