Евгений Сухов - Власть и масть Страница 64

– Я у вас хотел спросить, к кому переходят акции Экельна, ведь у него же не было родственников.

– Вам лучше обратиться к юристам. Я не могу ответить на этот вопрос, – шагнул Хамидулла в сторону машины.

– Я уже обратился к ним. Вы его компаньон, следовательно, являетесь наследником.

– Вы меня в чем-то подозреваете? – приостановившись, посмотрел араб на великана.

– Это ваша старшая жена? – перевел Селеби взгляд на женщину.

– Предположим. А что вас смущает?

– А где же ваша младшая, почему она не с вами? Или она не была знакома с господином Экельном?

– Ей… занедужилось. Однако вы хорошо осведомлены о моем семейном положении.

– Уверяю вас, не только о нем.

Вереница автомобилей потянулась следом за катафалком.

– Если у вас нет ко мне больше вопросов, то мы поедем, – и, подхватив женщину под локоток, помог ей устроиться в салоне. – До свидания. Надеюсь, что мы с вами больше не встретимся.

– Что-то мне подсказывает, господин Хамидулла, что это не последняя наша встреча.

Дверь автомобиля захлопнулась, и он медленно тронулся, оставив Рональда Селеби в одиночестве.

Маска любезности смялась в злую гримасу, как только Хамидулла оказался под защитой темных стекол. За окном показалась ограда кладбища.

– Будь он проклят, этот Селеби!

– Ты его знаешь, дорогой?

– Это самый страшный человек, с которыми меня когда-либо сталкивала судьба. Ничего у него не выйдет!

Телефон мелкой неприятной дробью завибрировал в левом внутреннем кармане пиджака. Вытащив трубку, Хамидулла, не скрывая раздражения, произнес:

– Слушаю!

– Все получилось так, как мы и планировали, копье у нас.

Хоть какая-то хорошая новость.

– Я хочу видеть его немедленно.

– Мы вылетаем сегодняшним рейсом.

– Лучше поездом, так будет надежнее, – распорядился Хамидулла.

– Хорошо, шеф, как пожелаете.

Выключив телефон, Кутейб Хамидулла счастливо улыбнулся.

Глава 42

МЫ УЕДЕМ НАВСЕГДА

Неожиданно прозвенел длинный назойливый дверной звонок. Едва глянув в глазок, Фомич чуть не крякнул от расстройства, догадавшись, что такие гости сулят неприятности. Лица, искаженные оптикой, выглядели почти зловещими. Именно такие типы, сбившись в стаи, встречаются в вечернее время; ими переполнены автомобильные пробки, не однажды он пересекался с ними на пересылке, где властвует его величество беспредел. И вот сейчас они заявились в его дом, чтобы устанавливать собственные порядки.

Некоторое время он разглядывал их недовольные лица, а когда прозвучал повторный звонок, еще более настойчивый, он недружелюбно поинтересовался через запертую дверь:

– Кто там?

– Свои… Тебе привет от Толяна Истягина.

Некоторое время Фомич колебался, осознавая, что стоит лишь распахнуть дверь, как завтрашний день уже не будет похож на сегодняшнее безмятежное времяпрепровождение и неприятности посыплются на его бесталанную голову, как из рога изобилия. Но пренебречь ссылкой на Толика Истягина он не мог, хотя бы потому, что тот был один из немногих людей, которым он доверял всецело.

Их дружба началась лет пятнадцать назад, когда Толик, уже отмотав длинный срок, вернулся в их старенький тесный двор, не узнавая его совершенно. Пацаны, которых он помнил совсем малыми, успели возмужать и раздались в плечах. А некоторые, заработав немалый авторитет, ходили в весовых. Но странно было другое: для них он оставался все тем же Толькой, который некогда защищал их от пацанов с соседней улицы, а следовательно, и слово его было непререкаемо.

Именно тогда Фомич проиграл в карты большую сумму местному катале и стал всерьез задумываться о продаже квартиры. Но однажды, столкнувшись с Толяном во дворе, рассказал ему о своей беде, прося совета.

Всегда добродушный, Толян вдруг неожиданно посуровел и зло процедил сквозь зубы:

– С кем ты играл?

– С Лосем.

– Сегодня игра есть?

– Да, в шесть часов.

– Веди меня к нему… Попробую отыграть твой долг.

Последующие два дня Толян самоотверженно рубль за рублем отыгрывал чужой долг, ничего не потребовав у него взамен. А когда была отыграна последняя копейка, жестко посоветовал:

– Не умеешь играть, не берись. Так ведь и очко можно продуть!

