Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 73

Затянувшееся молчание прервал, доверительным тоном сказав:

— Ты меня поняла, умница?

Кафе «Касабланка» в нижней стороне улицы Изумрудно­го Холма славилось эклерами «Длинный Джон» с неимовер­ным количеством желтоватого крема, казавшегося прогорк­лым. Барбара терзала свой ножом и вилкой.

Молодая пальма раскачивалась над их столиком, выстав­ленным на тротуар. Утреннее, еще нежаркое солнце словно подмигивало сквозь колышащиеся листья-лопасти.

Бэзил тянул кофе, вкуса которого не чувствовал после того, что услышал.

Странно совпадающими выглядели случайные обстоя­тельства, составившие вдруг неразрываемую цепь. Встреча с Барбарой в Бангкоке, продолжение отношений в Сингапуре, появление Рутера Батуйгаса и теперь этот звонок старого адвоката с предупреждением относительно Севастьянова.

—     Как все это понять, Барбара? — спросил он. — У нас отняли веру друг в друга...

—   Ты старше и опытнее меня. Но из другого мира. Ты не знаешь богатых, это — иная планета... Ты все соизмеряешь со странной моралью, похожей на недоверчивость дикаря, не больше, Бэзил... Даже меня, даже меня и сейчас. А разве ты вправе усомниться в искренности моего чувства? Это озна­чало бы унизить меня... У богатых своя логика. Там можно все, абсолютно все... Я же, как кукушка, подкладываю инфор­мационные яйца в чужие гнезда, в их банки данных... Вот и все. Я — наемник. Как и ты... Только ты лицемерно скрыва­ешь это от себя... Адвокат Ли воспользовался сложившимися обстоятельствами. Вломился таким образом в частную жизнь, то есть использовал тебя и меня... ты понимаешь это? Не меня только, а тебя и меня вместе!

На полке с пестрыми французскими книжками дома у Барбары в фарфоровой рамке девушка с гладко зачесанны­ми, почти натянутыми на затылок рыжеватыми волосами, забросив руки за колокол широкой юбки, полуобернувшись, отчего скосолапились стройные ноги в туфельках на высо­ком каблуке, улыбалась китайской даме в традиционной пи­жаме. Со свекровью после замужества с «привидением».

Такой она была в начале пути.

Золотой, жемчужный и малахитовый браслеты небрежно путались на холеном запястье, лежавшем на сумке итальян­ского сафьяна, мягкого, словно шерстяная материя. Крошки эклера и капелька желтого крема пачкали перламутровый маникюр на тонком пальце, выбивавшем дробь о краешек чашки.

Такой она стала.

—  Лучше сказать правду, Барбара... А у тебя на моем месте не возникли бы подозрения, что даже наша встреча — только часть дьявольской интриги против Севастьянова? Что ты чего-то добиваешься от меня по указке этого Ли?

—      Бэзил, я, как и ты, добиваюсь информации... И есть какой-то закон, закон сам по себе... Сильной и сенсационной информации добиваешься, когда сам охвачен глубоким чув­ством... Смотри, как все складывается. Я иду дорогой твоей логики...

—   Моей логики?

—  Да, твоей и твоей коммунистической газеты тоже... Па­ру дней назад я не выбросила в корзину, как обычно, а попро­бовала вникнуть в то, что рассылает ваше посольство по редакциям. Знаешь ли, я ждала встречи с тобой и знала заранее, как все сложится... Хотела немножко понять, что там, на твоей стороне. Бумаги вашей информационной службы как-то общи и расплывчаты. И любовь, и неприя­тие... Моя любовь и неприятие относятся не к принципам, а к конкретным людям и событиям...

—      Ты хотела следовать моей логике. Вот и следуй, не отвлекайся!

Они рассмеялись оба сразу.

Бэзил положил на ее браслеты ладонь, стер каплю крема с пальца.

—   Уф, — выдохнула она. — Кажется, мир и согласие спа­сены...

—   Любовь спасена, — сказал Бэзил.

—   Великое чувство, — сказала Барбара.

—   Так как насчет логики?

—   Логика... Да, логика... Почему проходимцу и защитни­ку больших денег Ли понадобилось довести до тебя, Бэзил, сведения, касающиеся другого русского, этого Себасти? Чтобы ты кинулся прикрывать соотечественника. Ли этого и хочет. Получается, что вы оба заодно с ним. Таким обра­зом, передовица с обличением капитализма в твоей газете — одно, а твои дела, совпадение интересов с Ли — другое. Так ведь? Какая разница между тобой и Гэри Шпиндлером?

