Виталий Гладкий - Месть обреченного Страница 8

– Не думай об этом, любимая. Главное – ты должна жить. Держись. Без тебя я просто пропаду. Нет, не так! Без тебя мы пропадем: я и Андрейка. Держись!

Меня едва не силком оттащили от каталки, и дверь операционной закрылась. Совершенно отупевший от горя, я прижал к себе Андрейку и уселся на стул рядом с поникшей Евдокией Ивановной.

За все это время сынишка не сказал ни слова, и только его большие светлые глазенки полнились невыплаканными слезами. Он вряд ли понимал, что случилось, но его детское сердечко чуяло беду…

Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как началась операция. Мы сидели молча, отрешенные и несчастные.

Лишь один раз Евдокия Ивановна решилась нарушить мрачную, давящую тишину предоперационного покоя.

Она сказала, глядя куда-то в сторону: – Когда началась стрельба, Оля не выдержала и побежала к двери…

Евдокия Ивановна закрыла лицо морщинистыми натруженными руками.

– Господи, она так страшно кричала… Тот мужчина пытался ее остановить, но Оля вырвалась, и тогда… он выстрелил.

В этот момент я опять пожалел, что последний ликвидатор так быстро умер…

Хирург, уже немолодой лысоватый мужчина с солидным брюшком, был немногословен:

– Трудно что-либо сказать с полной уверенностью… Будем надеяться…

Он вышел из операционной первым, и сразу же начал торопливо раскуривать сигарету. – Она будет жить?

Мой голос был слабым и дрожащим. – Фифти-фифти…

Хирург угрюмо поднял на меня усталые глаза. – Даст Бог… – сказал он не очень уверенно.

Я понял. Пятьдесят на пятьдесят. Все зависит от того, сколько лет жизни ей отмерено судьбой.

Но, к сожалению, я не могу здесь оставаться и ждать какого бы то ни было конца. Встреча с соответствующими органами, которые конечно же начнут расследование, не могла принести мне ничего хорошего.

Тем более, что я жил под чужой фамилией и с поддельными документами.

Крепко поцеловав сынишку, я поставил его на пол и обратился к Евдокии Ивановне: – Я уезжаю. Я должен уехать. Мне нужно разобраться… кое с кем. – Может, не надо? Господь им судья…

– Нет, надо! Иначе нас никогда не оставят в покое. И никакой Господь нам тогда не поможет. Это не люди, это…

Я умолк, будто споткнулся. Что я несу!? Тоже мне моралист выискался… Все зло исходит от меня. И ни от кого больше. Лично я виноват, что Ольгушка сейчас находится между жизнью и смертью. Я! Будь оно все проклято… – Присмотрите за Ольгушкой и Андрейкой…

Я не говорил, а хрипел.

– Когда она выздоровеет – а она обязательно выздоровеет! – я заберу вас отсюда. Ждите. Деньги под сундуком, там оторвана половица. На первое время вам хватит. Берегите сына…

С этими словами я поспешил к выходу, чтобы не смотреть в глаза Евдокии Ивановны. В них плескалась неземная печаль вперемешку со страхом и укоризной.

"БМВ" я остановил только тогда, когда между мною и городом лег добрый час пути. Я свернул с шоссе на лесную дорогу и доехал по ней до небольшого озера, поросшего камышами.

Загнав машину в кусты, я открыл багажник и выволок оттуда уже оклемавшегося шофера. Он глядел на меня с ужасом.

– Кто вас послал? – глухо спросил я, с ненавистью глядя на его упитанную рожу. – Н-не знаю… Я ч-человек маленький… Его нижняя челюсть ходила ходуном.

– Вспомни и не лги мне, падаль. Иначе я тебя сейчас на мелкие кусочки порежу. Ну!

– Ч-чесное слово… н-не знаю… не знаю! – Я предупреждал… С этими словами я коротким, но страшным по силе рывком сломал ему руку. – А-а-оу-в!!! Он захлебнулся криком и начал кататься по земле, дергаясь, словно эпилептик.

– Вспоминай, сволочь, все, что знаешь и помнишь. Говори как на духу.

– Хорошо, хорошо, все скажу… только не нужно… не нужно так!..

Я смотрел на него, слушал, что он говорил, и думал.

А думал о том, как этот недоразвитый хмырь, возможно, всего день-два назад бил кого-нибудь смертным боем, чтобы выколотить деньжат для своего босса – такого же убогого, низколобого и жестокого.

И тогда ему жизнь казалась раем.

Жаль, что такие, как он, не верят в неотвратимость возмездия. Впрочем, не его жаль, нет. Он – мусор, грязь подножная.

Жалко тех, безвинных, кого истязали подобные ему моральные уроды…

Знал он немного. Я ему поверил – он очень боялся боли. Все, что я выяснил, – так это местонахождение "малины", где обретались боевики их группы.

Пока мне этого было достаточно. Я ухватился за кончик нити и теперь буду терпеливо разматывать клубок.

До самого конца.

Я никогда им не прощу того, что они сделали с Ольгушкой. Никогда!

Что меня удивило и насторожило из рассказа подонка, так это спущенный сверху приказ боевикам взять меня живым, притом вместе с женой и сыном, или, на худой конец, подстреленным, но легко.

Похоже, кто-то очень жаждал встречи со мной. Кто?

Я не стал раздумывать в лесу над этим вопросом – путь мне предстоял неблизкий, и времени проанализировать услышанное вполне хватало.

Водителя боевиков я убил. Убил одним ударом в висок, обыденно, хладнокровно, без сожалений и терзаний: я его приговорил еще в больнице, глядя на бледное лицо жены.

Наверное, я не должен был так поступать, хотя бы по причине запоздалого милосердия – перед моим мысленным взором неотступно маячило тело последнего из ликвидаторов, которого я прикончил в спальне.

Похоже, в тот момент я просто обезумел – ни один человек в здравом уме не был способен на такое изуверство.

Уже когда я выехал за город, мне неожиданно стало дурно. Остановившись на обочине, я минут пять опорожнял желудок в траву на откосе.

Только в лесу я испытал некоторое облегчение. Про себя я дивился – что со мной стряслось, с каких это пор я стал таким впечатлительным?

Ведь я видел столько трупов, что, казалось, давно должен привыкнуть к подобным зрелищам.

Ан нет. Почему?

Бросив тело в озеро, я сел за руль и медленно выехал обратно на шоссе. Дорога была старой, заброшенной, и я предполагал, что труп найдут не скоро.

А если и найдут, то личность вряд ли установят – прежде чем отправить водителя боевиков на дно, я тщательно проверил содержимое его карманов.

Стемнело. Мощные фары "БМВ" кромсали темноту в лохмотья, заставляя встречные машины шарахаться к обочине. За опущенным стеклом одичавшими псами выли воздушные потоки – я держал скорость около ста пятидесяти километров в час. Врывающийся в кабину ветер студил раскрытую грудь, но в голове бурлило, как в перегретом котле.

Я снова спускался в преисподнюю, откуда всю свою сознательную жизнь пытался сбежать.

Опер

Я так и знал, что этот день добром не кончится.

Во-первых, с самого утра, когда я совершал свой обычный кросс на пять километров, мне перешел дорогу здоровенный черный кот. Он посмотрел на меня нехорошим взглядом и даже, как мне показалось, злобно ухмыльнулся.

Во-вторых, когда я уже принимал душ, маму прихватил очередной сердечный приступ, который, к счастью, закончился благополучно – естественно, после того, как она выпила все имеющиеся в квартире микстуры и наглоталась таблеток.

Ехать в больницу она отказалась наотрез, и это обстоятельство еще большеь добавило мне волнений. Почему старики такие упрямые!?

А в-третьих… даже стыдно признаваться – у меня в автобусе элементарно стибрили кошелек с последними деньгами. И я даже знал, кто именно. Что и вовсе выбило меня из колеи.

Кошелек стибрила юная миловидная девушка, которая из-за давки в автобусе буквально повисла на мне. Не скрою – такая близость с юным, и как мне показалось, невинным, созданием мне очень даже понравилась.

И пока я млел от вполне понятных любому мужчине чувств, она преспокорйна залезла во внутренний карман пиджака и изъяла мои кровные. Слава Богу, что эта девица сжалилась надо мной и не вытащила документы. Тогда точно хоть в петлю лезь…

Злой как черт я ввалился в наш с Баранкиным кабинет, где меня, само собой, ждал ворох всяких бумаженций, требующих кропотливой канцелярской работы, которую я ненавидел всеми фибрами души.

Но и здесь мне не повезло – Баранкина почему-то не оказалось на месте, так что даже отвести душу было не с кем.

Проторчав за письменным столом половину рабочего дня, я готов был повеситься. Однако и это еще не являлось последней каплей в переполненном горестями бокале бытия.

Она явилась мне в виде сияющей физиономии как всегда франтовато одетого Баранкина.

Сегодня на нем красовалась шикарная кожаная куртка с прибабахами в виде "молний", заклепок и надписей на английском языке типа "Остановись, чувиха, я твой", новые джинсы небесно-голубого цвета – ясное дело, фирменные – и замшевые ботинки с протекторами, как у грузовика. – Сидишь? – спросил Славка с видом явного превосходства.

Затем он осклабился и козырем прошелся по кабинету. Это чтобы я должным образом оценил его наряд.

– Сачкуешь? – ехидно поинтересовался я, делая вид, что ничего не заметил.