Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны Страница 66

— А записаться нам на одну фамилию нешто тоже разрешат? Чтоб как у людей семья была? — запунцовелась баба маковым цветом.

— Давно пора, — подтвердил Кравцов и, протянув руку, продолжил: — Первым поздравляю вас с этим решением! Счастья вам, какое только возможно! Светлой судьбы и радостей! Пусть никогда не вспоминается вам Колыма!

— Знаете, мы решили не ждать получку. И завтра отдадим заявления на расчет. Домой хочется. К себе! На родину! Устали на чужбине, — поежилась Катерина. И, потоптавшись на месте, насмелилась, звонко чмокнула в щеку Кравцова, сказала сбивчиво: — Спасибо вам, Игорь Павлович! За все разом! Уж извиняйте, коль что не так было! Неграмотные мы. Теперь уж не поправить это. Но помнить вас до гроба будем. И молиться за вас…

— Прощайте! — протянул Кузьма сухую жесткую ладонь.

А через три дня Кузьма и Катерина, оба впервые в жизни, вылетели самолетом из Магадана.

Женщина смотрела на уходящие вдаль из-под крыла заснеженные горы, серую ленту колымской трассы. Ей все не верилось, что она навсегда покидает Колыму и уже никогда сюда не вернется.

— Ночью будем дома, — глянул Огрызок на часы.

— Нешто нынче приедем? — изумлялась Катерина. И вспомнила: — Сюда нас два месяца доставляли. Где «телятником», где этапом. Чуть живые приехали. Не все. Ноги я поморозила. Вконец. Думала, никогда на них не встану. А мне конвойный и скажи: «Не хочешь башку потерять, вставай, лярва! Не то как бешеную суку пристрелю!» И встала! Со страху. Поверила! А скорее, Бог помог от смерти уйти! И выжила. А тот конвоир на посту замерз. Насмерть. Нас караулил. Себя прозевал…

Катерина улыбалась всему. Радость не сходила с ее лица. Она с восторгом вглядывалась в лица людей. Она не отходила от окна вагона. Когда за ним замелькали знакомые места, плечи женщины задрожали. Слишком долгой была разлука…

Кузьма успокаивал как мог. Заставлял бабу держать себя в руках. Ведь пережито большее. Ему, никогда не имевшему ни родни, ни дома, трудно было понять ее.

— Смоленск! Прошу пассажиров не толпиться в проходе! Все успеете выйти! Никого с собой не увезем обратно в Москву! Не забудьте свои вещи, — предупреждала проводница пассажиров.

— Подкинь в Березняки, браток! — подошел Кузьма к дремавшему таксисту.

— Сколько дашь? — послышался глухой вопрос.

— Чего тебе дать? — не понял Кузьма.

— Ты что, дядя? Не врубился, что ли? Иль не проснулся? Даром только на Колыму возят. А я — за бабки! Секи!

— Что ж так хамски, кореш? Иль от человечьего языка отвык? Мы его через Колыму сберегли, не растеряли, а ты его с чем схавал?

— С Колымы? — включил скорость водитель. И, резко захлопнув дверь, умчался в темноту.

— Пошли пешком, — исчезла, растаяла улыбка на лице женщины. Она ухватила обвязанный веревками чемодан и, взвалив его на плечи, пошла, глотая слезы, не оглядываясь.

— Катерина, стой! Да погоди же ты! — нагнал Кузьма жену.

— Дойдем. Ништяк. Домой — не из дома. Осилим. Да и деньги целей будут. Не с неба они нам свалились. Пошли, — уговаривала Огрызка тихо: — Народ у нас добрый, сердешный, на беду отзывчивый. Ну, если встретится иной гад, так это редкость, — убеждала Катерина не столько Кузьму, сколько саму себя, и шла, опережая мужика по разъезженной ухабистой дороге, оступаясь, уставая, пересиливая саму себя.

— Ну, вот и все! Считай, мы дома! — вздохнула баба, когда под утро, из туманной мути, ступили они на деревенскую улицу: — Дошли! — улыбнулась Катерина и глянула на женщину, отворившую ворота корове. Та замычала протяжно, зовя пастуха.

— Пошла! — подгоняла хозяйка скотину, любопытно заглядывая Катерину и Кузьму. А те шли, не оглядываясь.

— Эй, Катька! Ты ли это? — услышалось за спиной запоздалое. И суматошный, радостный крик разорвал тишину села: — Люди! Эй! Катюха вернулась! Живая! Гляньте! Своими ногами, с самой Колымы пришла!.. До глубокой ночи шли и шли в дом люди. Свои, деревенские. Простые и бесхитростные, как сама деревенька. Одни молча разглядывали Катерину и Кузьму, тихо улыбались, радуясь, что вернулась домой женщина, не погубила, не сломала ее Колыма. Другие о Колыме спрашивали:

— Верно ли, что там волков больше, чем людей, и они даже в дома заходят?

— А правда ли, что там нормального люда вовсе нет, одни уголовники?

— Кать! То брешут иль верно, будто дома там из костей человечьих строят? И людоедов полно вокруг?