—   Барбара...

Она вытянула руку из-под ладони Бэзила. Кивком позва­ла официанта в красной тенниске с надписью поперек гру­ди — «Касабланка».

—    Счет, — сказала ему. И Бэзилу: — Вот и мне хочется задать свой вопрос. Отчего это Ли рвется подать именно тебе тревожный сигнал о Себасти? Отчего это он узнает, где ты обретаешься, помимо гостиницы, по ночам? И, как вопро­шал Рутер Батуйгас, ты, случаем, не агент ли КГБ, Бэзил, использующий меня для связи со старикашкой Ли?

Она злилась из-за вторжения в их отношения. Вот из-за чего.

—Я могу уничтожить тебя, Бэзил, полностью и без остат­ка... Если ты прикрываешься мной. Понял? Здесь моя терри­тория...

—   Что ж, пожалуй, ты и права...

Он не сразу понял, что случилось с ее чаем. В середине чашки булькнул коротковатый всплеск.

—    Ты сухая, несмазанная моральная машина, робот, — сказала сквозь слезы Барбара.

Она протянула обе ладони.

Официант, несший блюдце со счетом, круто повернул назад к стойке.

—     Нет, — сказала Барбара, — все правильно... Уезжай... Просто сутки — очень короткое время. В них жизнь не втис­нешь. Больше не буду сырость разводить. Прости...

Никто из них не спросил, когда теперь следующая встре­ча. И так ясно: при первой возможности. Об этом что гово­рить?

—   Проявляй осторожность, — сказал Бэзил. — Старайся беречь себя.

—     Все в порядке... Берегись сам... А я... Здесь, знаешь, подобие средневековой торговой Венеции. Правят практич­ные жесткие дожи. Для них выше всего интересы денег и собственности, вернее, преумножения того и другого... По­мни об этом, вот и все правила. Я умею играть по ним четко...

—  До свидания, Барбара.

Он не знал, может ли поцеловать ее при всех.

— Иди, я посижу, попривыкну без тебя теперь... Неглин­ная, значит, улица?

В этот приезд Шемякин поселился в гостинице «Кэйрн- хилл», переполненной бабушками и дедушками, прикатив­шими из Китая навещать родственников, унесенных рево­люцией в эмиграцию тридцать лет назад, высокими сикхами в чалмах, просиживающих время в ресторане за переговорами с бизнесменами средней руки, певцами и ор­кестрантами тайваньской поп-группы, завалившей обору­дованием половину приемного холла.

Из номера он позвонил в торгпредство и, когда дежурный ответил, что Севастьянова нет, все-таки суббота, попросил передать бухгалтеру просьбу заехать в «Кэйрнхилл», комната 518, до одиннадцати.

Следовало прикинуть план действий, если Севастьянов не объявится...

Итак, он, Шемякин получил предупреждение относи­тельно особо крупной взятки, предлагаемой сотруднику со­ветского торгпредства, а также о том, что этот сотрудник практически готов принять подношение и затем скрыться.

Стряпчий Ли выбрал безошибочный путь. Его не ухва­тишь после поданного сигнала... Журналистка, то есть лицо неофициальное, но вместе с тем серьезная финансовая обозревательница, чье имя и репутацию не могли не знать в торгпредстве, в сугубо частной обстановке сообщила русско­му коллеге о грозе. Характер сведений заставит журналиста незамедлительно передать их компетентным советским вла­стям в Сингапуре.

Что дальше?

Предположим, Бэзил идет к торгпреду. Или послу. Два варианта возможны в обоих случаях: первый — не повидав Севастьянова, второй — переговорив с ним предварительно.

А если кому-то нужно, чтобы русский журналист Бэзил Шемякин именно так и поступил, руководствуясь естествен­ным побуждением предупредить преступление?

Но ведь определенных данных о готовности Севастьянова пойти на преступление нет на руках у Бэзила. Ну, заявится в высокий кабинет, продемонстрирует личную бдительность и осведомленность, что вроде бы вызревает одно грязное дель­це. Вроде бы... Вроде бы... Именно вроде бы. А если кому-то выгодно убрать отсюда парня, заронив на него подозрение?

Дроздов что-то такое говорил об этом Севастьянове, не­плохое говорил. И в самолете на перелете Бангкок — Синга­пур показался вполне свойским, несколько понурым, воз­можно...