Виталий Гладкий - Чужая игра Страница 9

Тем более, что солдатики целились в меня для понта, лишь исполняя приказ.

Им и в голову не могло прийти, что найдется безумец, способный отважиться на такое, с их точки зрения, совершенно безнадежное предприятие, как побег из зоны.

Перекрестный огонь с дистанции в двадцать — тридцать метров сводил его шансы к нулю. Ведь они не знали об «Алой ленте» Шивы Разрушителя…

Впрочем, расскажи им кто-нибудь о том, что «объект» в перекрестье прицела может вдруг «размножиться» на несколько близнецов, когда просто непонятно, куда целиться, они вряд ли поверили бы.

Такое нужно видеть. А лучше — никогда с этим не встречаться, чтобы не повредиться рассудком.

Я безропотно дал усадить себя в «уазик», с виду обычную таратайку, а на самом деле бронированный фургон с клеткой для заключенных и треногой с пулеметом, готовым к стрельбе.

Абросимов сел рядом с водителем, а Ливенцов устроился на откидном сиденье возле пулемета.

Мы выехали за ворота.

Мне показалось, что по обе стороны дороги — лесные заросли. Несмотря на металлические жалюзи, плотно закрывающие стекла кузова, и принудительную вентиляцию, я все равно чуял ни с чем не сравнимый запах оттаявшей после первых морозов хвои и опавших листьев, едва прикрытых снегом.

Мы ехали; и чем больше километров разматывалось под колесами «уазика», тем тревожней становилось на сердце.

Я даже не предполагал, что ждет меня впереди.

Но колючие иглы неприятного предчувствия вонзились в мой «защитный экран», и поток злобной, угнетающей разум энергии хлынул в образовавшиеся микроскопические бреши, расширяя их с неумолимым напором и постоянством и затопляя уже и так немногочисленные островки невозмутимости и спокойствия, возведенные мною за часы медитаций.

Я никогда не был оптимистом…

Опер

В дверь стучали не переставая.

По звукам было похоже, что кто-то не только молотил кулаками, но и пинал дверное полотно ногой.

Я попытался встать, но вместо этого свалился с кровати, запутавшись в простыне.

— Иду! — крикнул я, сражаясь с озверевшим куском материи, обвившим тело как удав. — Уже иду… Какого черта!

Мой друг, капитан милиции Славка Баранкин, не вошел в квартиру, а ввалился.

— У тебя что, совсем крыша поехала?! — заорал он, хлопая дверью. — Я уже полчаса выстукиваю здесь походный марш, а он дрыхнет, как медведь зимой. А уже вечер, между прочим. Опять бухал? Посмотри в зеркало на свою небритую рожу… Фу, противно! И вообще — завязывай, Серега, с пьянкой…

Он перевел взгляд на мое одеяние и умолк, сраженный наповал, — я как пришел в обносках из торбы Маркуши, так и завалился в них спать, предварительно допив все спиртное, которое только мог отыскать в шкафах.

— С ума сойти…

Славка как стоял, так и опустился на кухонный табурет, не отводя от меня ошалевших глаз.

— Ты… ты как?.. Откуда все это?!

— От верблюда, — вяло огрызнулся я.

И жадно припал к трехлитровой банке с остатками помидорного рассола.

— Ну ты даешь…

Баранкин наконец умолк, созерцая меня с видом забитого провинциала, который, впервые попав в большой город, нечаянно забрел на «стрелку», где повстречал полуголую проститутку.

Пользуясь моментом затишья, я избавился от тряпья и залез под душ.

Глянув в зеркало, я решил все-таки побриться, хотя оно было вроде и ни к чему. В гости я не собирался, а Баранкину моя двухнедельная щетина до лампочки — чай, не барышня.

Но коль уж решил…

Когда я снова появился на кухне, Славка колдовал над газовой плитой.

— В доме шаром покати… — бубнил он, наблюдая, как в сковородке плавится кусок маргарина. — Хорошо хоть, картошка осталась… Ты когда ел последний раз? Похудел, как тифозный.

— Когда ел? Утром, — вспомнил я подвальную ночлежку бомжей. — Чай пил.

— Жанка не приходила? Я ей звонил.

— Не знаю. Меня не было дома.

— Значит, не приходила, — подытожил Баранкин. — А иначе дождалась бы.

— Дела давно минувших дней…

— Брось! Еще вчера она тебе на шею вешалась, о любви лепетала…

— Заткнись, мать твою!.. — сорвался я неожиданно. И тут же устыдился своей грубости: — Извини, Слав…

— Ладно, чего там…

— У Жанны теперь другой мужчина, более надежный, чем я. — Я сказал это спокойно и отстраненно. Женщины всегда в моей жизни значили мало. Как поется в песне: вот она была — и нету… За исключением мамы.

