Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 83

—   Семейных, что же, не знает обо всем? — спросил Бэзил.

—  Нет еще... Верните записку. Я позвоню, — сказала Ма­рина Владленовна.

—   Спасибо вам, Марина Владленовна.

Она как-то странно посмотрела на него. Схватив за руку, нервно сказала:

—   Помогите ему. Как-нибудь... Дроздову!

Почти убежала вверх на Кутузовский проспект.

Пройдя пустой гулкий переход, поднявшись на улицу, под дождь, Бэзил проголосовал. Притормозивший «Моск­вич», напомнивший ему собственный, слегка занесло на мокром асфальте.

—  Куда? — спросил, открыв провисшую дверь, из проку­ренной душной кабины водитель.

—   На улицу Изумрудного Холма, братец.

—   А если без дурацких шуток?

По обеим сторонам Бородинского моста с черной Москвы-реки поднимался пар.

Сингапур — Бангкок Москва, 1988.

Одинокий рулевой в красной лодке

Глава первая. ПЕРСИКОВЫЙ ТРАКТ

1

Парило, и к полудню оранжевая дымка занавесила гори­зонт.

Море загустело. Легкие дышали влагой, голова налива­лась свинцом. Не верилось, что еще утром воздух был стек­лянным, а зеленоватая даль — промытой крутой злобной волной.

К закату заштилело по-мертвому. Малаккский пролив сделался мол очно-серым, неразличимым от неба. В поте­рявшем измерения пространстве моторный сампан «Мор­ской цыган» без бортовой и килевой качки будто лишился осадки и со складкой-буруном у форштевня походил на утюг, ползущий по шелку.

Щуплый рулевой, томясь от духоты, гнездился на кор­точках в проеме поднятой рамы ходовой рубки. Заплетя за спиной руки к штурвалу, матрос клевал носом, смяв подбо­родок о колени. Чтобы сбросить дремоту, вскинул голову к топовому огню на мачте, которую перекрещивал гик с подо­бранными перепонками паруса.

С пластиковых тюков, сваленных между рубкой и доща­той надстройкой, поднялась гибкая фигурка. Мелькнули уз­кие ладони, ребрами ложившиеся на загривок рулевого. Ежась острыми плечами под растянутой футболкой, он то­ненько похахатывал, по-восточному благодаря за участие в нелегкой вахте. Шел «час мыши» — перевалило за полночь. До рассвета же предстояло держать курс по фарватеру, на котором сверхгигантские танкеры и сухогрузы, случись столкновение, подминают каботажные суденышки так же неощутимо, как мелких ящерок слон.

Подмена рулевому, правда, имелась. Но и сменщик не спал. Мускулистого детину одолевал разговорами хозяин сампана. Замученный бессонницей голый старик, замотав пах клетчатым шарфом, возлежал на тиковых досках над­стройки. Слушая его, второй матрос извилистым клинком малайского криса резал в каблуке лакированного штиблета тайник.

Старик был вьетнамец, подчиненный — малаец, к тому же мусульманин. Прислушиваясь к кислящей боли в желуд­ке, толчками подступавшей к горлу, старик втолковывал матросу, какой день начинался с рассветом. Наступало 13 февраля 1983 года, новый год по лунному календарю, благо­приятный для мореходов год свиньи, весенний праздник обновления, который следовало бы, конечно, встречать в кругу семьи. Но у владельца «Морского цыгана» давным- давно никого не осталось, а горшей судьбы на Дальнем Вос­токе не знают. Семью поглотило море, как поглощало оно, считал старик, каждую минуту, каждый час и день его завер­шающегося существования в этом мире, ничего не давая взамен, кроме тяжких трудов и испытаний. Холя пальцами волосок, выкручивающийся из бородавки на щеке, старик поучал:

—  В каждом доме обретается осведомитель Нефритового императора, хранитель очага, князь кухни, который в эти минуты поднимается на небо для доклада обо всем добром и плохом...

Ощущая, как острее забирает жалость к себе, хозяин «Морского цыгана» почти верил, что повествует о собствен­ной злосчастной судьбе.

