Данил Корецкий - Секретные поручения 2. Том 1 Страница 9

– Хорошо, – сказала Суханова, подобравшись на стуле. – Я попробую.

Глаза синие. Спокойные. Вчера ее опознали пять человек из числа пострадавших во время взрыва на Московской. Это были так называемые «легкие» – у кого-то лейкопластырь над зашитой правой бровью, у другого – гипсовая повязка на руке, большинство даже без каких-либо видимых повреждений. Каждый указал на Суханову: да, она была в прачечной; да, она вышла за несколько минут до взрыва. Замечательно, что четверо из этой пятерки – мужчины. Парень с гипсом курил на крыльце, когда она покинула «Эстер-Люкс», – ну как он мог не заметить эти ноги? Да наверняка пялился вслед, пока та не скрылась за углом соседней пятиэтажки. Сорокалетний таксист стирал вместе с женой в машине № 16 – буквально в двух шагах от места, куда Суханова заложила взрывчатку. «Я видел, как она на выход направилась, – сказал таксист. – Заметил просто, вот и все». Его жену собирали по кускам, а он отделался несколькими царапинами. Тоже вышел покурить, наверное. А заодно полюбоваться на стройную фигуру в коротенькой юбке…

Да и Петровский, шкура продажная, тонкожопый интеллигент, даже он запомнил ее. И хотя на опознание не явился, сославшись на срочные дела (небось катал очередную телегу в свою Контору, а?), но при свидетелях – все, как положено, – среди десятка фотографий он сразу нашел нужную: «Это она». Как кобели на текущую сучку, вот честное слово… А единственная свидетельница, опознавшая Суханову среди других, «подставных» женщин, остановилась напротив нее и плюнула в лицо. Суханова даже не вздрогнула. Лицевые мускулы расслаблены, глаза спокойные. Точно как сейчас.

– Ну и что? – Суханова пожала плечами. – Ну, была я там. Там много кого было, не протолкнуться. Мы со знакомой договорились встретиться, она мне годовой абонемент обещала сделать в эту прачечную. Вот я и подошла к этому времени. А ее не было. Ну, я и ушла. Что мне, торчать там надо было до посинения?

– Фамилия, имя знакомой?

– Ефремова Юлия Петровна. Адрес не знаю, мы с ней не подруги, не родственницы, так просто… Знакомые.

– Она там работает, что ли?

– Не знаю. Может быть.

– Нет там никакой Ефремовой, и не было. Ни в штате, ни за штатом. В радиусе километра даже не пахло.

– Так я и говорю – не было. Не пришла почему-то.

Курбатов поморщился.

– Пи…шь ты, а не говоришь. И не краснеешь.

Она пожала плечами: как скажете, барин.

– На квартире твоего сообщника Гулевича были обнаружены две тротиловые шашки. Их спектр совпадает со спектром взрывчатки в прачечной. – Курбатов положил на стол копию протокола обыска и заключения химической лаборатории. – Ты каждый раз эту дрянь в стирку добавляешь?

– Какой Гулевич? – натурально удивилась она. – Не знаю никакого Гулевича.

– Тот самый мудак, вместе с которым тебя взяли наши сотрудники, – напомнил Курбатов.

– А-а, этот… Да я его вообще не знаю, в тот день первый раз увидела. Остановил меня на улице, говорит: есть бутылка, не с кем выпить. Ну я говорю: давай. Только привел к себе на хату, тут какие-то два кекса заваливаются, вяжут нас… И все. Даже познакомиться не успели толком.

Поет как по нотам. Курбатов не сомневался, что эту парочку – Гулевича и Суханову, один и тот же маэстро учил. И держится сучка хорошо: два дня и две ночи в общей камере, от силы три часа сна, кое-как припудренные ожоги от сигарет в углу рта и на щеке, – а что творится под блузкой, так то одному Богу известно.

– Немного не стыкуется, – сказал он. – Гулевич утверждает, что трахал тебя на своей квартире регулярно в течение месяца, но вот имя забыл спросить. А как же тогда он к тебе обращался?.. «Эй, гражданочка» – так?

– «Девочка». – Суханова осклабилась. – Он называл меня «моя девочка», гражданин следователь.

– Вот и не угадала.

Курбатов мягко утопил кнопку «стоп» на панели.

– Хорошо. – Он даже улыбнулся этой сучке. – Я рад, что тебе понравилось у нас. Коллектив в тридцать восьмой камере хороший, крепкий. Одна Людочка Гамак чего стоит… Может, вы и подружиться успели?

Суханова вытянула презрительно губы.

– Еще нет.

– Обязательно подружитесь. – Курбатов собрал бумаги в папку и встал. – Это лишь вопрос времени.

По сравнению с прошлой встречей вид у него был совсем неважнецкий. Глаз заплыл и закрылся, между век сочился зеленоватый гной. Гулевич почти ничего не говорил. Он не спал третьи сутки и отключался, сползая со стула на пол. Охраннику каждый раз приходилось поднимать его за шиворот. Говорил в основном Курбатов.

