Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

Андрей Белозеров

РОСКОШЬ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕНИЯ

ПРОЛОГ

А нам навстречу — нараставший дым

Скоплялся, темный и подобный ночи,

И негде было скрыться перед ним.

Анджей любил работать с русскими. Вообще, чем дольше он жил на Западе, тем больше его тянуло к представителям этой нации.

Как-то по радио он услышал передачу, в которой американец, коренной житель Нью-Йорка, с легкой обидой в голосе говорил о том, что русские с невероятной скоростью внедряются в американскую жизнь — мол, они выходят на уровень настоящего, полноценного среднего класса спустя какие-нибудь пять-шесть лет после того, как въехали в эту благословенную страну без гроша в кармане, без знания языка и без какой-либо профессии, в которой нуждалось бы это лучшее в мире, самое демократическое и самое высокоразвитое общество.

Коренной нью-йоркер говорил и о том, с какой легкостью занимают русские руководящие посты, как быстро внедряются в директораты компаний, как в считанные годы достигают того, на что средний американец тратит существенную часть жизни: учится в школе, затем в колледже, может быть, и в университете, а эти — упс! — приехали с чемоданом барахла, поболтались полгода-год на Брайтоне, глядишь — устроились на курсы, перебрались в более приличное место Бруклина, поближе к Манхэттену, и через пять лет — упс! — у них уже свои конторы, — упс! — свои клиники, — упс! — свои офисы на Манхэттене и домики в Нью-Джерси с видом на Гудзон.

А тут еще бум программирования, сетовал этот средний американец. Ведь они все, говорил он, раньше такси водили… Теперь же бывшие таксисты работают в приличных компаниях ведущими специалистами…

Зависть была слышна в его голосе, зависть и недовольство.

Анджей усмехался. Он знал русских значительно лучше, чем этот тупоголовый средний-американец-коренной-нью-йоркер, разоряющийся в студии местного радио.

Что он там говорил о таксистах? Анджей поморщился. Знал он этих таксистов. Не всех, конечно, но многих. Знал и то, что как минимум половина из них — люди с высшим образованием, а иные имеют и… — как это у них называется? — кандидатские степени. «Таксисты» быстро смекнули, что их знания есть куда приложить, и в одночасье окончили курсы, необходимые для движения вперед, благо в Америке этих курсов — что небоскребов в даунтауне. Но главное, конечно, — головы на плечах. Немудрено, что ученые ребята из России стали высокооплачиваемыми специалистами.

Уважал Анджей русских, а ведь сначала не любил. И на работу, было время, не брал.

Леша — первый, кого он взял в свой ресторан. Нелегал, конечно, но ведь если выбросить из Штатов всех нелегалов, жизнь в стране просто остановится. Взять этих «белых воротничков», они же не то что обед приготовить — гвоздя вбить не умеют. В буквальном смысле! Чуть что — вызывают мастера по телефону. А мастера откуда? По столярной и слесарной части — из Польши. Программисты из России. Повара — французы, русские, китайцы. Строители — опять-таки из Восточной Европы. Ну и, конечно, мохавки. Правда, их почти не осталось. Мохавки — индейское племя. Они весь Манхэттен построили, все эти хваленые билдинги…

Леша много чего рассказал Анджею за четыре года своей работы в ресторане. Анджей взял его посудомойкой, а потом оказалось, что Леша и сторожить не отказывается, и электрику знает, и плотничать может так, что нужда в вызове мастера сошла на нет, и компьютер в офисе Анджея наладил, когда там что-то произошло (Анджей так и не понял, что именно) и вместо привычной заставки «Windows» экран стало заливать густым синим тоном, испещренным белыми закорючками.

Леша говорил о том, что образование в России, возможно, самое лучшее и что образование на самом-то деле — это не набор большого количества фактов, не превращение собственной головы в живую энциклопедию, а некая система усвоения информации, и тот, кто этой системой правильно овладевает, на всю жизнь получает способность к быстрому обучению в любой области. Он рассказывал о России, о бандитах и женщинах, о милиции и автомобилях, о художниках, которые живут на чердаках и пишут картины, которые продаются здесь, в Америке, за десятки тысяч долларов, о том, как люди там корячатся до седьмого пота за мизерную зарплату и остаются веселыми, жизнерадостными и открытыми. Леша избегал только разговоров о войне — война в России шла уже много лет, в разных местах, с разной интенсивностью, но шла постоянно.

Анджей, имевший богатый американский опыт общения, а точнее, опыт ограничений этого общения, никогда не настаивал, не лез, как говорили русские, в душу симпатичному мужику. Не говорит о войне — значит, есть у него на то свои причины.