—  Один благодетель вознаградил бедняка, добросовестно трудившегося в его лавке. Он спрятал слиток золота в рис, заработанный горемыкой. А тот возьми да продай мешок в расчете купить другое зерно, хоть и грубее, но побольше... Да-а-а... Судьба не давалась ему. Несчастный, прознав, как непоправимо сглупил, завершил счеты с жизнью. Сжалив­шись, небо предоставило ему должность соглядатая за зем­ными делами, которого художники изображают почтенным мандарином в дорогих одеяниях, окруженным множеством жен и дочерей...

Старик ткнул пальцем в трафаретный рисунок на фарфо­ровом чайнике, который держал под рукой.

Матрос остерегался выказывать презрение к словам хо­зяина. Чтобы не затягивать непочтительного молчания, ска­зал:

—   В такие дни множество народу таскается поглазеть на бои боксеров. В Бангкоке в парке Лумпини бьются с раннего утра...

Старик подумал, что ни один малаец, если он мусульма­нин, не унизится до разговора про чужую религию. Живем вместе, а считаем друг друга варварами...

—   Ты был боксером?

—    Пытался... А главнейшее для этого — заполучить учи­теля. По знакомству дали мне адресок на Петбури-роуд. Сде­лал я там подношение. Чтобы собрать на него, год надрывал­ся в доках... Но и потом могли в любую минуту указать на дверь. Восемь месяцев тренировался со старшим учеником. Мастер только присматривал. Приемы, в особенности тай­ные, полагалось усваивать самостоятельно, перехватывая в драке, даже когда начались занятия с самим мастером.

Старик со стоном перевалился на бок.

— Это справедливо... Когда боги хотят разорить, — про­скрипел он, — они прибавляют ему кичливости... Китайский император династии Сюань царства Чжоу прослышал о не­коем По Куньи, сила которого считалась непреодолимой. Встретив же По, поразился его хилостью. «Что же ты можешь на самом деле?» — спросил монарх. «Отломить ножку у куз­нечика или оторвать крылышко у цикады, не больше», — был ответ. «А я сдираю кожу с пробегающего носорога, зацепив его рукой, — заявил Сюань, — и удерживаю на арканах сразу девять буйволов». Они сразились... По сказал поверженному Сюаню: «Моим учителем был Су Шаньчи, не имевший рав­ных в битвах. Но и родственники не знали всех его приемов, ибо, храня их тайну, он не прибегал к ним». Боксеру должно страдать, и, если приходится наносить ущерб, то невзначай. Без этого не научишься хладнокровию. Первый признак стойкости духа — когда вражда не в состоянии толкнуть на крайности. А мы живем в горячечном мире, среди перегре­того моря...

Молочно-черный бурун клокотал под скулами сампана.

Подошедшая женщина толкнула под локоть рулевого. Он приподнял голову с колен.

—    Хозяин! — позвал матрос. — Хозяин! Взгляни прямо по курсу!

Гигантская бабочка разбрасывала перепончатые крылья, расплывчато проступавшие на белесой воде.

Рулевой различил две счаленные парусные джонки. Между ними угадывался скоростной катер. Стальная рама фальшборта матово высвечивалась, демаскируя мощное судно, притулившееся к допотопным собратьям.

Хозяин «Морского цыгана» сел, упершись руками о до­ски. Живот складками завис на кривые ноги. Ребра обозна­чились до подмышек. В такт прерывистому дыханию колыхался в грудной впадине подвешенный на золотой цепочке клык тигра с вырезанным у корня Буддой в позе «водворения семейного согласия».

—   Малый, самый малый, — скомандовал старик.

Малаец, вдвинув крис в ножны, скользнул с надстройки на палубу. Женщина вернулась на тюки.

—   Не вихляй, держи ровно...

Рулевой, выпав из рамы в рубку, уже стоял за штурвалом, вытягивая шею, — и словно получил удар по лицу: с катера вонзился в сампан луч прожектора. Море сделалось черным. И снова молочным, едва свет вырубили.

Малаец побежал к носовому кранцу из старой покрышки, готовясь принять чалку. Резиновые шлепанцы, кажется, на весь пролив хлопали задниками по его пяткам. Хозяин «Морского цыгана», переваливаясь, семенил следом. Живот колыхался над клетчатой повязкой. По ритуальным глазам, намалеванным на носовых развалах джонок, тертый жизнью на море человечек уже определил: встреча удачная — кому и следовало ждали в проливе, но не на северном входе, а почти в середине, сэкономив команде сампана и трехдневный ход, и все те страхи, которыми пришлось бы терзаться при появ­лении катеров полиции или береговой охраны.