Леонид Влодавец - Змеиный клубок Страница 77

— А вы с милицией дела иметь, конечно, тоже не хотели?

— Само собой. Пистолет-пулемет при себе — раз, машину утопил не свою, а угнанную путем разбойного нападения — два, документов никаких — три. Да если б я и сказал, что из комитета, попросил позвонить на работу, это бы ничего не дало. Воронков за мной, может быть, своих и прислал, но они б меня точно сдали обратно. Или уморили бы потихоньку. Но в темноте я сумел уползти по дамбе подальше, не заметили. Да и не до меня было: у них там водолаз на затоне работал, трактор подогнали с тросом, цеплять машину собирались. В общем, ушел как-то. Все одеревенело, одежда заледенела, аж грохает, — ночью минус десять градусов было. С километр прошел, чувствую — вот-вот лягу. Добрался до ближайшего дома, зашел в подъезд. А там работяги на троих разливают. Не знаю, может, они эту бутылку на последние брали, очередь за ней выстояли, это ж 1991 год был, тогда уже знали, что с января цены отпустят, торгаши товары поприпрятали, а народец хватал все, что выбрасывали, помнишь? В общем, если б я просто так подошел и попросил отхлебнуть, они б меня не только послали далеко и надолго, но и по морде надавали бы. Но они увидели, какой я — «с фингалами, замерзший, заледенелый, еле живой, — и сами сказали: «Братан, ты ж помрешь, прими стакан!» А я не то что взять этот стакан, я говорить толком не могу. Дали с рук отхлебнуть, немножко, граммов десять, может быть, но я так поплыл, будто три стакана сразу и без закуски. Просто сел и вырубился, как они говорили. Сам — ничего не помню, полный провал, как смыло. Что они в принципе должны были сделать? Посмотреть, нет ли чего полезного в карманах, например, деньжат, изъять их, так сказать, в уплату за горючее и отвалить домой со спокойным сердцем. В кармане у меня, кроме «ПП-90», ничего не было. Конечно, он, когда сложенный, на автомат не похож, коробка железная вроде пенала, всего двадцать семь сантиметров в длину — и все.

Но открыть его — элементарно, на то и рассчитан. Так вот, они даже не посмотрели, что это такое. Им наплевать на это было.

— В больницу отвезли? — спросила Митрохина.

— Если б они так сделали, я б тут не сидел, это точно. Во-первых, в больнице меня уже через сутки нашли бы. Даже раньше. Доложили бы милиции, что доставлен избитый гражданин со странным предметом в кармане, даже если б не сумели определить, что это оружие, там в два счета распознали бы «ПП-90», уведомили бы нашу контору, и мне хана.

Но мог бы и просто так помереть, естественным образом. Я ж был как бомж, канализацией вонял. К таким в приемном покое подходят постольку-поскольку… А если не материться и не орать, так и вовсе никто не подойдет. У меня тогда и голоса-то не было, слова сказать не мог. Так что я этих мужиков должен только благодарить, что они меня в больницу не повезли.

— А куда же они тебя пристроили?

— Да занесли к одному из них домой. Раздели, растерли, в теплую ванну посадили. В общем, отходили кое-как. И не спрашивали кто, что, откуда. Мамаша у этого мужика только посоветовала: «Ты уж не пей так больше, сынок! Мать-то небось всю ночь не спала, переживала…» Я уж тогда подумал, что сама-то она мне не в матери, а в бабки скорее годится, но когда в зеркало посмотрелся, понял — хорошо, что она меня братишкой не посчитала. Сейчас моложе выгляжу, четыре года спустя. Сыну ее, Василию, точно за полтинник было, а мне — двадцать семь. Этот самый Вася «ПП-90» мне подает и говорит «Это чего за хреновина?» А я думал, что он уже посмотрел, и прямо сказал: «Пистолет-пулемет».

Он тогда заржал, а потом выдал: «Мне тоже такую надо сделать, под сверла…» Это значит, что он, дядя Вася, даже заглянуть туда постеснялся. Потому что его еще в детстве, в деревне, мать приучила чужого не трогать. Потому тогда за пять колосков в тюрьму посадить могли.

— И тогда воровали, — проворчала Галина, — и сейчас честные люди есть. Не делай обобщений, пожалуйста.

— Я и не делаю, просто факт констатирую. В общем, оказался я на улице, а куда идти? В управление — нельзя, домой — рискованно. Денег — ноль, документов — ноль, зато на руках оружие и двенадцать боевых патронов. Как во вражеской стране после побега из плена. По улицам шляться опасно. Я еще не понял, что меня мать родная не узнала бы. И то, что меня пантюховцы уже в спокойный разряд записали, еще не знал. Тут еще случай помог. В бардачке у «Москвича», который я угнал, лежали три видеокассеты. Их туда положил тот частник, которого я из машины выкинул. То ли от воды, то ли еще почему-то, только на этих кассетах записи исчезли. Даже фрагментов прежних записей не осталось. Что там этот козел вез — неизвестно, небось обычную порнуху. Но этот частник-чайник, должно быть, так перепугался, что его привлекут за это дело, что, когда его следователь спросил, были ли у него в бардачке какие-нибудь кассеты с записями, сходу сказал: «Нет, ничего не было, зато я видел, что кассеты были в руках у угонщика». И решил на этом стоять до последнего. Так что Воронков мог доложить начальству, что кассеты безнадежно испортились, а меня надо где-то ниже города в реке искать, может, и еще дальше. Смысла в таких поисках, конечно, никто не увидел. Река скоро накрепко замерзла, весной паводок был сильный, так что искать меня и зимой, и весной не стали, а поскольку я и летом нигде не всплыл, то всем было наплевать, в какой ил мои кости ушли. Все чисто, все шито-крыто. В общем, они успокоились, а я жить остался.

