Эльмира Нетесова - Женская месть Страница 65

— Дедунь, вернись ты к нам, — попросила Наташка неуверенно.

— На что?

— Вместе жить будем, как раньше.

— Э-э, нет! Об том ни слова.

— Почему?

— Я не дитенок! Навовсе отвык от всех. А и к чему вертаться в прошлое глупство? Я много дозволял над собой. Но терпенье лопнуло. Врозь оно куда как лучше. Никто не крутится на глазах и не лезет в душу. Сам себе хозяин. И главное, никто не обидит, не обзовет. Прав или виноват, сам себе завсегда угодишь.

— А разве у тебя нет женщины? — удивилась Наталья искренне.

— Дурочка ты моя! Ну на что мне баба сдалась? И не думал об таком. Единой хватило по горло. Не для того от ней сбег, чтоб другую завести. Случается, иная заглянет. В избе приберет, постирушки справит, пожрать сготовит, и все на том. Я ей обувку починю. Но шашни ни с единой не дозволял себе. Ни об их мои думки, старым стал. А дружусь со всеми. И с мужиками, с бабами тож. Ни с кем не брешусь, с кажным лажу. Вот у меня поначалу, как сюда пришел, двое мужиков жили. Оба бездомными оказались и тоже из-за баб. Нынче у их семьи и дети появились. Живут ладом. Все состоялось и люди довольны. Толик в соседстве прикипелся и нынче всяк день наведывает. Илюша с городу навещает. Будь я говном, кто бы вспомнил? Эти не забывают. Не кидают одного и все стараются подмочь, хоть и не надо ихнего. Хватает всего. Но ить как дети заботятся. Приятно это, скажу тебе, Наташка!

— Дедунь, а я тоже хочу с тобой! Ну почему в нашей семье все коряво складывается?

— Это, Наташка, от самих. Никто не виноват, что корень зла глубоко в душу врос. Его не вырвать и не вытравить. Бабка на деньгах помешалась, ей все мало, а и ты в нее пошла.

— Нет, дедунь, пожила с Николаем Ивановичем, все передумала, пересмотрела. Теперь уж деньги не ослепят. Не в них счастье. Ничего не дадут кроме лишних забот. Вон Чижов, в деньгах купался. А толку! Здоровья ни на грош. Сплошная развалина. Чуть на балкон вышел, через все форсунки чох и кашель. Сквозняков боится как черт ладана. Я так устала от его болячек. Он их каждый день цеплял. Вот и делала ему то компрессы, то примочки, то массаж, то растирание, то ноги парим, иль клизьмы ставим, короче, вспоминать неохота. Ты сотой части того не знал, хотя старше Чижова.

— О! В том его беда! Мужик не должен перед бабой соплями растекаться. Обязан держаться из последних сил. А коли не может, слабый он человек. И семя его никчемное.

— Неправда! Мой малыш настоящим мужиком будет.

— А причем он и Чижов?

— Да от него ребенок! От кого еще? Вон когда Андрюха Николаю попался в квартире, Чижов его к стене придавил. Тот подлый на пол свалился и гондон потерял. Прямо у ног Николая Ивановича. Меня от страха трясло, а тут, как увидела, смех разобрал. Значит, не сбрехал, вправду защиту надевал.

— На башку ему натянуть стоило ту пакость. Коль детей растить не может, на что к бабам подходить козлу. Оба оне не мужики. Вот это верно! Одно не пойму, от кого ж ты понесла? От покойного Алешки, что ли?

— Ну ты скажешь тоже!

— А от кого, ежпи другого третьего не было. Вона наши грибники что рассказали, я своим ушам не верил. Но женщина, с какой все приключилось, серьезная и врать не станет. Возраст у ней приличный.

Дед откашлялся, лукаво глянул на Наташку и заговорил издалека:

— А баба та Фросей зовется и поныне. Раней веселой, разбитной была, покутить любила. И мужик ей попался компанейский. Гармонист и шутник, весельчак каких мало. Но зимой поехал в лес по дрова и попал в пургу. Уж как там стряслось, никто не видывал, только сбился он с пути и замерз насмерть. Недели через три сыскали человека. Привезли, чтоб похоронить. А баба волчицей с горя воет. Оно понятно, ушел мужик без времени, даже дитенка не оставил. Каково ей было такое пережить, ведь вот любила свово мужика побольше жизни. Никого другого ни в голове, ни на сердце не держала. И так горько ей сделалось, что села она подле гроба и просит покойного:

— Оставь мне в память о себе ребенка. Нехай сынок родится такой, как ты. Чтоб все любили и на все руки, как ты, мастером был. Пусть твоя кровинка на земле останется, ну пощади, не оставь единой в свете.

