Ирина Арбенина - Идол прошедшего времени

Ирина Арбенина

Идол прошедшего времени

ЧАСТЬ I

Глава 1

Это лицо даже при первом, самом беглом взгляде поражало своею странностью. Казалось необычным, даже пугающим.

Человек читал у костра книгу.

Огненные отсветы ложились на высокий «лоб мыслителя» и отражались в глазах с черными расширенными зрачками.

Он не улыбался и не хмурился. Более того, вообще никаких эмоций, которые обычно, как рябь по воде, пробегают по лицу человека, читающего книгу, выдавая его чувства и настроение, на этом странном лице не было.

Неожиданно он поднял голову и с тем же непроницаемым выражением, глядя в огонь, произнес:

— Берегись тех, кто любит тебя…

Потом он снова заглянул в книгу и прочел вслух:

— «Говорят вам, это идол; это видно по выражению ее лица. Уже одно то, как она глядит на вас в упор своими… большими глазами… словно сверлит взглядом… Невольно опускаешь глаза, когда смотришь на нее». Немного ошибся, — недовольно сказал он, разговаривая сам с собой. — «Она заставляет тех, кто смотрит на нее, опускать глаза», — повторил он.

Сидя возле своей палатки, в некотором удалении от костра, московский журналист Владислав Сергеевич Кленский вслушивался с любопытством в эти бормотания. Как человеку пишущему, ему всегда интересно было наблюдать за людьми.

Из темноты Кленскому хорошо было видно это освещенное пламенем костра лицо, невольно притягивающее своей необычностью.

Человека, за которым Кленский наблюдал — впрочем, без всякой цели, исключительно из любопытства, — звали Яша Нейланд. И, честно говоря, определение «лицо необычное, странное, пугающее», конечно, больше подошло бы для детективного романа. На самом деле силуэт Яши Нейланда, читающего у костра далеко за полночь, был самой привычной экспедиционной картинкой.

Не будучи по профессии археологом, журналист Кленский с удовольствием проводил в археологической экспедиции часть своего отпуска.

Владислав Сергеевич обожал жизнь в экспедиции. Он любил этот особый мир, который создавал его давний знакомый — археолог, доктор исторических наук Корридов. Создавал очень просто: поставив несколько палаток… И придав пейзажу «экспедиционный» колорит: разбросанные по траве эмалированные миски, кеды и спальники.

— Остерегайся любящих, — снова произнес у костра Яков Нейланд и закрыл книгу.

Владиславу Сергеевичу от своей палатки отчетливо были слышны его слова.

Обычно в экспедиции те, кто помоложе, читали фантастику или детективы. А Яша нет. Яша читал Проспера Мериме! Конечно, несколько экзотично, тем более по нынешним временам, думал Владислав Сергеевич, наблюдая за Нейландом.

Такая деталь при описании человека тоже больше подошла бы для детективного романа, о написании которого журналист иногда задумывался. Что и говорить, хороший выбор — Мериме. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты…

Но Яша Нейланд был человеком особенно странным. Все в экспедиции, включая маленького Колю, сына руководителя экспедиции, доктора исторических наук Корридова, были в курсе, что у Яши «диагноз». Он сам «предупредил».

Впрочем, Яшина шизофрения никого не смущала.

Как и полагается интеллигентным людям, археологи, уважая личность, «чтили и ее расщепление». То есть терпимо и деликатно относились к Яшиному заболеванию. В конце концов, две личности, даже если они уживаются в одном человеке, — это предпочтительнее, чем серая безликость.

К тому же помешательство Яшино было мирным, неопасным. Яшино сознание раздваивалось без ущерба для окружающих. Даже с пользой.

Например, у Яши была фантастическая память. Он знал наизусть «Один день Ивана Денисовича» и целиком первую главу «Архипелага ГУЛАГ».

Яша дружил с писателями. О чем всем охотно рассказывал. Яша писал им письма и сообщал, что помнит наизусть их произведения. За это писатели его любили, и даже лично звонили, и ласково-ободряюще с Яшей разговаривали. В общем; несмотря на свой диагноз, Яша, судя по его признаниям, имел впечатляющий круг московских знакомств.

Кроме того, благодаря своей памяти Нейланд обладал невероятной способностью фиксировать даже самые мелкие подробности окружающей обстановки.

Например, он мог сказать: «Пять лет назад, двадцатого июня одна тысяча девятьсот девяносто такого-то года, имярек вышел из машины «ВАЗ» такой-то модели, номер такой-то. Он был в синих джинсах «Wrangler» и клетчатой рубашке. Клетки на рубашке были крупные, серые и синие».