— Нелегально?

— Условно говоря, так.

— Почему «условно»?

— Потому что теперь у меня есть вполне приличный паспорт с российским вкладышем. Есть прописка, официальное место работы: ТОО «Марат» — строительные и ремонтные работы, мелкооптовая и розничная торговля строительными и отделочными материалами. Мы взяли подряд на ремонт вашей родной психбольницы. В общем, все это мелкие подробности. Я тебе, пожалуй, многовато рассказал, но куда денешься?

— Ну да, ты дал понять, что я обречена в любом случае. Пантюхов уберет, выражаясь словами Владимира Вольфовича, «однозначно», и ваша команда тоже.

— В случае, если все дружно провалимся, — конечно. Но это совсем не обязательно. Нормально будешь себя вести, не захочешь отсюда сбежать — ничего не случится. Но самое главное — постарайся мне поверить.

— …И сообщи то, что интересует Пантюхова с Воронковым? Ты понимаешь, мне это очень непросто сделать. Допустим, что вся эта история насчет моего бегства и чудесного спасения — чистая правда, но что, если ты просто хочешь от него откупиться? Я не утверждаю, будто так и есть, просто варианты прикидываю. Конечно, тогда вроде бы проще передать меня обратно Воронкову, получив какие-то гарантии. Но можно ведь и по-другому, верно? Получить сигнал, найти тех, кто в Москве, а меня убрать. Твоя ценность растет. А если ты еще сумеешь и Ольгу уничтожить, то тогда сможешь торговаться с Пантюховым почти что «с позиции силы». Должна я такую возможность учитывать?

Наверно, должна, — кивнул Чугаев, — после того, что с тобой происходило, конечно, можно вообще во всех людях разувериться. Сейчас полно таких, что все продадут, если цена устроит… Но не я. Ты тут уже напоминала, что я в свое время хотел с Пантюхова пять тысяч баксов содрать за те записи, что, мол, шантаж — это плохо. Конечно, плохо. И верить мне не располагает, это точно. Хотя, заметь, я тебе мог об этом не говорить и даже пленку с Коровиным вообще не показывать. Да, тогда я, дурак, решил слегка заработать. Воспользовался тем, что сразу после путча в областном УКГБ все стояло на ушах, а Воронков еще не знал, посадит его новая власть или сразу пристрелит. Он, кстати, тоже на запись попал. Такие сценки там есть — нарочно не придумаешь. Я ж эту телекамеру еще 22 августа должен был снять. А она до ноября работала. Маленькая такая, с кулачок, а весь кабинет просматривается. Микрофон отличный — с булавочную головку, а все слышит, даже если шепотом и в самом дальнем углу. Питалась от электросети и автономно, от аккумулятора. Если нужно — можно в инфракрасный режим перевести. Ну, это редко. Например, когда Пантюхов после какой-то пьянки с секретаршей уединялся. А по большей части все снималось при свете. Видеомагнитофон стоял на конспиративной квартире. Мы там до путча дежурили вдвоем с напарником, посменно. А потом, когда велели снять наблюдение, я один. У меня два месяца отпуска как раз набралось, меня с радостью отпустили, чтоб не путался под ногами. Тогда одни сами увольнялись, другим намекали, что на пенсию пора, — черт-те что творилось. Мне тоже, полушутя эдак, говорили, что, мол, гляди, Олежка, уедешь в отпуск, а приезжать некуда будет… Я написал, как положено, что отдыхать буду в нашей области, в деревне у своей матери, телефон там только в сельсовете. Если б понадобилось из отпуска отозвать, то мать бы сразу позвонила одной хорошей девушке, а та знала, где меня искать. Конспиративку я по приказу должен был законсервировать, ключ сдать, аппаратуру, записи, оружие — тоже. Но ничего этого не сделал. Внаглую. И никому, если честно, до этого дела не было. Поэтому и сошло на первых порах. Весь сентябрь и октябрь проработал, весь «процесс становления» зафиксировал. Там не три кассеты было, а больше двадцати. Ну а потом вот бес попутал — решил заработать. И сумму-то, дурак, назначил плевую. Сейчас на хорошие «Жигули» не хватит. Но я тогда, если уж совсем откровенно, хотел уходить. В Китай, в Иран — хрен знает куда, лишь бы здесь не оставаться. Очень уж похабно себя почувствовал, когда красные флаги поснимали. Мне все, что тогда вытворялось, вовсе не в радость было. Конечно, не по уму все получилось, переиграли меня. А самое главное — я Воронкову, осел, доверился.