Анатолий Афанасьев - Ужас в городе Страница 74

– И взялся за плакатики? – Плакатики – хитрость, маневр. У каждого звонаря свой колокол. Я же вижу, как люди меняются, прозревают…

– Ага, сперва смеялись, теперь жалеют. Посмотри, на тебе живого места нет. Нищие старушки несут яички, молоко. Стыд-то какой, Фома! До чего докатился.

– Оставайся со мной, будешь поправлять.

Аглая Самойловна погладила его серую щеку. Он не шевельнулся.

– Не бреешься. Раньше всегда брился.

Ее глаза блестели чудным светом, душевный кризис миновал. Это было чудо. Она выжила, потеряв двух сыновей. Покуролесила, попила водочки, но выжила. Про себя он такого сказать не мог. Кроме жены, у него изнасиловали душу и заодно отобрали любимое дело, в котором был смысл его существования. Это чересчур.

Он не надеялся, что успеет очухаться до конца отпущенного ему на земле срока. Плакатики! Если бы она знала, что значат для него эти плакатики. В них вместилось все, что раньше с трудом укладывалось на стеллажах огромных библиотек. Узенькая щелочка, через которую он мог дышать.

– Останешься, Аглая?

Она наклонилась, прикоснулась губами к его шершавым, искусанным губам. Они оба боялись этого поцелуя, но ничего худого не случилось. Слезы у нее потекли, но это естественно. Всякая женщина плачет, целуя покойника.

– Хочешь водки? – спросил он. – У меня есть бутылка.

– Я больше не пью, – ответила она.

* * *

Леня Лопух подошел к казарме, где квартировались гвардейцы Рашидова, – пятиэтажному приземистому зданию бывшего исполкома, – и попросил у дежурного вызвать Мишу Гринева по кличке "Говноед". Миша был его человеком, то есть раньше работал с ним у Монастырского, потом его сманили в гвардейский отряд на более высокий кошт. В отряде он не прижился, разве что заполучил вот эту не очень приятную кликуху. Говна он никогда не ел, но за столом, действительно, был жаден до чрезвычайности, что объяснялось его чудовищными, богатырскими статями. Зато ум у Миши был маленький, как древесный жучок. С прежним командиром он не порывал душевной связи и иногда поставлял ему важную информацию. Правда, не бесплатно. Прожорливость и алчность – вот, пожалуй, два свойства Мишиной натуры, которые причиняли ему массу неудобств.

Миша спустился вниз в гвардейской униформе – точная копия омоновской, но со специальными эмблемами: погончики с куцыми золотыми эполетами и вшитая в воротник, с торчащей наружу головкой, тоже золотая змейка – знак касты чистильщиков. Увидев командира, Говноед обрадовался, как дитя, потому что не было случая, чтобы при встрече Лопух не покормил его на халяву. Он подошел к командиру и погладил его по спине ладонью-лопатой.

– Ле-енчик! – прогудел с нежностью. – Не забыл старика Михрютыча.

Леня вывел добродушного бычару на улицу. Город давно спал: кое-где светились, как кошачьи глаза, редкие фонари, да изредка взрывали тишину вопли запоздалых прохожих, нарвавшихся на патруль. По Федулинску в темень лучше не ходить, если у тебя нет сильного документа. Гвардейцы Рашидова лютовали просто от скуки, и их можно понять. Жизнь сытая, а развлечений никаких, кроме мордобоя да баб.

Напротив казармы в двухэтажном доме располагался ночной клуб "Утеха", где была вполне приличная кухня, а также культурная обстановка, располагающая к отдыху: игральные автоматы, девочки, ну и, естественно, у бармена "дури" сколько хочешь и на любой вкус. Туда они и отправились.

Народу в заведении в этот час было мало, его никогда здесь много не бывало: обыватель сюда не совался. Пять-шесть парней из отряда поддержки (тоже служба Рашидова) отмечали какое-то событие за длинным, накрытым цветастой скатертью столом, но веселье у них, похоже, шло туго. Скучные лица, редкое лошадиное ржание. Трое девчушек сидели возле музыкального аппарата, нахохлившись, как куры на насесте. Явно надеялись, что бойцы позовут их за стол, но те почему-то медлили. Репутация у здешних ночных бабочек неважная – триппер, сифилис, вич-инфекция, а то и похуже чего. Никого ведь не загонишь добровольно на медосмотр, лишние траты, хотя как раз в эти дни шел месячник борьбы с венерическими заболеваниями. В минувшее воскресенье на площади публично сожгли двух совсем юных сифилитичек (кстати, залетных, из Нижнего Новгорода), но общую атмосферу это не оздоровило. Федулинские профессионалки, беспечные, как синички, предпочитали красивую смерть на костре дорогим, а главное, бесполезным уколам.