— А вскоре уснула рядом с гробом. Ужо люд пришел хоронить покойного, а хозяйка спит, ровно пьяная, — качал головой Захарий:

— Ну, взбудили Фросю. Она встала и давай мужика свово благодарить. У похоронщиков глаза на лоб полезли, чего они услыхали. А Фрося и впрямь беременной сделалась. Родила сына, вырос и вправду копией отца. Вот только в лес его мамка не пущала. Все боялась, что отец сына к себе заберет. Так все ж уберегла мальца. Нынче сильным мужиком стал. Но и поныне местные бабки шепчутся за его спиной, зовут дитем мертвеца! Может, и у тебя такая доля, кто знает. А вдруг Алешка решил вот так на земле возродиться и вернуться в человеки через тебя? Ить по глупости ушел он со свету, шибко рано. Не отгулял, не отлюбил свое, жисть не видел.

— Да не пугай ты меня, дедунь! Ну как мертвец может живой бабе ребенка сделать, да чтоб та при всем ничего не почувствовала. Это уже брехи! Бабьи пугалки на ночь, чтоб девки по потемкам в баню не ходили. Но я уже не маленькая и в страшилки не верю.

— А знаешь, наша Фрося часто свово мужика видит.

— Во сне?

— И не только! Он мертвый ее живую оберегает. Видно, и теперь любит бабу! Поверишь, она до сих пор замуж не вышла.

— Видно, никому не нужна.

— Шалишь, девка! К ей много мужиков подходили, чтоб приметила, в жены уговаривали, да только всем отказала, одному осталась верной, в чести живет.

— Ну, это она. Я Алешку о таком не просила. Зачем мне ребенок от покойного? Я от кого-то из живых рожу. Два козла были, кто-то стал отцом.

— Эх, Натка! Никто из нас не знает даже самого себя. А уж куда там ближнего угадать иль усопшего.

— Дед! Я помню один сон! Я впервые в ту ночь пошла спать в Алешкину комнату. И когда я уснула, увидела его. Он присел на край койки и сказал мне:

— Наташка, не бойся! Я никогда больше не обижу тебя! Но мы с тобою останемся вместе на всю жизнь. И ты даже не подумаешь уйти или убежать…

— Я так и не поняла, как мы с ним можем остаться вместе? Ведь его нет, он умер!

— А может, тебе только показалось?

— Нет, дедунь, я была на похоронах…

— Натка, внучонка моя, ничто не приходит ниоткуда и не уходит в никуда. Все продолжается и идет по своему кругу. Может, в другой жизни я стану твоим сыном, или ты моим дедом, ничто не исключено. Вот я все время подозревал Валентину, что она нагуляла Иринку на юге, когда ездила лечиться на море. И только недавно наткнулся на фотографию дальней родственницы по отцовской линии. Она копия Ирки. Ее портрет, капля крови, будто родная мать. Как сумела повториться в десятом колене через столько лет! Но ведь повторилась, не спросившись ни у кого! А сколько меня помучила сомненьями, сколько крови нам с Валькой испортила. Я уже знаю, что бабка не виновата, а признаться стыдно, ведь жизнь прошла. Я изувечил ее подозрениями и упреками себе и ей. Это уже не выправить и не простить. Я получил свое за все. Валентина возненавидела меня, и когда уйду, она не простит. За слепую ревность я получу проклятье и в гробу. Из-за меня она возненавидела всех мужиков.

— Вот она, та родственница, смотри! — достал из чемодана старый альбом, какой никто не брал в руки, ведь там были фото тех, кого давно не было в живых.

— Господи, вылитая мать!

— Вот и я базарю, что мертвые иногда умеют рожаться заново и опять жить среди нас. А мы удивляемся и спорим, в кого пошли и от кого родились. Ревнуем к мертвым, себе не веря. И одного не понимаем, что сами тоже на кого-то похожи. И никогда на самих себя. Потому что и мы чьи-то дети, — опустил голову Захарий.

— Теперь не обижаешься на бабку? Значит, ты вернешься к нам? — обрадовалась Натка.

— Э-э, нет, Наташка! Не могу воротиться к вам. Я насовсем отвык от вас! Живу сам, как Бог дает. И мне кайфово. Отвык от базара и склок, от упреков и постоянных подсчетов. Не хочу вашего муравейника. Мне мое гнездо дорого. Здесь никому ничем не обязан и ничего не должен. Никто на глазах не мельтешит и не дергает за нервы. Я давно успокоился. Так оно для всех лучше. Не сумею прижиться заново. Это как на духу сказываю. Если у меня были б силы, ушел бы в лесники. От города и от люду. Чтоб никому помех не было. В тишине все быстро налаживается.

— Дедунька! А разве мы плохо жили вместе? Ну случилось один раз недоразумение. Другие каждый день ругаются, целыми днями, но не разбегаются, не уходят надолго.

— Знаешь, я, наверное, когда-то был лесником. Или жил в берлоге. Иногда просыпаюсь от запахов тайги. Хотя лес далеко от меня. Я полюбил свое одиночество. Такое бывает, когда человека сгоняют из семьи. А он, как на смех, простил всех и полюбил себя. Не просто выжил, а и выздоровел. Вам того не понять, — вздохнул Захар.

— Дед, когда тебя не стало, мы все поняли, как ты нам нужен. Каждому из нас!