— А солнце там бывает? Слышали, ровно на Колыме тепла вовсе нет!

И только один старик, войдя в избу, перекрестился на образа. И, достав из кошелки краюху хлеба, сказал дрожащим голосом:

— С возвращеньем тебя, Катерина! Прими от меня хлеб наш! Пусть никогда не будет голодно в твоей избе! Пусть Бог увидит и обогреет горемычную. Прости, что скудно…

Сельчане словно опомнились, разбежались по домам. Понести сало, картошку, лук, капусту. Кто что мог.

Соседка бабка Прасковья двух кур приволокла:

— В хозяйстве сгодится…

Шумно вбежали в дом братья, сестры. Смеялись и плакали. Разглядывали Катерину и Кузьму:

— Вы еще не спали? Отдохните с дороги! Хоть пару часов перехватите. Мы стол накроем. Отметим приезд, — спешила родня.

— Осваивайся, Кузьма! Привыкай. Пусть не хоромы, но это твой — ваш дом! Дай Бог здоровья, поставим новый. Большой и крепкий! Лишь бы не было беды! Будь хозяином и братом! — обнял Кузьму за плечо старший брат Катерины.

— Знаете, что я предлагаю: пусть они отдохнут. А мы во дворе управимся, чтоб не мешать, не будить до вечера, — вывела всех из дома младшая сестра.

Кузьма тут же лег спать. И, едва коснувшись подушки, захрапел на весь дом.

Катерина прилегла рядом, но так и не смогла заснуть. Она тихо встала, глянула в окно. Перед ним, раскинув ветви, роняла розовый цвет старая вишня. Ее совсем хрупким саженцем посадила Катерина в тот год, когда злая судьба вырвала девчонкой из отцовского дома.

Нет, не пощадила судьба и вишню. Лютые морозы сгорбили, искривили дерево. И на поределой кроне не цвет, седина облетает — обмороженная. Катерина смахнула слезу, улыбнулась дереву, словно успокоить хотела. И вдруг услышала за спиной пронзительный крик Кузьмы:

— Капеллан, падла! Отвали! Замокрю паскуду! Как пидера размажу! Клянусь волей! — и через минуту, всхлипывая просил: — Чубчик, кент, прости…

Огрызку снились колымские сны. Черные, холодные, как полярная ночь без конца и края. Катерина уже не пугалась. Сама, как говорил Кузьма, кричала во сне. Значит, Колыма не просто в памяти, в крови остается. У всех, кто был знаком с нею не понаслышке.

— Здравствуйте! — внезапно отворилась дверь. И молодой парень, перешагнув порог, подал Катерине руку: — Будем знакомы. Я — Юрий, племянник ваш. Услышал о вашем приезде. Решил заглянуть, познакомиться лично, — присел к столу, разглядывая Катерину в упор: — И сколько ж лет вы просидели на Колыме? — спросил любопытно.

— Шестнадцать, — вздохнув, ответила женщина.

— Ого! — присвистнул парень и поинтересовался: — За что посадили вас?

— Да ни за что! — отмахнулась баба.

— У нас ни за что не сажают. Я законы знаю. Катерина смотрела на него, не веря в услышанное.

Показать реабилитацию, документы, но к чему?.. О чем с ним спорить? И сказала тихо, не ему, себе:

— Дай Бог, чтобы ты хоть когда-нибудь оказался прав…

Старый Аскер не сразу понял, как это произошло. И лишь на больничной койке вспомнил события минувшей ночи. Стараясь не забыть даже мелочей, тихо рассказывал следователю:

— Сторожем при магазине нашем я уже двадцать лет работаю. Сменить меня как-то хотели. На более здорового мужика. А я уперся. Пенсия пенсией, но работать надо, покуда жив. Хоть перед людьми не сидеть в старых пнях. Должность весу в их глазах прибавляла. Все же при деле. Работал. Оно и верно, что считали меня этой… формальностью. Воровства мы не знали никогда. Никто на наш магазин не зарился. Кто ж мог подумать?

— вздохнул старик.

Следователь сочувственно головой кивнул.

— Сам я знал, что на посту мне ни с кем разговаривать не положено. Но это по уставу. А тут… Ведь каждого человека в своем селе я знаю. С любым мог словом перекинуться. И ничего. А этот и верно. Чужой. Подошел ко мне культурно. Заговорил вежливо. С виду приличный человек. Одет по- городскому. Я и развесил уши. Оно и сам пойми, как не разговориться было, коль человек не пустое молол, а с делом подошел.

— С каким? — удивился Руслан Машуков.

— Все спрашивал, почем у нас в селе дома продаются? Кто продает, как жизнь в селе, что за люди? Сказал, что долго жил на севере. Работал там. Скопил денег и решил к себе на родину вернуться. Но в городе жить не хочет. С детства в селе жил. Хочет иметь свой дом, хозяйство. И я поверил. Рассказывал ему все как есть. Поверил, что серьезная затея у человека.

— А в какое время он подошел, этот собеседник?

— Да уже часов десять вечера было.