Фредерик Дар - Неприятности на свою голову Страница 9

Это что-то значит, а? Только не надо скептически ухмыляться. Знаю я вас: вы из тех, кто весело смеется, если за столом собралось тринадцать человек, а вернувшись домой, начинает лихорадочно листать «Толкователь снов», проверяя, правда ли, что загнуться должен самый старый из присутствовавших.

Так что если вы думаете, что меня трогает ваше высокомерное отношение к приметам, то попали пальцем в небо.

Попенж – толстяк лет пятидесяти, с добрыми глазами и медалью святой Кристины, висящей на приборной доске.

Он удивлен, что я его разыскиваю. В его взгляде читается безграничная вера в судьбу.

– Да, это я, – подтверждает он.

Показываю ему мое удостоверение. От частых доставаний из кармана оно начинает изнашиваться.

Странное дело, его больше удивляет то, что я француз, чем то, что я полицейский.

– Надо же, – говорит он, – вы француз.

– Вас это удивляет?

– Немного.

– Почему?

– Ну... У вас нет никакой награды. Столько остроумия погружает меня в ванну радости, откуда я спешу вылезти, пока она еще не остыла.

– Вы мне нужны, – говорю я с крайне серьезным видом.

– Правда?

– Да... Только что вы возили в отель «Тропик» типа в плаще и в круглой шляпе.

– Верно.

– Он вышел из отеля с чемоданами...

– Опять верно.

Я вам так скажу: этот таксист хороший парень, но вряд ли изобретет лекарство от рака или хотя бы новый рецепт для вывода блох. Он родился на этот свет, чтобы останавливаться на красный свет, и ничего не имеет против такой судьбы.

– Отвезите меня туда, куда привезли того человека после отеля.

Я ожидал чего угодно, только не этого. Таксист начинает ржать, как будто я ему рассказал свежий анекдот.

Я думаю, что такое веселье может быть вызвано или тем, что я надел свои брюки наизнанку, или тем, что у меня почернело от дыма лицо. Быстрая проверка сообщает мне, что, не являясь образцом элегантности, я тем не менее выгляжу вполне нормально.

– Что вас так развеселило? – осведомляюсь я с ноткой недовольства в голосе. – Я сказал что-то смешное?

Он становится серьезным, что приличествует его профессии.

– Отличная шутка, – говорит он.

– Да?

– Конечно! Типа, о котором вы говорите, я привез...

– Куда?

– Сюда.

– Сюда?

– Ну да, на вокзал.

Поскольку он не лишен остроумия, то добавляет:

– Вокзал – это такое место, куда обычно направляются парни с чемоданами.

Я ему не отвечаю, иначе сказал бы, что его физиономия – это такое место, куда, если он не перестанет выпендриваться, запросто может направиться мой кулак. Не стоит обострять отношения.

Я размышляю.

– В тот момент, когда вы приехали, должен был отходить какой-нибудь поезд? Он вспоминает.

– Погодите... Было часа два дня? Э-э... Нет! Так я и думал... Парень, садясь в такси, знал, что его могут засечь. Он приехал на вокзал, чтобы сменить машину, но из города не уехал.

– Ладно, спасибо.

Я захожу в здание. Носильщики собираются выходить на перроны, к которым скоро прибудут поезда. Подхожу к одному из них.

– Скажите, любезный...

– Месье?

– Вы были здесь в два часа?

– Нет, а что?

– Я хотел бы узнать, видел ли кто-нибудь в тот момент моего друга. Он высокий, плотный, в плаще и круглой шляпе.

– И с усами?

– Совершенно верно.

– Понимаю. Я сидел с друзьями в кафе рядом. Мы пили пиво, пока не было работы.

Еще один испытывает непреодолимую потребность высказаться. Прямо первородный грех. Людям всегда хочется превратить свою жизнь в захватывающий роман. Они не понимают, что это никому не интересно, а слушатели только и ждут момента, когда смогут рассказать им про свою.

История жизни – это жена, начальник и исповедник, которым подчинетс рассказчик; дети, которых он шлепает; сифилис, который он лечит, а чтобы уж совсем было похоже на роман – стаканы вина, пива или водки...

Я даю ему выговориться. Согласен, он носильщик и интеллектом не блещет. Он рассказывает мне о своих приятелях, о пиве, поездах.

Наконец он сообщает, что видел, как мой субчик вылез из такси, вошел в здание вокзала и вышел оттуда немного позже. Чемоданы по-прежнему были у него в руках. На углу улицы его ждала машина – здоровый зеленый лимузин американской марки. Это все, но достаточно красноречиво.

Носильщик благодарит за чаевые, которые я ему даю. Если дело и дальше пойдет в том же темпе, я разорюсь!

Выхожу из вокзала, не продвинувшись ни на шаг. Может, я зря расхвастался. Согласен, я пришел в форму, разогрелся, серое вещество работает в нормальном режиме, но должен признаться, что в данный момент дело ускользает у меня между пальцами.

