Тайна Леонардо - Воронин Андрей Николаевич Страница 72

Ирине стоило огромного труда сохранить самообладание. Ей каким-то чудом удалось даже не покраснеть, и она отметила это про себя как большое достижение.

– Сначала – моя картина, – с жаром говорила Валерия Захаровна, – а вслед за картиной – мое лицо! Проклятье! Я выбросила на эту операцию такие сумасшедшие деньги вовсе не для того, чтобы меня тиражировали! Вы понимаете, – продолжала она, – что я не могла этого так оставить. Подобные вещи не должны сходить с рук, вы со мной согласны? Мне пришлось пойти на кое-какие расходы и немножечко преступить закон – совсем чуть-чуть, уверяю вас! Зато мои старания принесли плоды. Хотите взглянуть?

Не дожидаясь ответа, она снова полезла в ридикюль и вынула оттуда два предмета, при виде которых Ирина лишилась дара речи.

– Знаете, что это? – спросила Валерия Захаровна, потрясая над столом какими-то казенного вида разлинованными бланками. – Это медицинские карточки. Одна из них заведена в Центре пластической хирургии на ту самую сумасшедшую, о которой я вам только что говорила, а вторая – на нее же, но уже в психиатрической лечебнице, куда ее отправили после учиненного ею в Центре скандала. Я только-только начала думать, как мне ее отыскать, как вдруг получила нежданный сюрприз: она сама ко мне явилась! Ну, что вы на это скажете?

– Что же я могу сказать? – тщетно пытаясь собраться с мыслями, пролепетала Ирина.

– О, многое! Например, что вам нужно в моем доме? Уж не хотите ли вы, чего доброго, плеснуть мне в лицо кислотой? Но не это главное. Главное, что я хочу от тебя услышать, негодная тварь, это – что ты сделала с картиной?!

Глава 18

Доктор Дружинин положил телефонную трубку и на некоторое время впал в глубокую задумчивость, из которой его вывел голос медсестры Веры, интересовавшейся, кто звонил.

– Не твоего ума дело, – отрезал Владимир Яковлевич и тут же, желая загладить невольную грубость, добавил: – Много будешь знать – скоро состаришься. Станешь седая, морщинистая, и придется тебе записываться ко мне в очередь на операцию. Впрочем, тебя, если что, я прооперирую без очереди.

– Вот уж нет! – Вера встала с постели и как была, нагишом, подошла к столу, на котором остались сигареты. Она двигалась нарочито замедленно и грациозно, с удовольствием демонстрируя свое безупречно молодое и стройное тело без малейших признаков целлюлита и прочих неприятных вещей. – Чтобы я легла к тебе на стол? Ни за что!

– То есть теперь в рабочее время я должен буду поститься? – притворно огорчился Владимир Яковлевич, имея в виду развлечения на письменном столе в своем рабочем кабинете.

– Пошляк ты, доктор, – без осуждения констатировала Вера. Она закурила и повернулась к Дружинину лицом, давая ему возможность вместо своих крепких ягодиц полюбоваться не менее крепкой грудью и всем прочим, в том числе и лицом, которое даже без косметики сохраняло свежесть и привлекательность неподдельной молодости. – Я имела в виду операционный стол, и ты об этом прекрасно знаешь. Насмотрелась я на твои операции! Спасибо, мне этого даром не надо!

– Закури и мне, – попросил Владимир Яковлевич.

Вера закурила еще одну сигарету и протянула ему. Дружинин поймал ее за руку и притянул к себе. Вера не сопротивлялась – она была мягкая, теплая и ласковая, как большая кошка.

– Сейчас тебе это, конечно, не надо, – сказал он, обнимая девушку за плечи и затягиваясь сигаретой. После хорошего секса курилось, как всегда, всласть – что называется, в охотку. – Посмотрим, что ты запоешь лет через пятнадцать-двадцать.

– То же самое, – с безапелляционной категоричностью неопытной юности заявила Вера. – Стариться надо достойно, а не бегать от старости, как... как таракан от веника!

– Ну-ну, – сказал Владимир Яковлевич. – Ты, главное, пациентам этого не рассказывай. Особенно пациенткам. Вдруг они тебе поверят? Что же это мы, скажут, в самом деле? Некрасиво! Ай-ай-ай, скажут, куда ж это годится? Бегаем от старости, как тараканы от веника, да еще и за свои денежки! Пойдем-ка мы эти денежки лучше пропьем!

