Моя любовь взорвется в полдень - Андрей Михайлович Дышев Страница 8

лунный свет. Ковровая дорожка скрадывала звуки моих шагов. На белых, идеально-гладких стенах в строгой симметрии висели картины в темных лаковых рамках. Я приблизился к одной из них. Наверное, это была репродукция какого-то неизвестного мне полотна на библейскую тему. Иисус, придавленный тяжестью креста, опустился одним коленом на вымощенную мостовую и из-под своего окровавленного локтя с ужасом взирал на человека в сером одеянии, который замахнулся на него плетью. На рамке тускло отливала медью табличка с короткой надписью: «ЭТО ЖИЗНЬ».

Я смотрел на картину, пытаясь вспомнить ее настоящее название и имя художника, как вдруг явственно ощутил чье-то присутствие рядом с собой. Я не оборачивался, не шевелился, и тело мое словно начало каменеть, и я даже перестал дышать, не в силах оторвать взгляда от репродукции, на тонком стекле которой отражалось какое-то слабое движение. Не знаю, как я не заорал, когда к моему плечу прикоснулись холодные пальцы.

Я круто обернулся, машинально подался назад и затылком уперся в рамку картины. Передо мной стояла девушка, которую я видел в окне. Сейчас между нами не было решетки, и я, к своему совершенному стыду, вдруг почувствовал себя незащищенным, как если бы оказался в клетке зоопарка, где остро пахнет свежей кровью, и раскиданы повсюду обглоданные кости, и откуда-то из темноты доносится приглушенный рык.

– Мне тоже она нравится, – произнесла девушка приглушенно и, вытянув тонкую руку, коснулась рамки картины. Пальцы ее были угловатые, ломаные, как ветки сухого терновника, под кожей веером проступили лучевые косточки. Запястье, чуть ниже локтя, было перебинтовано; повязка была чистой, аккуратной, без узелков и обтрепанных концов, и потому напоминала широкий мраморный браслет.

Позже, солнечным днем, где-нибудь на оживленном бульваре, когда я вспоминал эту девушку с трупно-зеленой кожей, мне было смешно и стыдно за себя. Но сейчас, признаюсь откровенно, сейчас я был готов поверить в любую мистическую дурь и, мобилизуя остатки мужества, коснулся ее руки, чтобы проверить, теплая она или холодная, как лед.

Ее рука была теплой, и от лица девушки исходил слабый запах цветочного мыла. Это открытие несколько успокоило меня, мозги потихоньку вернулись на прежнее место, и я стал рассматривать незнакомку, с удовольствием подмечая в ней признаки живого и земного существа. Как я уже говорил, лицо ее было заостренным, с ярко выраженными скулами, с тонким, может быть, несколько длинным, но правильных очертаний носом. Губы, особенно верхнюю, можно было различить лишь при большом желании. И всё же, несмотря на посредственность, лицо девушки чем-то притягивало мое внимание, заставляло выискивать в себе некую изюминку; никакой изюминки, тем не менее, я не находил, и все же не мог отвести взгляда.

– Тоже не спится? – спросила она, отходя от картины и любуясь ею с другого ракурса. Потом медленно повернула голову и посмотрела на меня: – Я тебя раньше не видела. Давно здесь?

Над ответом, должно быть, стоило немного подумать, да обязательно учесть то обстоятельство, что я находился в особенном, своеобразном месте. Но мой язык опередил разум, и я ляпнул:

– Да я, вообще-то, оказался здесь случайно. Проходил мимо и заглянул…

Девушка отшатнулась и повернулась ко мне вполоборота. Так уместно было бы отреагировать, если бы девушка была голой и вдруг выяснила, что я вовсе не женщина, за кого она меня до этого принимала, а совершенно посторонний мужик.

– Случайно? – жестко произнесла она. – Разве здесь можно оказаться случайно?

Тут мне в сознание забралась мысль, что меня угораздило забраться в женский монастырь, вплотную примыкающий к реабилитационному центру.

– Пожалуйста, только не поднимайте шум! – попросил я. – Я не причиню вам никакого вреда и не оскверню вашу келью.

Но моя просьба, похоже, оказалась нелепой. Девушка вовсе не испугалась меня. Ее вид и отстраненная, подчеркнуто горделивая поза говорили о досаде и разочаровании; ее расстроило, что я не тот человек, с которым можно поговорить о любимой картине. Я почувствовал, что мое присутствие стало ей неприятным, как если бы я был человеком низшего сословия, посмевшим забраться в графский замок.

– Какую еще келью? – сказала она неприязненно, глядя в пол. – Уходите отсюда… Вы не должны здесь находиться…

– Простите меня, – забормотал я, раскаиваясь в своем необдуманном поступке. – Я сейчас же уйду. Только не знаю, где у вас тут выход?

Девушка ответила не сразу. Можно было подумать, что каждое слово дается ей с трудом:

– Отсюда только один выход… Но он не для вас. Уходите, как пришли…

Она повернулась ко мне спиной и пошла к двери, за которой, должно быть, находилась ее комната. Я обратил внимание, что она прячет глаза, отворачивает лицо от меня, будто мое дыхание и взгляд были заразными, и ей хочется поскорее закрыться в комнате, отгородиться от меня крепкой дверью, чтобы не видеть и не чувствовать меня рядом.

«Нет, – подумал я, глядя на руку девушки с бинтовой повязкой на запястье. – Всё-таки это реабилитационный центр, а не на монастырь. Наверняка эта особа когда-то резала себе вены. А сейчас она уже почти здорова, но еще боится посторонних людей, непредсказуемых контактов, что может расстроить ее хрупкую психику». Собственно, так это или нет, меня мало интересовало, тем более что пора было выметаться отсюда, из этого оазиса, где возвращался к жизни вялый цветок, когда-то надумавший преждевременно превратить себя в гербарий. Но мне было немного неловко оттого, что разговор с девушкой оборвался едва ли не на полуслове, без завершающей точки, какой должно было стать пожелание спокойной ночи или скорейшего выздоровления. И я, желая сделать ненавязчивый и убедительный комплимент, сказал:

– Вас, видно по всему, скоро выписывают…

Я видел, как она замерла в дверях, словно плохо расслышала мои слова или не до конца поняла их смысл.

– Да, – ответила она ровным, убежденным голосом, но не оборачиваясь. – Скоро… Можно сказать, уже почти выписали.

– Тогда удачи вам! – с оптимизмом добавил я и попятился к вентиляционной трубе.

Девушка вдруг обернулась. Взгляд ее всё так же упирался в пол, тонкие пальцы нервно давили и отпускали дверную ручку.

– Можно вас попросить… об одном одолжении, – произнесла она.

– Конечно!

Я остановился. Молчание оказалось долгим, и меня стало разрывать любопытство. Что она хочет? Денег? Вина? Или погулять со мной по ночному парку?

– Это совсем пустяковая просьба, – сказала она всё тем же ледяным тоном, не делая малейшей попытки поиграть голосом, дабы убедить меня в том, что просьба, действительно, пустяковая. – У вас есть мобильный телефон?

Вот что ей надо – позвонить! Мне очень, очень хотелось ей помочь, но, выходя на штурм «Магнолии», я оставил свой мобильник дома.

– К