Леонид Влодавец - Змеиный клубок Страница 66

А потому он мигом выдернул из-под пиджака «вальтер» и, увидев лишь искорки ужаса, сверкнувшие в глазах Барона, в упор продолбил коллеге черепок девятимиллиметровой маслинкой. Ошметки брызнули и на спинку кресла, и на обои с розочками.

Эмоции — вещь хреновая. За их мгновенную вспышку надо быть готовым заплатить тут же. Сурков еще не успел отскочить к двери, как за этой самой дверью, в коридоре, в течение пары секунд грянули три пистолетных выстрела подряд. Один из игроков, только что мирно сражавшийся в шашки, левой рукой метнул доску с недоигранной позицией прямо в рожу своему опешившему партнеру, а правой выхватил пистолет из-за ремня брюк и в упор выстрелил, пригвоздив этого партнера к спинке кресла. В ту же секунду почти одновременно выхватили оружие те, что беседовали о футболе, но один оказался на мгновение быстрее. Тот, что опоздал, скорчился от удара пули в живот — бронежилет пуля из «ТТ» прошила, как картонку, — а тот, что успел раньше, сумел только перевести ствол на более удачливого игрока в шашки. Тот бахнул из «стечкина» навскид, и второй болельщик повалился рядом с первым.

— Аркаша? — позвал уцелевший шашист, не решаясь заглянуть в комнату. Король Лир трижды выстрелил на голос, от двери отлетели длинные щепки, окрашенные кремовой эмалью, в досках засветились дыры, а провернувшие их пули, выбивая из стен куски штукатурки, запрыгали по коридору, не зацепив бароновского охранника. В «стечкине» у него было еще девятнадцать патронов, и штук десять он тремя очередями расстрелял по двери, прежде чем бегом рвануть к выходу из злополучного ателье.

Через пять секунд дверь комнаты отворилась, и на пороге появился Король Лир, белый как мел, с уже остановившимися глазами, без пистолета. Обеими руками он зажимал рану на груди, из которой быстрыми толчками выплескивалась кровь, ручьем лившаяся между пальцев, обильно орошая бежевый пиджак, шелковый малиновый галстук и свежайшую рубаху, белую в тонкую полоску. Он сделал в коридоре только один шаг, перешагнув через ноги охранника, обмякшего в кресле с доской и рассыпанными шашками на груди. Второго шага Сурков сделать не сумел и ничком рухнул прямо в огромную лужу крови, растекшуюся на паркете.

ВИЗИТ В ДУРДОМ

Линзообразные электрические часы на зеленовато-голубой стене показывали 18.20. Воронков сидел в кабинете главврача областной психиатрической больницы Усольцева. Их связывала старая, многолетняя дружба. Если б этой дружбы не было, то не стал бы Михаил Иванович торчать так долго на рабочем месте.

Более того, задержаться ему пришлось в самый последний момент, почти ровно в шесть, когда Усольцев уже сворачивался, распихивая по ящикам стола и сейфа всяческие бумаги. Но тут зазвонил телефон, и главврачу стало ясно, что его жене придется сегодня подождать подольше. Одно утешало: Воронков обещал подвезти на машине.

Владимир Евгеньевич прибыл с коньячком, и это тоже скрашивало перспективу позднего возвращения, хотя и гарантировало небольшой домашний скандал. Тем не менее выкушать пару рюмочек после нервотрепки и общения с идиотами — к таковым Михаил Иванович причислял не только пациентов, но и солидную часть персонала — психиатр не отказался.

После обычного обмена вопросами о жизни и здоровье наконец-то речь зашла о главном, ради чего и появлялся в больнице Воронков. О Галине Митрохиной.

— Как успехи, Миша? Сколько еще ждать?

— Чего ждать, статьи 1262? — усмехнулся главврач. — Я был обязан ее вообще не принимать, у нее обычное нервное расстройство. Она психически здорова, понимаешь? И я держу ее только из-за вас. Завотделением, кстати, надо немного поощрить. Сейчас я это делаю из своих средств. Учти, что мы третий месяц зарплаты не видели.

— Об этом можно и попозже побеседовать. Тебе платят не просто за то, что ты ее здесь держишь, а за конкретную работу. Ты должен был кое-что узнать. Обещал, что это можно за день сделать. А уже неделя прошла. Причем сегодня в этом вопросе так много изменилось, что страшно сказать.

— Что именно?

— Если я скажу, то ты слишком много знать будешь.

— Могу догадаться. Срочно потребовалось то, что знает Галина.

— Так точно. Причем не просто срочно, а исключительно срочно.

— Когда?

— В течение ближайших пяти дней.

— Могу предложить только одно: заберешь ее отсюда и будешь работать сам, если мне не доверяешь.

— Ну и разговор! — возмутился Воронков. — Если б я знал, как это сделать, то не стал бы к тебе обращаться.

