Олег Маркеев - Цена посвящения: Время Зверя Страница 7

— Что это? — на всякий случай поинтересовался Максимов.

— Морошка на спирту. Собственного изготовления. Натур продукт, так сказать.

«Точно нефтяник», — решил Максимов.

Выпили не чокаясь. Сосредоточенно перевели дух. Напиток оказался не морошкой на спирту, а чистым медицинским спиртом, подкрашенным соком морошки.

— Не понимаю, — пробормотал мужчина, выдохнув в кулак.

По его хмурому лицу разлилось свечение цвета спелой болотной ягоды.

— Извините, я не представился. Максим Владимирович. — Максимов выжидающе посмотрел на мужчину.

— Серафим Петрович Бондарь. Из Ханты-Мансийска.

— Нефтянка?

— Она самая. Кормилица и поилица.

Серафим Петрович вновь наполнил рюмки.

— Я, наверное, пропущу. — Максимов с трудом протолкнул в обожженное спиртом горло кубик канапе.

— Так за покойного же!

Максимов не стал уточнять, за что же пили в первый раз. Решил, что, наверное, за знакомство.

Влив в себя спирт и не поморщившись, Серафим Петрович снова изрек:

— Не понимаю!

Максимов тоже мало что понимал в произошедшем. Одно знал точно: запаянные цинковые гробы так просто не появляются. Должно было произойти нечто, из-за чего родным и близким будет не на что последний раз взглянуть. Но в прессе никаких сообщений о взрыве, автоматных очередях в упор, пожара и автокатастрофы не было.

Как ни прислушивался к разговорам гостей, ничего путного о причине смерти Матоянца не выяснил. Все как сговорились, стараясь обходить эту тему стороной, будто покойный отошел в мир иной в результате дурной и постыдной болезни.

— Знаешь, чего я все в толк не возьму, Максим Владимирович? — Бондарь тяжко вздохнул. — Все из головы не идет случай один. Приезжал к нам Ашот Михайлович, пусть земля ему пухом… Встретили, как полагается. Ну я речь такую задвинул, типа нефтяная труба — становой хребет России. Согласен?

— Медицинский факт, — уклончиво ответил Максимов.

— Костыль это, а не хребет! — Серафим Петрович чуть повысил голос, пришлось испуганно оглянуться. — Мне Ашот Михайлович тогда сказал. Спокойно так, без московского выпендрежа… Сказал, что Китай с экспорта детских игрушек имеет в два раза больше, чем мы с нефти и газа. Это правда?

Он поднял на Максимова больные от выпитого и передуманного глаза.

— Правда. И что самое грустное, содержит на эти деньги крупнейшую сухопутную армию в мире. И китайчата, насколько мне известно, не голодают.

— Вот-вот! — Серафим Петрович поскреб под левым лацканом пиджака. — У меня тут с тех пор словно заколыхнуло. Как же так, ты мне объясни! Наперегонки с «Шеллом» сами же свою нефть за кордон качаем и качаем. Скоро ничего не останется. А народ уже с голым задом ходит, в армию дистрофанов берем… Не понимаю я этого!

«Так, у кого что болит, тот о том и говорит. — Максимов грешным делом надеялся, что нефтяник имеет хоть какую-то информацию о смерти Матоянца. — Да и бог с ним, уж Карина-то все знает наверняка».

И он решил продолжить разговор на вечно животрепещущую российскую тему «кто виноват?».

— Что сказать? У меня нет ответа. Я историк, а не политик. Ашот Михайлович, возможно, знал ответ.

Серафим Петрович отвел взгляд в сторону.

— Кончится нефть, польется кровь, — себе под нос пробормотал он.

Максимов невольно обомлел от формулировки, точной и беспощадной, как выстрел снайпера.

— Сами додумались? — спросил он.

— Куда мне! — Серафим Петрович грустно усмехнулся. — Матоянц так говорил.

«С такими мыслями в голове и с такими деньгами долго не живут. Слишком опасное сочетание», — подумал Максимов.

Серафим Петрович потрогал фляжку в кармане. Максимов отрицательно покачал головой.

Серафим Петрович оглянулся на зал.

К окнам уже прилипли сырые сумерки, под потолком увеличили накал в хрустальной люстре, задрапированной черной газовой паутиной.

— Как считаешь, Владимирович, уже прилично отсюда уйти?

— Думаю, да. Полчаса прошло, можно и откланяться.

Максимов и сам уже собирался домой. Задерживался только из-за Карины. Девчонка прошла во внутренние помещения дома и до сих пор не показывалась.