Я нахожусь на нулевой отметке, может, даже ниже.

Часы идут, а я никак не могу связать воедино разорванные элементы.

Разговор о пиве вызвал у меня жажду. Сажусь в одном из уютных и сверкающих чистотой кафе, составляющих гордость Бельгии, заказываю кружку пива и начинаю думать. Мне есть о чем поразмыслить, верно?

Брильянты, засахаренные фрукты... Часы, фото... В этой истории все с начинкой: фрукты начинены брильянтами, часы – фотографией, шахта лифта – трупом, милашка Ван Борен – своим альфонсиком, а моя проза – остротами! С ума сойти.

Листаю свой блокнот и читаю: Жорж Рибенс. Авеню Леопольд, 1, дом сто восемьдесят шесть.

А что, если заглянуть к этому херувимчику? Может, несмотря на свою невинную мордашку, он и столкнул Ван Борена с высоты?

Все равно других, более важных, занятий у меня нет. А наиболее потрясающие открытия зачастую делаешь в самых неожиданных местах.

В путь! На авеню Леопольда Первого, короля с бородой лопатой!

Трахатель милашки Ван Борен обретается в клевом современном доме, сверкающем под лучами солнца.

Консьержка мне сообщает, что месье Рибенс проживает на четвертом этаже, справа. Я пользуюсь случаем, чтобы ненавязчиво спросить, один ли он там проживает. Она отвечает утвердительно.

Поднимаюсь на четвертый.

Ни души. Сколько бы я ни играл на звонке турецкий марш, дверь не открывается. Может, хозяин квартиры на работе? Кстати, а какая профессия у этого юного любителя одинокой дамы?

Я машинально вытаскиваю из кармана свою отмычку (универсальный инструмент для открывания всех замков) и отпираю дверь. Клянусь, что, говоря «машинально», я сказал вам правду. Такие вещи делаешь не задумываясь.

Захожу в современную квартирку с широкими окнами, калифорнийскими шторами и всем таким прочим. Рибенса нет и в помине. Квартира очень даже опрятная для холостяка. Я начинаю повсюду копаться в смутной надежде обнаружить что-нибудь интересное, но там абсолютно ничего нет. Модерновый шкаф содержит только костюмы, белье, лакированные или замшевые ботинки, и ничего больше. Я продолжаю обыск с доброй и непоколебимой волей, но без результатов. Репродукции полотен мастеров (в основном Пикассо – он лучше всех подходит к дубу, обработанному под вишню) не прикрывают ни единого сейфа. Под подушкой и матрасом пусто... На мебели и под ней то же самое. На полке ноль. В карманах шмоток ничего... Ничего! Ничего!

Абсолютный ноль! Моя злость безгранична. Сам я ноль!

Я злюсь, понимая, что пришел сюда впустую. У меня достаточно хороший нюх, чтобы учуять что-то необычное и найти, где оно спрятано. Здесь не спрятано ничего необычного.

Висящие на стене ракетки показывают, что Рибенс занимается теннисом. Бутылки виски на столике сообщают, что Рибенс не дурак выпить. Выходит, есть на что. Я хватаю один из пузырьков и отхлебываю несколько граммов.

Благотворный эффект наступает моментально. Все сразу становится радужным, легким, волнующим, радующим душу...

Я ложусь на диван чуток прийти в себя. Я немного перестарался. Когда пьешь из горлышка, не замечаешь количества выпитого...

Я закрываю зенки и даю бризу, пришедшему из Шотландии (как-никак пил-то я скотч), баюкать меня Потеря равновесия длится недолго. Я не из тех, кто теряет голову из-за улыбки красотки или стакана виски.

Встав на ноги, тянусь к хорошенькой плетеной корзиночке, стоящей на спинке дивана. В ней лежат засахаренные фрукты...

Я быстро хватаю один из них, разламываю... Нет, это было бы слишком хорошо. Брильянтов там нет.

Но все-таки совпадение выглядит забавным. Засахаренные фрукты! Почему Рибенс держит их у себя?

Взяв другой (он оказывается сливой), я внимательно его изучаю и нахожу небольшой разрез на боку. Сахар закрывает его. На других тоже маленькие надрезы. Открывая их, я догадываюсь, что совсем недавно в сердцевине каждого лежала не косточка, а драгоценный камушек.

Что называется – горячо. Так горячо, что можно спалить штаны.

Моя вошедшая в поговорку профессиональная добросовестность заставляет меня осмотреть каждый фрукт в корзиночке, тем более что осталось их немного. Все были приспособлены под хранилище для брильянтов.

Я съедаю несколько штук. Мне нравится...

Немного мутит из-за большого количества сахара. То же самое я чувствую, когда женщина слишком долго набивается мне.