Вера хихикнула и плотнее прижалась к нему. Обычно ее прикосновения были приятны Владимиру Яковлевичу, но сейчас он из последних сил старался держаться и на ласки его уже просто не хватало – он едва преодолел инстинктивное желание оттолкнуть девушку, чтобы не мешала думать.

"Все правильно, – думал он. – Все логично. Оставлять живых свидетелей – последнее дело. Да еще таких свидетелей! Нет, с этим надо срочно что-то решать. Но ведь это же не кто-нибудь, не Короткий какой-нибудь, и не Кот, это же... Она сама виновата, – подумал он. – Сама, больше никто. Кто ее просил оставлять открытым гараж и тем более дверь на лестницу? А уж стрелять-то ее и подавно никто не просил. А теперь ее, конечно, взяли на заметку. Сволочи! Поняли, что законным путем ничего не добьются, и решили пошарить в доме. А эта дура и рада стараться – пиф-паф, ой-ой-ой! А незаконное хранение, ношение и, главное, применение огнестрельного оружия – это уже не какие-то смутные подозрения, это уже статья. Странно, почему ее до сих пор не взяли? Да что тут странного! Ясно же: убедились, что в доме доктора Дружинина творятся интересные дела, и теперь следят, глаз не спускают..."

Он курил, бездумно стряхивая пепел на пол. Вера делала то же самое с другой стороны кровати, и Владимир Яковлевич вдруг подумал, что раз так, раз все правильно, логично и необходимо, то убирать этот пепел, вооружившись пылесосом, придется ему самому. А впрочем... Да ну его к лешему! Не пепел надо убирать, а самому убираться – из этого дома, из города, из страны, и чем скорее, тем лучше!

Скосив глаза налево и вниз, он посмотрел на Веру. Девушка полулежала, доверчиво прильнув к нему молодым стройным телом, обвив его ногу своими, длинные волосы рассыпались по плечам. Сейчас, когда решение было принято, Владимир Яковлевич словно увидел ее впервые. Она действительно была очень хороша, и Дружинин вдруг с полной ясностью осознал, что там, за бугром, лучшей ему не найти. Женщины там слишком хорошо знают свои права, а вот у мужчин прав, можно сказать, не осталось, если не считать права вкалывать до седьмого пота и во всем им угождать, чтобы избежать развода, который там, у них, равносилен финансовой катастрофе. У безродной дворняги прав больше, чем у обеспеченного, самостоятельного мужчины, и, если ты любишь хороший секс, тебе придется либо довольствоваться услугами проституток, либо искать достойную партнершу. Там это трудно, почти невозможно, а здесь – вот она, под боком, и переезд из питерской хрущевки в приличный особняк где-нибудь за бугром – неважно где, лишь бы подальше отсюда, – для нее будет равносилен чуду. Так почему бы не подарить бедной девушке сказку?

"Погоди, приятель, – подумал он. – Ты сначала сам выберись из дерьма, а потом уже раздаривай сказки направо и налево. Склонность к пустым мечтаниям и полному бездействию – вот она, ахиллесова пята российской интеллигенции! Так бы и лежал всю жизнь на диване, строя головокружительные планы и рисуя перспективы, от которых захватывает дух..."

– О чем ты думаешь? – промурлыкала у него под боком Вера.

Голос у нее был сонный, разнеженный.

– Я-то? Думаю, не подарить ли тебе сказку.

Она подняла голову, заглянув снизу ему в лицо.

– Как это?

– Узнаешь, когда придет время. Если скажу сейчас, сюрприза не получится.

Он завозился, высвобождая руку, на которой она лежала, и решительно встал с постели.

– Ты куда? – капризно спросила Вера.

– Надо позвонить, – ответил он, натягивая брюки.

– Кому?

– Сказочнику, – подавив вспышку раздражения, ответил он. – Хансу Кристиану Андерсену.

Прихватив с тумбочки мобильный телефон, доктор Дружинин вышел из комнаты. За домом наблюдали, он знал это, потому что несколько раз замечал слежку. Можно было предположить также, что человек, в которого стреляла Анна Карловна, нашпиговал весь дом скрытыми микрофонами и, быть может, даже видеокамерами. Быть подозреваемым в убийстве – не сахар, а если это убийство связано к тому же с похищением картины да Винчи, ищейки пойдут на все. Когда хотят, они умеют работать, а это как раз тот случай, когда хотеть им приходится поневоле...