Серафим Петрович посопел, постреливая глазками в Максимова. Потом протянул руку.

— Я в «Измайловской» остановился. Корпус «Б», четыреста семнадцатый номер. Будет желание, сконтактируемся.

Ладонь у него оказалась крепкой и шершавой, натруженной, как у плотника.

— Фамилию-то запомнил? — спросил он.

— Бондарь Серафим Петрович. Насчет встречи не зарекаюсь, может и не получиться. А позвоню обязательно.

Максимов через плечо нефтяника увидел, как в противоположном углу зала возник Иванов. Шеф службы безопасности обшарил взглядом зал, нашел Максимова. Последовал чуть заметный кивок.

Максимов поднял брови, мысленно задав вопрос: «Меня?»

«Да. И срочно», — глазами ответил Иванов.

Кабинет Василия Васильевича помещался в конце длинного коридора на первом этаже. Судя по полумраку и странной необжитости коридора, он использовался в качестве аварийного выхода. Само собой разумеется, что запасной ход из логова сторожил сам начальник охраны.

Максимов счел весьма показательным тот факт, что кабинет шефа безопасности холдинга находится в загородном доме Матоянца. Либо Иванова связывали с хозяином особые отношения, либо его полномочия намного превышали официальный статус. Так или иначе, Иванов, как выяснилось, входил в ближний круг особо доверенных лиц.

Внутри кабинет был обставлен без особых изысков, как, надо полагать, на прежних местах службы Василия Васильевича.

Максимов в доперестроечные времена не по своей воле познакомился с одним людоведом в синих погонах, настрогавшим кандидатскую диссертацию по теме «Организация рабочего места оперативного работника».

Автор всесторонне проанализировал потребности опера КГБ в канцелярских принадлежностях, провел тщательный хронометраж рабочего времени с сопутствующими телодвижениями за рабочим столом и перемещениями тела по кабинету, предложил ряд смелых решений по размещению мебели и сейфа, обеспечивающих наиболее полное соблюдение норм секретности и выполнение руководящих указаний Коллегии КГБ. Само собой, на подобную совсекретную и актуальную тему можно было защититься только в Высшей школе КГБ, в других научных центрах соискателя могли поднять на смех.

Кандидат секретных наук, окажись он в кабинете Василия Васильевича, рыдал бы от умиления.

Обстановка способствовала глубокому осмыслению и неспешному несению нелегкой службы. Ничего отвлекающего, ничего личного. Стол начальника с приткнутым к нему отростком для сотрудников, им полагалось четыре стула, начальнику — мягкое кресло на роликах. Неизбежный сейф как знак принадлежности к касте секретоносителей металлический шкаф с картотекой, и навесная полка с книгами — сплошь кодексы и комментарии к ним.

На отдельной тумбе стояла видеодвойка со стопкой кассет в ярких обложках. На верхней Максимов успел разглядеть морду волка. Фильм из сериала «Жизнь диких животных».

Он поискал глазами портрет Дзержинского, но обнаружил только цветной офорт с видом утренних крыш Монмартра. Неизвестный наследник Писсарро[3] расстарался вовсю.

«Не в тему, но миленько», — отметил Максимов.

Всю стену напротив места Василия Васильевича занимали мониторы системы видеонаблюдения. На восьми экранах беззвучно двигались гости в зале. Камеры отслеживали их общим планом и выборочно, по отдельным группам.

— Освоился? — спросил Василий Васильевич, запирая дверь на ключ. — Присаживайся.

Он указал на стул по правую руку от себя, сам, обойдя стол, с усталым выдохом опустился в кресло. Оно тоже издало такой же протяжный натруженный стон, спружинило, плавно опустившись на гидравлике ниже, объемный живот Василия Васильевича спрятался под столом.

Максимов пробежался взглядом по стене, лицом к которой его усадил Иванов. Глазок видеокамеры скорее всего был вмонтирован в торец полки с книгами. Мысленно прикинул угол обзора. Там, куда упиралась биссектриса воображаемого угла, без труда разглядел тускло поблескивающую точку.

«Кино так кино, — решил Максимов. — Можно, конечно, попросить выключить. А как проверить?»

Василий Васильевич наклонился, выдвинул ящик стола.

— Ты перекусить успел? — спросил он, не выпрямившись.

— Чисто символически.

— Тогда делаем так.

Василий Васильевич выставил на стол тарелку с бутербродами, военный юморист Славка-Бес за размер и толщину уважительно величал такие «хозяйскими». Потом достал рюмки и бутылку «Посольской».

На столе лежала книга в потрепанном переплете с закладкой в середине пожелтевших, замасленных страниц.