Говноед помахал рукой пирующему столу, и оттуда донеслись приветственные возгласы: прекрасно, когда все свои. Девочки на шестках, приметив новых гостей, с надеждой потянулись к ним худыми грудками, но Говноед, чтобы зря не волновать, показал им огромный кукиш.

Уселись за занавеской, и тут же подлетел официант Гришаня, тоже свой до слез. Год назад Гришаня еще числился в личной охране Рашидова, но в пьяной драке ему проломили череп, сломали правую руку и отбили почки, после чего медкомиссия признала его негодным к оперативной работе. Вот он с горя и подался в официанты, тем более вся братва рядом, через дорогу.

– Что, Мишаня, – обратился он к Говноеду, – будешь жрать или то ко водочки?

– Когда это я пил токо водочку? – удивился Говноед. – Ты что, братишка, обидеть хочешь?

– Значит, как обычно?

Говноед вопросительно взглянул на Леню Лопуха, тот кивнул.

– Давай как обычно, неси!

– А вам, Леонид Андреевич? Есть пикантный напиток, вчера получили из Конго. Настойка на ведьмином корешке. Осмелюсь порекомендовать. Бьет как из пушки.

На закуску идет соленый груздь, больше ничего.

– Кофе, – сказал Лопух. – И пачку "Кэмела". Только не питерского.

– Питерского не держим, – ухмыльнулся Гришаня.

Как только остались одни, Лопух сказал:

– Буду, Миша, говорить откровенно, потому что ты честный, порядочный и добрый человек. Я всегда это ценил, а вот твои нынешние соратнички вряд ли оценят.

– К бабке не ходи, – отозвался Мишаня на федулинском сленге. – Суки порченые. Говноедом прозвали. Какой я им Говноед? Кушать всегда хочу, так это организм требует. Против него не попрешь. В глаза не говорят, за спиной дразнят. Козлы вонючие.

– Знаю, Миша, все знаю. Служба у тебя нелегкая, но скоро, даст Бог, переменится к лучшему… Надо только одно маленькое дельце сегодня обтяпать.

– Для тебя командир? Да токо скажи – кого?

Понизив голос до шепота, Лопух поинтересовался, что там происходит с этой девкой Хакасского, с Анькой из больницы, которую прямо с площади уволокли в приказ. Говноед мог не знать про нее, это было бы плохо, но он знал. Глаза у него округлились, словно увидел за спиной у Лопуха тень отца Гамлета.

– Глубоко копаешь, командир.

– Оплата соответственная. Крупный человек в доле.

Говноед был глуп во всем, что выходило за рамки оперативно-следственной работы, но в этой области был сведущ, смекалист и решителен.

– Чего он хочет, твой крупняк?

– Она живая?

– Живая, но в облаках.

– На игле?

– На игле и на вертеле. – Говноед по-детски заулыбался, представив, как славно развлекаются с пухленькой девчушкой парни из приказа. Вот уж у кого не жизнь, а малина. Риску никакого, зато удовольствия всегда полные штаны.

– Забрать ее сможем? Башли есть.

Говноед не ответил: в этот момент подоспел Гришаня с заказом. В полуведерной кастрюле дымилось тушеное мясо с картошкой, сверху густо присыпанное зеленым лучком. К изысканному блюду официант подал большую деревянную ложку палехской работы и буханку чернят.

Тарелки Говноеду не требовалось, он душевно расслаблялся, только когда кушал прямо из кастрюли либо со сковороды.

Установив кастрюлю на железную подставку, Гришаня ловко выхватил из-под фартука бутылку "Столичной".

Любимый сорт водки неприхотливого Мишани.

– Приятного вам аппетита, – поклонился Гришаня, чрезвычайно довольный своими манерами. – Вам, Леонид Андреевич, скоро будет кофе. Я еще на свой риск заказал миндальных пирожных. Наисвежайшие.

– Спасибо, – сказал Лопух.

Теперь некоторое время обращаться к Мишане было бесполезно. Запах и вкус горячего мяса, как и аромат ледяной водки, действовали на него завораживающе. Пировальщики разом обернулись к их столу, и две пигалицы от стойки бара подтянулись поближе, спрыгнули со стульев, чтобы полюбовать, как Мишаня управляется с ; ужином. На всю кастрюлю он затратил десять минут. Потом раскрутил бутылку водки и мощной струей, как из шланга, слил в открытую пасть. Радостно рыгнул, отдышался, взглянул на Лопуха затуманившимися очами.

– Хорошо-то как, Ленчик! Спасибо Борису Николаевичу за нашу счастливую молодость.

– Это верно, – согласился Лопух. – Ему за все спасибо.

Гришаня принес кофе, а перед Говноедом поставил большую кружку его любимого жигулевского пива. Вернулись к Анечке. Разомлевший Говноед сонно уточнил: