Андрей Остальский - Английская тайна Страница 10

Сашок кивнул или, по крайней мере, попытался сделать какое-то движение головой.

— Он принесет, Дынкин, принесет, точно тебе говорю, он въезжает, он не тормоз какой-нибудь! — заступился за Сашка Леша.

— Смотри, Лещ, за базар ответишь! — сказал чернокожий Дынкин.

— Я принесу, — заговорил наконец и Сашок, — обязательно принесу, завтра прямо и принесу, раз уж так вышло.

— Умник! — обрадовался Лещ. — А чтобы тебя материально простимулировать, мы тебя поставим на счетчик — 50 квидов в день, считая с сегодняшнего дня.

А Дынкин при этих словах достал из пакета старый ржавый будильник, одним ловким движением фокусника завел его, и тот отвратительно громко, на весь переулок, затикал. 

Глава 6. Грубая Британия

И снова Сашок стоял перед невообразимо трудной задачей. Рассказывать ли домочадцам о приключениях близ станции «Нью-Кросс» или лучше промолчать? А если рассказывать — то с какой степенью откровенности? Поймут ли они его? Поверят ли? Как угадать их настрой? Как разобраться с реакцией? Или они сочтут его рассказ грубым, неприличным, чем-то, о чем нормальные люди предпочитают смолчать? Как он, помнится, гадал, стоит ли рекламировать им выставку в музее «Тэйт» под названием «Rude Britania», или это как раз и будет сочтено грубостью и бестактностью? Столько ведь раз попадал впросак.

Прослышав про ту выставку, Сашок впал в некоторое недоумение. Это британцы-то — грубияны? Это англичане-то? С их сложностями, с их бесчисленными цирлих-манирлихами? Вправо нельзя, и влево тоже нельзя, три говорим, семнадцать в уме, не дай бог не то слово употребишь, не с той интонацией что-нибудь произнесешь. Намек на сарказм — кошмар какой, да как можно? Нация джентльменов, и вдруг такие грубости вокруг пуканья, каканья, всякие там символы фаллические и так далее. Да как же это? Впервые Сашок пораженно задумался над этим странным противоречием, еще в Москве увидев скетчи Бенни Хилла. Смешно по-своему, но… Вульгарновато как-то… казарма прямо! Это про немцев он в детстве еще слыхал, что юмор у них именно такой. Попахивающий. Но про англичан… Не может быть, у них же тонкий юмор, тончайший!

Или нет? Поселившись на Альбионе, Сашок начал потихоньку разбираться и с этим. Задумался: а действительно ли так уж тонок английский юмор? Да, но только в том смысле, что абсурден и потому требует специфической игры ума… Но вовсе не во французском понимании — кисейной тонкости и изящества нет как нет. Абсурд может быть вполне грубым. Сашок вспомнил свой первый английский анекдот, услышанный еще в детстве, в Москве, разумеется. Приходит человек в аптеку и спрашивает: у вас чернила есть? Ему с улыбкой вежливо разъясняют недоразумение: в аптеках торгуют лекарствами, а не канцелярскими принадлежностями. Покупатель рассыпается в благодарностях и уходит. Но на следующий день является с тем же вопросом. Аптекарь демонстрирует чудеса выдержки и хладнокровно повторяет вчерашнее объяснение. И так это повторяется много раз. Покупатель неизменно, с идиотическим флегматизмом осведомляется насчет наличия чернил. А вот продавец начинает постепенно терять терпение. В конце концов с него слетает цивилизационный слой и он орет на идиота последними словами и даже угрожает приступить к мордобою. Но тот по-прежнему не теряет самообладания. И вот эта эволюция — самое интересное. И «твист» — неожиданный поворот сюжета в конце. «Не надо горячиться, — говорит клиент, — я понял, что у вас нет чернил! Не переживайте, это дело поправимо. Вот, я вам их принес».

Это, конечно, надо разыгрывать в лицах, иначе не смешно. И самое интересное — постепенное озверение аптекаря — в контрасте с невозмутимостью абсурдного клиента. Сашок в детстве много раз исполнял этот скетч, и представители самых разных поколений смеялись. Но насколько этот юмор можно считать непременно тонким — вопрос этот так и остался для Сашка спорным.