Яша Нейланд запоминал все… Любопытная особенность психики, нередко сопровождающая отклонения от нормы. Несколько, правда, смущающая коллег по экспедиции.

Очевидно, оттого, что Яшин мозг находился в постоянном сверхнапряжении, его лицо и казалось таким странным. Не отражающим никаких эмоций. Бедный Яша никогда и не улыбался. Попробуй поулыбайся, заучив наизусть «Архипелаг ГУЛАГ»…

Теперь же Нейланд, как наблюдал Кленский, заучивал наизусть Проспера Мериме. В общем, вполне невинный способ помешательства…

Кроме того, Яша собирал малину, часто пропадая в лесу и блуждая по лесным дебрям. И ежедневно вел дневник. Делал он это, потому что тоже считал себя писателем, а писателям полагается работать каждый день — ни дня без строчки.

Один раз Нейланд и в самом деле напечатался. Купил много-много экземпляров той газеты, где, кроме публикации, был и его, Яшин, портрет — фотография автора, и дарил всем знакомым эти газеты. Достался такой подарок и Кленскому.

В общем, Яша состоял на учете в психдиспансере, читал Проспера Мериме, собирал малину, вел дневник… Одно другому не мешало.

— Яша! — окликнул вдруг из темноты странного человека у костра женский голос. — Яша, вы меня слышите?

— Да? — бесстрастно, не вздрогнув, откликнулся Нейланд.

— Пора спать! Опять вы нарушаете порядок. Завтра не проснетесь! Отправляйтесь-ка в свою палатку.

— Хорошо, хорошо, Вера Максимовна, — безразлично согласился Яша.

— В экспедиции должен быть порядок. Порядок должен быть во всем! — продолжал все тот же категоричный женский голос. — Считаю своим долгом об этом напомнить.

Кленский, усмехаясь, слушал этот монолог.

Вера Максимовна Китаева славилась среди коллег по экспедиции своим особым занудством и любовью к порядку.

Между тем черный ствол дерева, растущего неподалеку от палатки Кленского, стал вдруг двоиться, словно оживая… Оптический эффект, характерный для сумерек.

Близорукому, как Владислав Сергеевич, человеку даже могло бы показаться, что дерево действительно оживает, превращаясь в человека. Еще несколько «жутких» секунд…

И из-за дерева показался весьма колоритный персонаж. Огромный человек с рельефной, «античной» мускулатурой, с роскошной бородой…

Это и был сам доктор исторических наук Арсений Павлович Корридов, весь археологический сезон обычно разгуливающий в одних шортах.

Ничто так не закаляет организм, как пребывание в походных условиях. А Корридов провел в таких условиях почти всю свою жизнь. О его физической силе и выносливости среди археологов ходили настоящие легенды.

— Ох, не к добру тишина эта, и красота, и благодать… — Неслышно ступая большими босыми ногами, Корридов подошел к палатке журналиста.

— Почему же? Почему, если хорошо, то обязательно надо ожидать плохого? — возразил Владислав Сергеевич. И взглянул на звезды, вдыхая поглубже аромат цветов, тех, что раскрываются в темноте от ночной прохлады и свежести, смешивая с ними свой одуряющий запах.

— Природа! Сначала маятник в одну сторону пошел — потом обязательно качнется в другую. Вот увидите, Кленский, ураган опять будет…

— Что значит — опять?

— Да вы, Кленский, пропустили самое интересное! Тут до вашего приезда такой смерч пронесся…

— Ураган? Смерч?!

— Едва не пропали. Еще чуть-чуть — и унесло бы вместе с палатками. Представляете, это ведь даже не фургон, как у девочки Элли, а палатки. Хотя, если бы в Канзас, без визы и сэкономить на билете, я бы согласился…

— И что же? — прервал шутки Кленский.

— Обошлось. Однако смерч пронесся совсем рядом. Из речки тогда всю воду высосал. Деревья поломал…

— Ну, может, и на сей раз пронесет!

— Будем надеяться. Ну, спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

Корридов ушел.

Дрова в костре прогорели. Лицо Нейланда погрузилось в темноту. Воздух и правда был неподвижен. Наступила странная пауза, время словно зависло.

«Двадцать шестое июля», — подумал Кленский.

И вдруг в этой почти абсолютной тишине раздался резкий короткий стук. Будто что-то упало — шлепок, короткий «шмяк» — с большой высоты.

Кленский наклонился, освещая фонариком это «что-то».

Это была птица. Мертвая, с жемчужно-серым оперением пичужка вдруг неизвестно откуда — с высоты, из темноты — камнем, замертво, упавшая на землю. Прямо перед палаткой Кленского.