— Тогда жди. Она уже на подходе, понимаешь? Но баба очень волевая. Заряжена на противодействие. Кроме того, этот препарат, который ты мне достал, очень серьезный. Им надо осторожно работать, не спеша.

— Нельзя не спеша, понимаешь? Надо быстро.

— В течение пяти дней будет результат. Если будут деньги.

— Вот оно что, — усмехнулся Воронков, — не подмажешь — не поедешь, стало быть?

— Понимай как хочешь. Но пятьсот баксов за это — мало. Тем более если двести из них идет зав-отделением.

— Если сделаешь завтра, получишь десять тысяч сразу, послезавтра — только восемь, на третий день — шесть, на пятый — только две. На шестой — получишь шиш плюс серьезные трудности в личной жизни.

— Завтра не будет, это точно. Третий-четвертый — реально.

— Соответственно и деньги прикидывай. Самое главное, чтоб было.

— Будет. Единственно, чего боюсь, — чтоб не перекрыть дозы. Ведь эта штука так может расслабить, что человек вообще не выйдет из сумеречного состояния и будет чем-то вроде жвачного животного. Речь потеряет, например. Кроме того, могут быть побочные эффекты. Я о них толком не знаю, потому что литературы по этому препарату почти нет. Если эта штука вдруг ее по почкам или печени продерет — я не отвечаю.

— Да нет, отвечать-то придется. Так что будь аккуратнее. Главное, помни — пока нам хорошо, тебе тоже хорошо. Нам плохо станет — тебе намного хуже.

— Не можешь ты без угроз.

— Кнут и пряник — самые эффективные средства управления людьми. Понимаешь, тут некоторые товарищи немножко сомневаются, не водишь ли ты нас за нос?

— Ты тоже?

— Я? Упаси Господь! Я в тебя верю. Но я не самый главный, к сожалению. Теперь многие, знаешь ли, страдают подозрительностью. И они отчего-то думают, будто ты давно уже все выцарапал, но тянешь до последнего. Допустим, до этого самого четвертого-пятого дня. Тогда нам будет и двадцати тысяч не жалко, а тебе очень захочется их заполучить.

— Я, по правде сказать, заплатил бы вам, чтоб вы от меня отвязались. Только нечем.

— Вот потому-то и нечем, что ты вяло работаешь. А отвязаться тебе вряд ли удастся. У тебя сын где учится? В Сорбонне?

— Разве я об этом забываю?

— Это само собой. Помнишь — и молодец. Надеешься небось, что сын там пристроится, в Европе?

— А что ему тут, в Совке, делать?

— Опять же, глядишь, на старости лет надеешься и сам туда нырнуть, верно?

— Надеюсь. Теперь не запрещено, слава Богу…

— Так вот, Миша. Помни, что в Европах очень не любят тех товарищей и господ, которые были с КГБ связаны. И тем более — с «пятеркой». Ведь ты, дорогой, в спецпсихушке немало потрудился. За кордоном сейчас полно твоих пациентов долечивается. А диссиденты — народ подлый и пакостный. Они тебя так оплюют, если узнают, что мало не покажется. Могут и вовсе случайно пристукнуть. Среди них и настоящих психов полно.

— Опять пугаешь? Что ты за человек, в самом деле.

— Я не пугаю. Я напоминаю, а то ты уже вроде

бы сказал, что заплатил бы, лишь бы с нами дела не иметь. Нет, так просто это не делается.

— Ладно. Я уже все понял.

— Проводи меня к ней.

— Охота по нашему зверинцу прогуляться? Пошли. Халат только возьми.

Воронков уже подошел к вешалке, чтобы снять с нее халат по плечу, когда в дверь постучали скорее требовательно, чем просяще.

— В чем дело? — Усольцев открыл дверь и впустил взволнованную женщину лет пятидесяти, в халате и белой шапочке.

— Михаил Иванович… — Докторша искоса поглядела на Воронкова. — Вы не очень заняты? Мне бы хотелось с вами поговорить…

— Вы знаете, если не срочно, то немного попозже. Сначала нам надо бы сходить с вами в тридцать восьмую.

— О Господи, — ахнула женщина, — я как раз по этому поводу. Вы ее не переводили?

— Не понял…

— Боже мой! — еще больше разволновалась врачиха. — Ее же нет. Она ушла!

— Кто, Майя Андреевна?

— Митрохина ушла!

Воронков только глаза выпучил.

— Когда? — спросил Усольцев. — Давно ушла?

— Не знаю… После полдника, наверно.

— Почему так думаете?

— Потому что полдник в пять часов был, и она находилась в палате.

— Как она могла уйти? Там же дверь на запоре и решетка на окне. А на лестнице — санитар дежурит. Не могла же она с третьего этажа спрыгнуть… Даже если б решетку выломала. Не муха же она, в форточку не вылетит… И через двор как прошла? Через ворота? Через трехметровый забор перелезла? Вы во дворе не искали?