Джон Берли - Уайклифф и охота на диких гусей

Джон Берли

Уайклифф и охота на диких гусей

Глава 1

В четверг вечером пошел дождичек. За окном было ненастно. Трое мужчин расположились в старых кожаных креслах, дымок из их трубок медленно всплывал к потолку. На высокой каминной полке четко отщелкивал секунды будильник: тик-так… Майор пил виски, двое других, помоложе, держали стаканы с белым вином. В комнате было чисто и тепло, только как-то пустовато, словно в фермерской кухне. Кроме трех кресел, тут стоял квадратный стол и четыре гнутых стульчика; на полу жиденький половичок и рядом с камином – тренога с глиняным горшком для углей. На стене напротив камина громоздились ряды полок, в беспорядке забитых книгами. У некоторых были оторваны корешки, что придавало этим книжкам полную анонимность.

Зайчик Лэйн протянул руку за бутылкой, которую он поставил у себя за спиной, подальше от каминного огня, чтобы вино подольше оставалось холодным.

– Тебе налить, Джозеф?

Зайчиком Лэйна называли из-за заячьей губы, которую он безуспешно пытался замаскировать толстыми черными усами; говорил он с легким присвистом.

Рыжий Джозеф протянул ему свой стакан:

– Да, спасибо.

Зайчик сам делал вино, в основном из собственного винограда, который выращивал возле теплицы за кухней.

– Как ты, майор?

Майор откинулся в своем кресле, вытянул скрещенные ноги к огню. Это был крепкий, массивный мужчина, с коротко стриженным седым ежиком, что только подчеркивало тевтонскую угловатость его черепа. Он глянул на свой стакан с виски и скрипучим голосом произнес:

– Нормально.

Его серые, слегка навыкате глаза чуть-чуть косили, отчего направление взгляда казалось непонятным.

Камин озарял комнату оранжевым сиянием, кое-где на раскаленных углях плясали язычки пламени. Майор отхлебнул из стакана и вздохнул. Рыжеволосый Джозеф заново раскурил погасшую трубку. Будильник продолжал настойчиво постукивать. Было двадцать минут девятого.

– Как у тебя дела идут, Джозеф? – спросил Зайчик Лэйн.

Джозеф ответил не сразу. Он попыхивал трубкой и раздумывал. Наконец он проронил:

– Не знаю… – и после долгой паузы добавил: – Я просто ожидаю. – Он сделал резкий раздраженный жест рукой, отчего старое кресло испуганно скрипнуло. – Господи, зачем я с ним только связался?!

– Ага, вот как». – протянул майор, переведя взгляд на Джозефа. Тот неотрывно смотрел на огонь.

– Это больше. же может продолжаться, – пробормотал Джозеф. – Так или сяк, но всему ведь приходит конец…

В комнате повисло молчание. Прошла минут пять. Казалось, что им после каждой реплики требовалось восстанавливать затраченные на слова силы. Зайчик встал, взял щипцами несколько кусков угля из горшка и аккуратно положил их в огонь, затем вернулся © свое кресло. Первым заговорил майор:

– Как вы смотрите на то, чтобы сыграть? Без единого слова все трое поднялись и со своими стаканами пересели на дачные стульчики у стола. Усевшись, они вскрыли коробку с домино. Рассыпали, разложили по столу костяшки, разобрали их и некоторое время молча всматривались каждый в свою добычу. Во время игры они тоже почти не разговаривали. Время от времени Зайчик вставал, чтобы подбросить угля в камин или долить всем в стаканы. Потом в игре возник долгий перерыв, пока он откупоривал новую бутылку вина. Майор продолжал потягивать виски, почти не доливая в стакан воды, и по мере того, как за окном смеркалось, движения его становились все более медленными и напряженными, хотя не менее точными, а глаза полностью потеряли всякое выражение. В комнате звучал только перестук костяшек домино, тиканье будильника и иногда – потрескивание пламени в камине.

В двадцать минут одиннадцатого, когда они закончили очередную партию, майор поднялся и, старательно выговаривая слова, произнес:

– Мне пора идти. Спокойной вам ночи. Джозеф тоже встал:

– Я пойду с тобой, майор.

Зайчик проводил их до двери. Снаружи все еще шел дождь. У вешалки при входе майор с некоторым трудом натянул на себя шинель и вышел на крыльцо с непокрытой головой. Джозеф надел свой плащ и твидовую шляпу. Они вполголоса попрощались с хозяином и удалились вместе. Джозеф рядом с огромной фигурой майора казался карликом.

Дом Зайчика Лэйна и его мастерская составляли часть квартала, застроенного домами с террасами. Эти двое вышли из квартала и двинулись вниз по склону холма к Бир-стрит, плохо освещенной торговой улочке, которая в этот час была абсолютно пустынна. Джозеф остановился перед дверью антикварного магазина и ступил в боковую дверь.