– Дело твое, Гулевич. Долго распинаться я не собираюсь. У меня очень много важных дел. Очень много. К пяти надо успеть подскочить в кафе «Бомонд», там у меня забита стрелка с девушкой. Возьмем сыру, вина. Потом закажем что-нибудь горячее: стейк с кукурузой, например. Водки граммов двести под него. Потом мороженое для девушки, потом кофе. Прогуляемся пешочком до ее дома. Потом в постель. А после всех трудов, знаешь как приятно вытянуться на широкой двуспальной кровати и провалиться в сон!.. Вот так-то, Гулевич.

Гулевич слышал. Суть ловил, во всяком случае. Курбатов не в первый и не в десятый раз проделывал этот нехитрый финт и знал, как жадно подкорка впитывает в себя образы: еда, покой, неспешная прогулка вдвоем под тихим дождиком…

– И тебе, Гулевич, тоже пора. Твоя работа сейчас – в камере. Очком, рылом, всеми почками и печенками. Тяжелая работа. Но так сложилось. Я знаю, что есть другие камеры. Чистые, сухие, каждый день на обед – мясо и свежие овощи. И, главное, там не верховодят разные подонки вроде Зафира. Если поведешь себя по-умному, ты можешь оказаться там. А пока что ты бодаешь себя своим собственным рогом, Гулевич. Кого ты боишься выдать, сам подумай? Суханова сдала тебя с потрохами, она все рассказала – и про прачечную, и про ху…чечную, и про памятник Стеньке Разину на набережной, где вы накрыли прокурора Степанцова. Пятнадцать жизней в прачечной и три на набережной! Начальник отдела городской администрации с сыном и городской прокурор! Прокурор Тиходонска – ты понимаешь, что это такое? Если б это был обычный мент, хрен с ним, тебя бы просто бросили на проволоку, сдох бы за какие-то полчаса. А так тебе даже это как подарок, понимаешь ты? Суханова поняла. Сейчас она пьет какао и читает газеты в камере-двойке. А ты у нее за терпилу тут вкалываешь…

Голова Гулевича мотнулась на обмякшей шее и запрокинулась, ягодицы скользнули вперед, тело начало сползать на пол. Охранник подхватил его под мышки и, хлопнув тяжелой ладонью по щеке, водворил на место. Гулевич открыл рот, коротко вскрикнул. Перед ним маячило белое, холеное лицо Курбатова. Вполне симпатичное и очень аккуратное лицо: маленькие уши, маленький рот, небольшой, классической формы нос, округлый подбородок, который ошибочно свидетельствовал об отсутствии воли… Только глаза страшные – большие, выпуклые, излучающие холодную жестокость. Такие бывают у готовящегося к прыжку хищника. Гулевич отпрянул. Ноздри щекотал запах дорогого лосьона, как издевательский привет из свободного мира. А в камере висит плотная вонь, от которой все время хочется блевать. А может, это от постоянных побоев и ожидания новых издевательств.

– Подохнуть все равно не дадим, Гулевич. Я верю в нашу медицину, и ты тоже поверишь, никуда не денешься. Будешь дальше упираться рогом – присядешь на иглу в санчасти, а эта штука пострашнее, чем Зафиров штуцер. Будешь у нас живым терпилой, как Вечный Жид. Будешь терпеть, раз так хочется.

Курбатов выпрямился, одернул пиджак, взглянул на часы.

– Уведите.

Охраннику пришлось еще немного вспотеть, втолковывая Гулевичу, что тащить его на себе он не собирается, идти придется самому, ножками, топ-топ. Уже из коридора до Курбатова донесся невнятный крик:

– Не хочу в камеру! Не хочу! Убери руки! Может, я говорить буду…

Ну конечно будешь, с удовлетворением подумал важняк, проверяя в карманах ключи от машины. Только завтра. Чтобы в следующий раз не тянул кота за яйца.

Курбатов произнес в микрофон стандартный набор: дата, время, фамилия следователя.

– Кто занимался организацией взрыва в прачечной «Эстер-Люкс»?

Суханова какое-то время молчала, глядя в сторону. Какао она не пила и газет не читала уже давно. Под кожей шеи прокатывался маленький шарик адамова яблока – вверх-вниз. Волосы на голове были выстрижены наголо, чуть выше лба белел крест пластыря. Курбатов вспомнил, что белыми крестами лесники метят деревья, подлежащие вырубке. Он, честно говоря, не думал, что Суханова-Суша сломается так скоро… Прошлой ночью ему звонили из СИЗО: в тридцать восьмой камере ЧП. Новенькая выбила глаз одной из своих мучительниц. За это ее избили до отключки и накололи на спине оскорбительные картинки, а когда та пришла в себя, принялась бодаться головой в стену. В санчасти ее привязали к кровати и вкатили лошадиную дозу успокоительного. Главврач Шмелев, который проработал на этом горячем участке двенадцать лет, пообещал, что научит ее родину любить, мать-перемать, у него для этого достаточно разной дряни в ампулах.