Андрей Таманцев - Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) Страница 8

— Вас удивила моя просьба зайти? — спросил он, жестом предложив посетителю кресло перед письменным столом и с интересом рассматривая его.

— Не очень, — последовал спокойный ответ.

— Чем, по-вашему, она вызвана?

— Будет лучше, если вы скажете сами.

— Что ж, резонно, — согласился судья. — Почему вы заинтересовались этим процессом?

— Калмыков был моим пациентом.

— И что?

— Для врача каждый больной — как ребенок для матери. Чем тяжелее он достается, тем дороже. Калмыков был очень тяжелым больным. Он страшно бредил. Сутками. Он держал меня за руку и бредил. Я не мог отойти. Он бы умер. Почему-то я был в этом уверен.

— Его оперировали вы?

— Нет. Я военный хирург, но уже давно не практикую. Я больше года пытался вернуть его к жизни.

— Вам это удалось?

— Да. Он вернулся к жизни. Он даже начал улыбаться. Эта история убила его.

— Кто эти молодые люди, которые сидят с вами? — продолжал судья, пытаясь понять, что показалось ему необычным и даже странным в этом докторе Перегудове и в его молодых приятелях. — Пастухов, Хохлов, Злотников, Мухин, — перечислил он, заглянув в принесенный охранником листок.

— Мои друзья. Мы вместе воевали в Чечне.

— Кто они?

— В прошлом — офицеры-десантники. Сейчас кто кто. У Пастухова небольшой деревообрабатывающий цех в Подмосковье. Хохлов и Мухин — совладельцы частного детективно-охранного агентства. Злотников — актер.

— Высокий, русый, на красной иномарке — он?

— Он.

— Вспомнил, — сказал судья. — Он мелькал в каких-то рекламных роликах. То ли про стиральные порошки, то ли про жевательную резинку. Я не ошибся?

— Правильно, про «Стиморол», — с усмешкой подтвердил доктор Перегудов. — Только не говорите ему об этом. Его очень тяготит бремя славы.

Нормальный человек. Плотный, сильный. Спокойный. Нормально, с достоинством, держится. Судья понял: а вот как раз это и было странным — их нормальность, обычность. Эти молодые люди были из обычной жизни, из ее середины, не затронутой ни психозом современной рок-культуры, ни лихорадочным азартом бизнеса, жизни на грани фола. Ни спесью богатства. Ни гордыней бедности. Чувство собственного достоинства? А почему это странно? Это тоже нормально!

Судья Сорокин вдруг осознал, что это не они, а он живет в странном мире. Привычный для него мир наверняка кажется странным и даже, возможно, жутковатым человеку из обычной жизни. То, что нормально, рутинно для него, может выглядеть совсем иначе при взгляде со стороны. И потому он задал вопрос, задавать которого вовсе не собирался:

— Что вы думаете обо всем этом?

Доктор Перегудов неодобрительно покачал крупной головой с залысинами, делавшими его лоб обширным, монументальным:

— Ничего хорошего.

— Вы сказали следователю, что не верите в виновность Калмыкова, — напомнил Сорокин. — Так записано в протоколе. Вы и сейчас не верите?

— Нет. Он не убийца. Вы и сами в это не верите.

— Но он признал себя виновным.

Доктор Перегудов пожал сильными, обтянутыми коричневой кожаной курткой плечами.

— Не знаю, почему он это сделал.

— Что же, по-вашему, все это значит?

— Похоже, его использовали как рычаг давления на Мамаева. А потом сдали. Если бы не всплыла эта квартира, его бы оправдали?

— Вряд ли. Дело, скорее всего, было бы возвращено на доследование.

— Вот вам и ответ. Кто-то очень этого не хотел.

Судья Сорокин сумрачно усмехнулся. В этом и была разница между ним и человеком из обычной жизни. Доктор Перегудов мог строить любые, самые фантастические предположения. Они могли быть верными или неверными, это не имело никакого практического значения. А от оценок судьи зависела судьба конкретного человека. Судьи — всегда реалисты. Такая профессия.

— Почему дело Калмыкова заинтересовала ваших друзей? спросил Сорокин. — Вас — понимаю. А их?

— Он наш.

— Что значит ваш? Вы вместе воевали?

— Нет. У нас была другая война. Но он все равно наш. Не знаю, как вам это объяснить.

— Не затрудняйтесь, я понял. Вы хорошо знаете его?

— Мне кажется, да.

— Он вам рассказывал о себе?

— Немногое. Его не назовешь разговорчивым человеком.

— Почему же вы уверены, что хорошо знаете его? Он говорил о себе в бреду?

— Я не знаю, о чем он говорил в бреду. Он говорил не по-русски. Я записал его на диктофон и прокрутил запись лингвистам. Он говорил на пушту и хинди.

— Вот как? Откуда он знает эти языки?

— Он пропал без вести в Афганистане в восемьдесят четвертом году. В госпиталь его привезли с таджикско-афганской границы в девяносто третьем году. Где он был эти девять лет? Там и научился говорить на пушту и хинди. Причем, на том наречии хинди, на котором говорят только в Тибете.

— Вы не спрашивали его, что с ним было за эти годы?

— Спрашивал. Он не ответил. Сказал, что не хочет об этом говорить.

— Странная судьба, — заметил Сорокин. — Вы знали, что у него есть жена и сын?

— Да. Об этом он рассказал.

— Что он рассказал? Это не праздное любопытство. Я не понимаю его. Он наглухо закрыт. Мне это очень мешает.

— Это невеселая история, — помедлив, ответил Перегудов. После ранения несколько месяцев он был без сознания, потом год не вставал. Только с полгода назад я начал отпускать его в Москву. Сначала ездил с ним. Потом он стал уезжать один. Он дежурил у своего дома в Сокольниках. Смотрел издали. На сына, на жену, на ее мужа. Он видел, что тот заботлив, дружит с пасынком, любит жену. Ей с ним спокойно. Он понял, что не имеет права разрушить их жизнь. Вот, собственно, и все.

— Да, грустная история, — согласился судья. — Я хочу задать вам еще один вопрос. Но вы можете не отвечать на него.

— Задавайте.

— Это вы наняли Кучеренова?

— Да. Но я вам об этом не сказал.

— Я и не слышал. Почему именно его?

— Почему? Даже не знаю. Известный адвокат. По телевизору выступает. Мы ошиблись?

— Не вы первый, не вы последний. Многие верят рекламе. Я не спрашиваю, сколько вы ему заплатили. Думаю, много. Потому что без тысячи долларов он и языком не шевельнет.

— Без пяти тысяч. Этого вы тоже не слышали.

— Разумеется. Чем занимаются в вашем реабилитационном центре?

— Кого-то заново учим ходить. Кого-то заново жить.

— Центр такой богатый, что может нанимать дорогих адвокатов для своих пациентов?

— Нет. Мы существуем на добровольные пожертвования. А сейчас с этим плохо. Кризис. Это наши личные деньги. Мои и моих друзей.

— Лучше бы вы купили на них пять хороших инвалидных колясок для своих подопечных.

— Три, — поправил Перегудов. — Хороших — только три.

— Три так три. Вы хотите меня о чем-то спросить?

— Хотел.

— Спрашивайте.

— Вы уже ответили. Его посадят.

— Да. Но я вам этого не сказал. Приговор будет оглашен завтра во второй половине дня. Привезите его жену. Я уверен, что он откажется от последнего слова. Но при ней, может быть, что-то скажет.

Назавтра небольшой зал заседаний был заполнен телевизионщиками. Кучеренов сверкал красноречием. Признание обвиняемого освободило его от обязанности требовать оправдательного приговора. Он и попытки не сделал, чтобы подвергнуть сомнению доказательства обвинения. Опровергнуть их было невозможно, но защита могла потребовать вернуть дело на доследование, так как не установлено ни то лицо, которое дало заказ Калмыкову, ни те лица, которые оплатили его комнату в коммунальной квартире и квартиру его бывшей жены. На снайперской винтовке и чемодане не было обнаружено отпечатков пальцев подсудимого. Весомым доказательством подготовки убийства была тетрадь с маршрутами Мамаева и схемами покушения. Но и тут у защиты был сильный аргумент. Для чего убийце составлять эти схемы и хранить их дома? Тот факт, что все схемы подробно зафиксированы, подтверждает показания подсудимого о том, что он намерен был передать эту тетрадь заказчику в качестве отчета о проделанной работе по аудиту безопасности.

Ничего этого не было в речи адвоката. Для него было главным другое.

— Сегодня на скамье подсудимых не мой подзащитный, а вся государственная система России, которая обрекает своих солдат и офицеров, мужественных защитников Родины, на нищенское существование, которая толкает их в объятия криминала. Они вынуждены убивать, чтобы обеспечить сносные условия для жизни своим семьям. Бездарные, преступные войны, которые вел Советский Союз и которые продолжает вести псевдодемократическая Россия, насыщают общество ядерным потенциалом злобы, ненависти, презрения к личности человека и к его жизни!..

То, что адвокат говорил, было правильно, но то, как и для чего он это говорил, вызывало у судьи Сорокина темную злобу. Чхать Кучеренову было на судьбы несчастных защитников Родины, чхать ему было на подзащитного, чхать ему было на все, кроме денег и собственной репутации бесстрашного борца с несправедливостью — репутации, которая принесет новые деньги. Правильные слова произносил мошенник, и от этого они превращались в какую-то оскорбительную, изощренную ложь.