Но это совсем другое…

— И наверное, более состоятельный, — зло сказал Баранкин. — Мы ведь с тобой словно белые вороны: взяток не берем, планы оперативных мероприятий не продаем, так сказать, «заинтересованным лицам»… мордам мафиозным. — Славка смачно выругался. — А зарплаты нашей ментовской хватает только на маргарин, бутылку дешевой водки и ливерную колбасу.

— Плевать, — буркнул я в ответ.

— Брось! У меня, между прочим, семья. Это не в укор тебе, просто констатация факта. И все почему-то хотят жевать каждый день. Жена уже в моей башке дырку прогрызла. Садись за стол, картошка поджарилась.

— Семья… — Я почувствовал, как под сердце вонзилась игла. — Слава, они убили маму… Я не могу себе простить…

— Мне так жаль… Она относилась ко мне как к сыну… Ты ни в чем не виноват.

— Не виноват?! Сколько раз она просила, умоляла меня, чтобы я не шел работать в милицию?! А потом, когда заварилась вся эта каша с Шалычевым? Она как будто чуяла, чем кончится моя долбаная служба. Будь оно все проклято!

— А ты мог поступать по-иному?

— В том-то и дело, что нет. И мама это знала. И была права: в ближайшем обозримом будущем нам их не победить. Они везде, как крысы — неистребимые, всегда голодные и коварные. А нас держат на положении цепных псов, чтобы мы не давали разной нищей мелочи подбирать крохи, упавшие с их стола.

— Жадность их и погубит.

— Но мы до той поры не доживем. Мамы уже нет… Нет!

Слезы полились сами собой. Весь мой маленький мирок рухнул, и я чувствовал себя даже не сиротой, а старым калекой, прикованным к постели неизлечимой болезнью.

— Выпей… На!.. — Баранкин совал мне в руки стакан с водой.

— Не нужно… Я сейчас…

Чтобы успокоиться, мне понадобилось минут пять.

Я умылся и возвратился к Славке, который сидел с виноватым видом и нехотя ковырялся вилкой в тарелке с картошкой.

— Извини… — сказал я виновато. — Вот… раскис…

— На твоем месте я просто не знаю, что сделал бы.

— И я не знаю, что мне делать…

— Только, ради бога, не пей! — взмолился Баранкин.

— А как залить пожар в груди, Слав? Как?!

— Я не доктор, — буркнул Баранкин. — И психолог из меня аховый. Так что советовать я не мастак. Думай, ты человек умный. И не пацан.

— Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как избавиться от душевной боли, которая терзает меня днем и ночью.

— Тебе нужно быть в коллективе. Гляди, полегчает.

— Может быть… Но я как подумаю, что мне снова придется лопатить тонны человеческой грязи… смотреть на сытые морды тех, кто ворочает миллионами, которые они украли у народа… Нет! Это выше моих сил.

— Но кому-то же надо это делать.

— Надо. Только я — пас. Я сыт по горло теми играми, что устраивает власть. Нам просто не дают работать. Того не тронь, к тому даже не приближайся, потому что он обладает иммунитетом, а этого просто оставь в покое, так как он принадлежит к «семье»… Воры и предатели правят бал в стране. Их за это даже награждают. С ума сойти можно!

— Так ведь не сразу Москва строилась. Когда-нибудь придет и их черед хлебать тюремную баланду.

— Не будь наивным, Слава. Пока это время настанет, нас с тобой уже не будет.

— Придут другие…

— Уже пришли. И они считают, что зарплата — это премия к тем взяткам, что им дают.

— Ты не прав. Не все так мрачно. Например, в нашем управлении не так уж и много попутчиков. Парни работают на совесть. Конечно, все бывает. Но не нужно хаять всех скопом.

Я промолчал. На меня вдруг навалилась смертельная усталость. Мне захотелось лечь и уснуть. Наверное, расшатанные нервы властно потребовали покоя.

Славик правильно истолковал мое молчание:

— Я пойду… Держись, Серега. Как-нибудь выплывем. Вдвоем.

Баранкин встал и направился к двери.

— Стоп, чуть не забыл! — Он остановился у порога. — Заговорился… У нас теперь новый шеф. Саенко уволили по «собственному желанию».

— Да? — слабо удивился я, углубленный в свои мысли. — И кто теперь будет нам мозги компостировать?

— Полковник Латышев.

— Я такого не знаю.

— И никто его не знает. Прислали из столицы. Странная личность. Весь в шрамах, угрюмый и здоровый как бык. Мне кажется, что Латышева даже генерал опасается, непонятно почему. Неделю назад он его нам представлял.

— Боится, что подсидит. Наверняка у этого Латышева в столице есть мохнатая лапа. Но нам с тобой однохренственно, кто в седле, все равно кнута не избежать.