Данный совет Фомич запомнил на всю жизнь, так и не взяв впоследствии в руки колоду карт. И лишь позже Кирилл понял, почему Истягин поступил именно таким образом, рискуя собственной репутацией: для него, уже зрелого мужчины, они были все теми же беззащитными пацанами, которых следовало уберечь от беды.

Сбросив цепочку с двери, Кирилл отошел в сторону, пригласив войти в комнату незваных гостей. Один из пришедших был худощавый, как придорожная тростина, невероятно костлявый, со светло-желтой прилизанной шевелюрой. Без конца улыбаясь, он вызывал у Фомича раздражение. Другой, напротив, был огромного роста и очень угрюмый, как нависший над рекой утес. Едва помещаясь в прихожей, он чувствовал себя крайне неловко, что прятал за напускной суровостью.

– Мамонт, – худощавой рукой показал на громилу, стоявшего неподвижно в сторонке. – Блондин, – ткнул себя пальцем в грудь. – А тебя мы знаем, Фомич!

– Так что там насчет Толика? – напомнил Кирилл, когда гости прошли в комнату и удобно расположились на мягких стульях.

– Толик-то, – улыбка Блондина сделалась еще шире, и это Фомичу не понравилось совсем. Он вообще с большой настороженностью относился к людям, скалившимся без особой на то причины. – А с ним все в порядке. Узнал, что наведаюсь к тебе, просил передать привет.

Фомич смолчал. Следовало понять, какого дьявола они завалились к нему в квартиру. По крайней мере не для того, чтобы передать сомнительный привет. Блондин мог и соврать, ведь многим было известно о его дружбе с Толей Истягиным, но приходилось делать вид, что все склеилось.

– Где сейчас Толик? – после длительного молчания спросил Кирилл.

– А где же ему еще быть? У барина парится! Да ты не грусти, через годик-другой откинется.

– У вас больше нет ко мне дел?

Толстяк громко загоготал, Блондин лишь сдержанно улыбнулся. Разговор настраивался на серьезный лад.

– Разумеется, что нет. Разве что вот такая мелочь, ведь хату генерала Саторпина ты вскрыл?

Опасения всецело оправдались. Вот оно главное! Альтруизмом здесь и не пахло.

В какой-то момент Фомич осознал, что его подловили, уж слишком очевидными стали перемены на его лице, зато улыбка Блондина сделалась еще более слащавой, приклеившись намертво. В какой-то момент Кирилл испытал большое желание подойти к нему и сорвать приторный оскал вместе с кожей.

– И что с того?

– Так ты признаешь это? – нажимал Блондин.

– А чего мне признавать? Ты спрашивай с того, кто взял эту хату, – усмехнулся Кирилл.

– Вот оно как получается. Значит, не признаешь?

– Нет.

– А если я скажу, что тебя видели в тот день у дома генерала Саторпина, – прищурился костлявый.

– Послушай, Блондин, или как там тебя еще… Ты мне что, предъяву, что ли, лепишь?

– Не кипишись, вижу, что ты несговорчивый, – разочарованно протянул Блондин, – меня уже предупреждали об этом. А только я не от своего имени к тебе пришел… Знаешь, на чьей территории хата? – Кирилл промолчал. – Вот-то и оно! Смотрящий недоволен… А он человек суровый, долго вникать не будет…

– Если хату взял, так должен отстегнуть в общак столько, сколько положено, – грубовато произнес Мамонт со своего места. – Иначе совсем другой разговор может выйти. Такие вещи крысятничеством попахивают.

– Послушай, ты! – вскочил со своего места Фомич, готовый уже вцепиться руками в горло громиле. Вряд ли в этом случае отыскалась бы сила, способная отодрать его от толстой шеи до тех самых пор, пока тот не изойдет желтой пеной. В самый последний момент Фомич заставил себя расслабиться и произнес как можно сдержаннее: – Прежде, чем мне предъявы вешать, разберись сначала.

– А мы разобрались, – поднялся Блондин, – так что подумай над нашими словами. – Мы к тебе заглянем послезавтра. Пошли, Мамонт, мы свое слово сказали.

Весь следующий день Глушков провел в одиночестве. Глотал пиво. На душе было скверно, хуже не придумаешь. Главной новостью дня была трагическая смерть вице-премьера Родыгина, и Кирилл старался не пропустить ни одного сообщения. За последние сутки он узнал о нем столько, как если бы они были старинными приятелями. Люди, знавшие его близко, говорили о нем исключительно в превосходных тонах: называли видным политиком, талантливым человеком и совершенно отказывались верить в очевидное – преждевременную кончину.

Для всех смерть вице-премьера была трагическая случайность, но Кирилла, побывавшего в тот час в усадьбе, буквально бросало в дрожь от правды. Все было проделано настолько тонко и четко, что у самого опытного эксперта вряд ли возникли бы сомнения по поводу его намеренной кончины.