Возвращаться в Россию Леша не хотел категорически.

Впрочем, выражение «не хотел» не очень-то подходило к данному случаю. Анджей и сам уехал из Польши более десяти лет назад — уехал навсегда, решив это сразу и бесповоротно. Правда, у него была другая ситуация — он был эмигрантом официальным, с документами, с видом на жительство… Леша же, будучи нелегалом чистой воды, с давно просроченной (три года назад) визой, говорил, что не уедет на родину никогда, ни при каких обстоятельствах.

Анджей и здесь не лез с советами. Он знал многих нелегалов, живущих в Америке десятки лет. Хочет человек жить так, как хочет, — его дело. Они в свободной стране. Затем сюда и ехали, чтобы никто не указывал им, как и что нужно делать. По крайней мере, Анджей так считал.

…Леше только что исполнилось сорок лет — они отмечали эту дату втроем: виновник торжества, Анджей и Мария, его жена. Пили, разговаривали, Леша играл на гитаре, пел свои русские песни, слова которых и Анджей и Мария уже понимали с легкостью — десять лет эмигрантской жизни как нельзя лучше способствуют лингвистическому образованию.

Утром Леша напомнил Анджею, что на празднование Нового года тот обещал отпустить его в Нью-Йорк.

— Да, обещал. Конечно, Леша, ноу проблем. Хотя, чего тебе там делать, в этом Мохнатом? Там давка будет, суета, столько народу…

— Да, конечно. Двухтысячный год. Миллениум… Со всего мира люди едут. Хочется посмотреть, Анджей. Такое ведь раз в жизни бывает, сам понимаешь.

— Давай, если хочешь. На самом деле, я бы лучше этот Новый год с тобой да с Марией встретил. По-семейному посидели бы…

— Вчера уже сидели, — заметил Леша. — Нет, Анджей, я поеду. Давно хотел. Я ведь и так редко в городе бываю.

— А что там делать, в городе этом? У нас тебе разве плохо?

— Не плохо. Хорошо. Но я поеду.

— Давай, давай… Смотри не напейся там. Шучу, — добавил Анджей, зная, что Леша практически не употребляет алкоголя.

— Ну, тогда — бай, — сказал Леша. — Марии привет.

— Обязательно, пан Леша. С Новым годом тебя. Завтра вечером выйдешь?

— Обязательно. И тебя, Анджей, с Новым годом…

Анджей проводил глазами русского, который неторопливой походочкой, засунув руки в карманы кожаной, на меху, куртки, отправился к остановке автобуса, и, когда тот скрылся за углом, вошел в свой маленький ресторанчик.

Хорошие ребята они все-таки, эти русские. Земля их портит. У себя на родине они наглые, злые, жадные… А как только попадут сюда, на свободу, пообтешутся, года через два или три посмотришь на них — не узнаешь. Доброжелательные, работящие, спокойные… Нет, прав был Анджей, что уехал сюда вместе с женой. Спокойно здесь, тихо, хорошо — живи, трудись и радуйся…

Леша миновал автобусную остановку, подошел к телефону-автомату, набрал номер ближайшего кар-сервиса и вызвал автомобиль. Такси в Нью-Ривер-Сити не было — какому дураку отсюда на такси захочется ехать? Пригород — он и есть пригород. У местных жителей свои машины имелись, а нелегалы — так их в Нью-Ривер раз-два и обчелся. Автобусы ходят — хоть в Нью-Йорк, хоть куда. «Грейхаунд» останавливается — садись да поезжай, например, в Калифорнию, если очень надо. Или в Техас. Нет проблем.

В ожидании машины тот, кого Анджей четыре года называл Лешей, вошел в аптеку и, присев за стойку, попросил стакан сока.

Он смотрел сквозь витрину на улицу, которую никогда больше не увидит. И самого его никогда больше не будет в этом городке.

Четыре года добровольной ссылки… Он усмехнулся. Какая же это ссылка? Это рай просто. Хоть и не терпелось ему покинуть Нью-Ривер-Сити. Каждый день, можно сказать, руки чесались позвонить, вот как сейчас, в кар-сервис и уехать — маршрутом, по которому он двинется через несколько минут. Мир огромен, столько в нем прекрасных, удивительных мест — он может побывать в любом из них. Ну почти в любом. Почти. В Россию он никогда не вернется — Леша знал это твердо и за четыре года, прожитых в пригороде Нью-Йорка, почти перестал думать о родине. Там все кончено. Нет у него родины. Нет ничего, что его с ней связывает. Ни-че-го.