Оказавшись в Англии, Сашок убедился, что общение здесь обставлено кучей всевозможных сложностей, табу и условностей… Параллельно с этим существует другой мир — грубый и чувственный, простой, как правда… И тем большее наслаждение для закомплексованных, застегнутых на все пуговицы, чопорных обитателей мира первого позволить себе время от времени вдруг окунуться в мир второй, со всеми его сальностями и фекальной тематикой. Контраст просто невообразимый. Все равно что из раскаленной сауны, источая жар, истекая литрами пота, прыгаешь в ледяную воду — кайф для некоторых просто невообразимый… Потом надо быстренько вернуться, незаметно отряхивая с фрака нечистоты…

Говорят, все это началось с кромвелевской пуританской революции, которая вроде бы потерпела поражение, но почему-то навсегда изменила Британию и британцев. И политику, и экономику, и общественную нравственность. Без Кромвеля, говорят, не могло бы быть Викторианской эпохи…

Сашку трудновато было во всем этом разобраться, он мысленно пожимал плечами, дивясь… Чувствовал он, что рассуждения о политическом и сатирическом смысле английской грубости, которым любят предаваться обозреватели левой направленности, — это правда. Но далеко не вся правда. А только часть ее. Скажем так: левая ее половина. А ведь есть и правая. Которая, наверное, гласит, что грубый похабный мир живет в подводной части человеческой натуры, в том числе и английской.

Телевидение приблизило два мира друг к другу — и очень сильно. Когда в 60-е годы только появились первые юмористические передачи такого рода, их сначала встретили с негодованием. Интеллигенция писала в прессе, что долго этим непристойностям не просуществовать. Однако постепенно с похабством свыклись. Не без удовольствия подглядывали за ним и подхихикивали. Поначалу стесняясь, а потом и не очень…

Особенно скандальным было появление легендарной программы Spitting image в 80-е. Уже само название было примечательным — каламбур. С одной стороны, spitting image — распространенное выражение, означающее «вылитый». Например: «You are the spitting image of Lenin». «Вы — вылитый Ленин». Но в то же время, буквально, «спиттинг имидж» значит — «плюющийся образ». И грубо шаржированные образы политиков и знаменитостей в передаче и плевались, и ругались, и даже рукоприкладством занимались. Формат оказался невероятно популярен во всем мире. В России его назвали по-простому: «Куклы».

Но когда английские абсурдисты только придумали передачу в середине 80-х, первая реакция местной публики была — шок. Всеобщее негодование. Какой низкий вкус, какая вульгарность: особенно изображать королеву коммунисткой, а ее сестру — низкопробной певичкой, исполняющей похабные куплеты.

Рейтинги тоже поначалу были совсем невысоки. Настолько, что передачу чуть было не прикрыли. Но в последний момент заметили тенденцию: постепенно аудитория растет. «Плюющимся» дали шанс и не пожалели — как-то вдруг оказалось, что она стала невероятно популярной. Выяснилось, что грубо, может, и грубо, но в чем-то перекликается с традицией, с глубинной любовью нации к абсурду.

Так что приемлемый уровень грубости поднимался неуклонно, пока не достиг, уже с помощью невоспитанного бунтаря и хама, Интернета, своих нынешних зияющих высот.

Теперь уже настала пора разбираться, откуда растут корни: исконно ли британское это явление, всегда ли оно жило в нижних социальных этажах, ожидая своего часа, возможности вырваться наверх. Или же это что-то порожденное новой вульгарной эпохой массовой культуры, эрой вседозволенности.

Для этого самоанализа и выставку организовали в музее «Тэйт»: «Грубая Британия». Англичане толпами хлынули ее посещать.

Сашок решил, что ему тоже не помешает разобраться с животрепещущей проблемой грубости, и жена его в этом энергично поддержала. Сама тоже собиралась вроде идти, но потом то ли денег пожалела, то ли на самом деле так уж позарез понадобилось заболевшую коллегу заменить. Или и то и другое вместе, как это часто бывает у англичан. И с деньгами на самом деле было туго, а тут такой предлог стопроцентный… Двух птиц — одним камнем. «Расскажешь мне, если это действительно так уж интересно я, может, потом родителей поехать уговорю», — сказала Анна-Мария.

В общем, Сашок отправился на выставку один. Оставшись, соответственно, без местного комментатора, который мог бы что-то объяснить из увиденного.

А увидел он много чудного — экспонаты здесь были выставлены от начала XVII века до наших дней, и во многих из них нелегко было разобраться бедному иностранцу.

До него даже не сразу дошло, что и в названии выставки, как всегда, — игра слов. Но все же сообразил в итоге — сам, без подсказки. Чем мог бы гордиться. Итак, с одной стороны, Rude Britannia именно и означает: «Грубая Британия». С другой — всего на одну букву отличается от названия неофициального гимна страны и ее исторического девиза: Rule Britannia — «Правь Британия».

Таким образом, вопрос о всемирно-историческом значении грубости в национальном самосознании оказался поднят на экзистенциальную высоту.