– Спокойной ночи, майор, – обронил он, полуобернувшись.

– Спокойной ночи, Джозеф!

Майор прошел по улице дальше, а затем повернул на Догс-Лег-Лейн, ведущей к Гаррисон-Драйв.

Гетти Ллойд Паркин, сестра майора, сидела в своей маленькой комнате, расположенной между большой гостиной и кухней. Они уже давненько не использовали большую гостиную – с самой смерти их отца. Ее комната была на одной стороне коридора а комната Гэвина – на другой.

Комната Гетти выглядела затхлой конуркой старой девы, отчаянно пытающейся прожить на скромную пенсию. Два стареньких кресла износились до такой степени, что рисунок на обивке невозможно было разобрать, ковер кое-где прохудился, а занавеси провисали в тех местах, где петельки сорвались с крючков на карнизе. Гетти сидела в кресле и читала, рядом с нею стояла старомодная масляная печь с красным освещенным окошком и решетчатым верхом, откуда поднимался горячий и влажный пахучий воздух.

Гетти напоминала брата – почти такая же высокая и широкоплечая, только сухопарая. Глаза серые, волосы седые, а лицо, казалось, напрочь утратило естественный цвет. Читая, она время от времени протягивала руку, вытаскивала из бумажного пакетика дешевые леденцы и аккуратно совала в рот.

Где-то в глубине дома часы пробили одиннадцать, и тотчас же ее острый слух уловил другой звук позади дома. Открылась и захлопнулась дверь. Через несколько секунд в коридоре раздались шаги, дверь отворилась и на пороге возникла громадная фигура брата. Его седые волосы потемнели от дождя, на грубом сукне шинели блестели круглые капельки воды, с мокрых брюк на пол стекали струйки.

Он стоял в дверях, молча и без выражения глядя на свою сестру.

Гетти, не поднимая глаз от книги, проронила:

– В кастрюле на кухне есть суп, если хочешь – разогрей.

Майор развернулся и прикрыл за собой дверь; Женщина слышала, как он шаркает по холлу, потом шумно стягивает шинель. А затем тяжелые шаги заскрипели по лестнице, ведущей в спальню – он отправился спать. Прошло два дня. Субботним вечером Джозеф Клемент сидел за своим рабочим столом у окна, на втором этаже, откуда открывался вид на внутренний дворик его дома и магазина и на такие же соседние дворики вдоль Бир-стрит. За окном серела свинцовая завеса дождя, бесконечного, ровного и спокойного. В комнате Джозефа, казалось, стояла особая атмосфера монастырской кельи, логова отшельника. Это была спальня, совмещенная с рабочим кабинетом; дело не в том что в доме не хватало места, просто Джозеф проводил почти все время, сгорбясь над альбомами марок, каталогами, книгами по английской старинной мебели, или копался в черновиках своей рукописи по истории филателии.

Желтый свет от голой лампочки падал на его рыжую голову, на кучку марок, запаянных по отдельности в полиэтиленовые пакетики: коллекция гватемальских марок ранних выпусков, присланная ему из Центральной Америки знакомым филателистом. Джозеф взял лупу и склонился над марками. Но настоящий азарт собирателя все не приходил, поскольку ему пока не удалось наглухо отгородиться в этой маленькой комнатке от навалившихся проблем, которые неотступно преследовали его. Но он терпел, напряженно вглядываясь в марки, зная, что очень скоро забудет обо всем и погрузится в этот увлекательный мир целиком. Сама обстановка этого крошечного монастыря всегда действовала на него как успокоительное лекарство, и вот-вот он снова ощутит то странное удовлетворение, которое с некоторых пор стало частью его жизни.

Сейчас его занимали две погашенные марки 1881 года – они не были особенно ценными, но зато заполняли определенный пробел в его коллекции. И еще тремя другими, из мемориальной коллекции Центральноамериканской Выставки 1897 года; одна из этих марок несла на себе не замеченный никем ранее дефект в портрете Барриоса.

Постепенно его дыхание стало спокойным, размеренным, пальцы перебирали марки с наработанной годами сноровкой, а часы на столе тихонько отсчитывали секунды и минуты… За окном медленно темнело, и вот уже зажглись окна в соседних домах. Было четверть восьмого.

В коридоре послышался звонок, кто-то топтался у боковой двери дома. Джозеф издал длинный вздох, отодвинул стул и поднялся. Передвигался он тяжело, неуклюже, словно грузный дряхлый старец, хотя ему было всего сорок пять и, несмотря на крепкое телосложение, он вовсе не выглядел полным. Он вышел в коридор, спустился по лестнице и открыл боковую дверь.