Виталий Гладкий - Наследство из преисподней Страница 68

– Интересно, от кого Зяма узнал, что его отец – Сильвестр?

– Скорее всего, от самого Сильвестра.

– Шутишь…

– Нисколько. Сильвестр, судя по всему, так и не женился. Но ему, конечно же, было известно, что его подружка вышла замуж беременной. Сильвестр наблюдал, как Зяма рос и все больше убеждался, что он – его отпрыск. Но в то время Сильвестр не мог предъявить права на сына – Мошкин сжил бы его со свету. А возможно, об этом Сильвестра настоятельно попросила мать Зямы.

– А почему он сейчас открылся своему сыну?

– Не знаю. Возможно, чтобы поддержать его в горе. История повторилась: и от Сильвестра ушла любимая девушка, и от Зямы сбежала жена, в которой он души не чаял. Два одиночества нашли друг друга.

– Возможно.

– Поначалу все шло неплохо, Зяма даже скит для Сильвестра построил, но свою боль он так до конца и не сумел превозмочь. Его можно понять… А когда он узнал о болезни, тут у него вообще планку сорвало.

– Но даже в таком состоянии он думал о мести…

– Да, задумка у него была шикарная. В моем лице Зяма нашел громоотвод, на который можно было свалить все свои беды и неприятности. Но мне, можно сказать, здорово повезло. У меня, к счастью, образовался дополнительный ангел-хранитель… – Я чмокнул раскрасневшуюся Илону в щечку. – И не один, – вспомнил я Антона. – Приеду в Москву, схожу в церковь и поставлю свечу за ваше здравие.

– Все это понятно. Но все-таки, ответь мне на вопрос: как ты догадался, что контейнер спрятан в могиле?

– Я позвонил школьной подруге и поинтересовался, обрисовав наружность Сильвестра, был ли такой человек на похоронах Зямы. Она ответила утвердительно. Мало того, оказалось, что Сильвестр лично выкопал ему последнее пристанище, чем вызвал недовольство кладбищенских гробокопателей, лишившихся хорошего заработка. Но отец, как близкий родственник, не может копать могилу сыну. А ведь Сильвестр, как тебе известно, ударился в религию. Значит, причина, побудившая его нарушить церковные каноны, должна быть очень веской. И еще – когда мы посетили Сильвестра, он держался чересчур спокойно для человека, которому есть что скрывать и у которого в доме тайник с таким страшным содержимым. К тому же, я уверен, что он раскусил меня сразу, но виду не подал. Никакой реакции, что показалось мне очень странным. Как человек, изведавший много горя и повидавший жизнь, Сильвестр сумел сдержать свои эмоции, хотя наше присутствие в ските было ему неприятно. Надеюсь, это ты заметила. А я уверен, что Зенон не мог не сказать ему, кого он винит в своих семейных неурядицах.

– Это только твои предположения.

– Они близки к истине. Давно известно, что лучший хранитель тайн – это могила. А Сильвестр очень даже неглупый и образованный человек.

– Хорошо бы с ним пообщаться.

– Помечтай…

"Пообщаться" с Сильвестром хотел и Шабля. Но когда он приехал к скиту, то застал на его месте только головешки. Наверное, когда горела обитель, Сильвестр был рядом, потому что лесной массив не пострадал.

Сам отшельник исчез, испарился, будто его и не было.

– А кто кричал в ските? – спросила Илона. – Помнишь – ночью.

– Нечистая сила. Шучу. Возможно, Сильвестр страдает падучей. При эпилепсии человек нередко бьется в конвульсиях и вопит не своим голосом. Но это только мои догадки. Возможно, они обретут свое логическое обоснование в моем новом романе.

– Будешь писать книгу об этих событиях?

– Непременно! Кто мне запретит? Такой сюжет грех не использовать. Вот только твое настоящее имя мне так и не удалось узнать, потому что паспорт у тебя – в этом я уверен – липовый. И думаю, что не узнаю его никогда.

– Правильно мыслите, господин литератор… – Илона улыбнулась. – Есть предложение выпить за тех, кто "в поле". Поддерживаешь?

– За это выпить можно. И даже нужно, хотя за границей я не служил. Это, наверное, по твоей части. Но хочу тебе сказать, дорогая, что скоро утро. А работы у меня – непочатый край…

Рассмеявшись, мы потянулись друг к другу и заворковали, словно два голубка. Рассвет упал под ноги наших шальных невзнузданных коней, и мы, тесно прижавшись друг к дружке, помчались в юдоль плотской любви, о которой так много написано и про которую никто ничего толком не знает.