Ташкентское затмение - Александр Александрович Тамоников Страница 7

лишь для того, чтобы они от монотонной рутины зубрежки, одиночества и безделья не устроили на базе анархию. Бывший вояка, капитан Военно-морских сил США, ветеран Второй мировой, участник боевых действий в Корее, что он может смыслить в шпионской деятельности? Вот Перкинс – другое дело. Он двадцать лет оттрубил на благо страны в роли тайного агента, побывав во многих странах мира, и ни разу не прокололся. Президент лично призвал его на службу в разведывательно-диверсионную школу ЦРУ, так как более достойного примера для подражания для новобранцев и придумать нельзя.

Но все оказалось не так однозначно. Перкинс, он, конечно, авторитет, и историй занимательных у него в запасе целая куча, но что касается практических советов, тут от него пользы мало. Можно сказать, совсем никакой пользы. Задашь вопрос – только время зря потратишь, причем не только свое, но и остальных ребят. Любит Перкинс покрасоваться, как начнет на вопрос отвечать, тридцать три истории для наглядности присовокупит, а сам вопрос так без ответа и оставит. Еще Перкинс любит зубрежкой рекрутов изводить. Шифры, коды, особые опознавательные сигналы, которые следует знать, прежде чем тебя забросят на вражескую территорию, – всем этим заведует Перкинс. За десять месяцев подготовки все эти коды и шифры уже от зубов отскакивают, во снах снятся, а Перкинс все гоняет по ним и гоняет. За три последних месяца новой информации ноль, хорошо хоть через начальство практические занятия себе выбили. Правда, Перкинс, за то, что через его голову к начальству полезли, практику на ночное время определил. Нет, мол, в дневное время дополнительных часов для отработки практических навыков, но все равно это лучше, чем истории про «подвиги» Перкинса слушать.

Два часа в день в учебные классы приходили преподаватели иностранных языков. Немецкий, французский и русский были обязательны для всех, их преподавали три раза в неделю. Еще три дня отводилось на изучение «целевого» языка, рассказывать друг другу, какой именно язык определен целевым, запрещалось. Их изучали малыми подгруппами, и для того, чтобы попрактиковаться, нужно было уходить в отдельно стоящий блок, разделенный на малые комнаты, стены которых имели звукоизоляционные и шумопоглощающие системы.

Здесь же, в звукоизоляционных комнатах, проходили индивидуальные тренировки, называемые «Психоатака». На этих тренировках агентов учили, как выдержать допрос «с пристрастием», как не выдать себя случайным словом, если вдруг дело дойдет до ареста, как не поддаться грубой силе вербовщиков, которые умело перевербовывают американских шпионов, используя их навыки для своих нужд. Занимался данной работой целый отдел из двенадцати специалистов разного возраста, цвета кожи и социальной принадлежности. Дело свое группа «психов», как за глаза называли тренеров будущие агенты, знала неплохо, но на годичную подготовку их опыта явно не хватало.

Кто по-настоящему учил будущих агентов ремеслу, так это Вольф Майли. Он как настоящий Волкодав с первого дня вцеплялся в новобранцев и не отпускал до тех пор, пока не понимал, что агент готов к самостоятельному плаванию. Именно Майли учил тактике и приемам наблюдения и слежки (как выяснилось, есть большая разница между тем, кто следит, и тем, кто наблюдает!), учил определять, врет ли собеседник или говорит правду, учил отслеживать окружающую обстановку, в одно мгновение определяя подозрительное поведение людей и малейшие признаки опасности. Как освободиться от наручников, цепей, веревок и прочего, как взломать замок любой сложности, создать импровизированное оружие для самообороны или организовать медицинскую аптечку из подручных материалов – всему этому учил Майли.

А еще он знакомил с уникальными устройствами военных спецслужб, типа ручки с газовым зарядом, тренировал в использовании микрофототехники, скрытых микрофонов и диктофонов, натаскивал в использовании радиопередатчиков всех возможных типов. Он же поделился и самым ценным учебным опытом: методам вербовки и переманивания противника на свою сторону, оставаясь при этом в тени. За это и ценили будущие агенты Волкодава, уважали и боялись подвести.

Майли не боялся. За каждого из своих парней он мог ручаться головой хоть перед главнокомандующим, хоть перед Господом Богом, хоть перед директором ЦРУ, визит которого со дня на день ожидали в разведшколе. О том, что в школу с официальным визитом прибудет Ричард Хелмс, знали и будущие агенты, и командно-преподавательский состав. Не знали лишь, в какой конкретно день, но знали, что прибыть он может в любой момент, поэтому и не расслаблялись офицеры, и не было покоя будущим агентам. Вот и сегодня один за другим парни выбегали на плац, чтобы пройти обязательную перекличку и начать долгий, полный трудностей день. Почти каждый из парней хотел как-то подбодрить капитана, выразить свою солидарность, но мало кто на подобную вольность решался. Разве что бывший морской пехотинец (как поговаривали, земляк капитана Майли), латиноамериканец Беллуски. Имя Беллуски морской пехотинец получил в разведшколе, настоящие имена здесь были под строгим запретом, но кое-кто из агентов считал, что на Беллуски данное правило не распространялось.

– Хорошее утро, сэр капитан? – пробегая мимо Майли, бросил Беллуски, как всегда, присовокупив к обязательному «сэр» неуставное «капитан», вольность, которую также мог себе позволить только он.

– Неплохое, агент, – Майли сдержал улыбку.

Беллуски ему нравился: воспитанный, образованный, в меру старательный, перед начальством не лебезит, со сверстниками держит себя ровно, к тому же программу усваивает на порядок быстрее остальных. С первого дня, как Беллуски появился в группе, Майли решал вопрос, как лучше использовать парня – как агента-одиночку или в группе из трех-четырех человек, где Беллуски, несомненно, займет место лидера.

– Сегодня Судный день, сэр капитан! – Беллуски успел отбежать от входа в казарму довольно далеко, поэтому ему пришлось кричать.

– Кончай трепаться, Беллуски, – оборвал его Майли.

– Это не треп, так и будет. Вы и сами это чувствуете, верно, сэр капитан?

Майли не ответил. Отчасти потому, что не хотел давать повод остальным агентам думать, что в школе приветствуются вольности, отчасти потому, что был согласен с Беллуски. Проснувшись в четыре тридцать утра, он тоже почувствовал: день сегодня особенный. В предчувствия Майли не верил, а потому отмахнулся от мысли, как от назойливой мухи. Но, придя в казарму, он снова пережил то же ощущение: что-то должно произойти, что-то важное, глобальное. Казалось, это что-то витало в воздухе, отражалось от казарменных стен, этим ощущением был пропитан каждый клочок земли на плацу.

– Подразделение, стройсь!

По команде капитана Майли рекруты выстроились в шеренги. Началась перекличка.

– Арчибальд.

– Я, сэр.

– Глейхесис.

– Я, сэр.

– Диас.

– Я, сэр.

– Мануэль.

– Я, сэр.

Майли выкрикивал имена, под которыми рекруты числились в разведшколе, не заглядывая в список. Ему это было не нужно, за десять месяцев несложно запомнить сотню имен, пусть и по алфавиту.